Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

Софья Андреевна пыталась сосредоточиться на младшей дочери. Та вспоминала о матери: «Много времени она уделяла мне: заботилась о том, чтобы у меня были хорошие учителя, гувернантки; если я болела, приглашала ко мне докторов; старалась развить мои музыкальные способности, брала с собой в концерты, заставляла читать вслух Мольера, Корнеля и Расина. Но я не могла даже частично заменить ей Ванечку, а мама не могла дать мне ласки, нежности, того, без чего я так тосковала…»[247]

К этому времени и относится история психологической травмы одиннадцатилетней Саши, о которой она помнила многие годы своей жизни. В 1910 году Александра письменно обратилась к матери со следующими словами: «И давно, еще тогда, когда моя детская душа хотела и жаждала материнской любви, я вместо любви получила: „Отчего умер Ваничка, а не ты“. Это было сказано год после смерти Ванечки 〈…〉 Эти слова оставили неизгладимую рану в моей детской тогда душе 〈…〉 А было время, когда я считала тебя идеальным человеком и любила тебя больше отца, но тебе это не нужно было, и год за годом ты нарушала это мое отношение к тебе, и я увидала, что ошиблась. Это было тяжело и больно…»[248] В этих словах раскрывается малоизвестная страница детства Саши: маленькая девочка тянулась к матери и любила ее больше отца. Довольствоваться же пришлось бессердечным материнским попреком и острым чувством незаслуженной вины.

Саша нуждалась во внимании, но взрослым было не до нее, девочке так и не хватило столь необходимой родительской поддержки, вовремя высказанной матерью или отцом положительной оценки. «Вот хочешь скажу тебе то, чего никому не говорила, никогда, – признавалась старшей сестре спустя десятилетия Александра. – Из меня могло что-то выйти. Но меня погубило то, что американцы называют: complex. Я всегда думала, что я глупее, хуже, грешнее всех. И никто мне никогда не сказал: „Саша, ты не глупее и не хуже людей!“ Теперь говорят, что я уже никому не верю, поздно думать иначе»[249].

Позднее Александра написала о времени, наступившем после смерти младшего брата: «Ничего ни плохого, ни предосудительного в поведении матери не было, но и в любви ее к музыке и к Танееву чувствовалась неестественная наигранность, фальшь, и от этого страдала вся семья Толстых, от мала до велика». Затем мемуаристка представила себя со стороны, вспоминая дни, когда в московском доме часто бывал Танеев, когда вместе с ним и матерью бывала на концертах: «Заглянем на минуту в душу 12-летней Саши, наивной, малоразвитой девочки, некрасивой, неуклюжей и болезненно застенчивой, с ярко выраженным, как англичане говорят, inferiority complex’ом (комплексом неполноценности. – Н. М.), девочки заброшенной почти всецело на попечение гувернанток и старой няни. 〈…〉 Громадным удовольствием было слушать его игру, особенно когда он играл Шопена или Моцарта, – от музыки его собственного сочинения клонило ко сну. Саша охотно ходила бы с матерью в концерты; музыка, доступная ей, переносила ее в воображаемый прекрасный мир чудесной фантазии и счастья, но все это было отравлено. Чем? Она не сумела бы ответить. Только с годами чувство враждебности к матери выросло и приняло более определенные формы, бороться с этим чувством было трудно, оно мучило ее, отравляло ей ее отроческие и юношеские годы. С годами для Саши хождение по концертам превратилось в тягость 〈…〉 Но Саша старалась не останавливаться на этих сложных, непонятных ей ощущениях. У нее были свои увлечения, главное – каток, который устраивался в саду хамовнического дома. Саша с мальчишками артельщика поливала его сама, возила воду из колодца в тяжелой кадке на санках». Про мать Александра заключила: «Одиночество, углубление в себя – то, чем жил ее муж, ей становилось все более и более невыносимо. Ей хотелось движения, музыки, света, людей»[250]. Татьяна Львовна долго раздумывала над драмой родителей, углубившейся с уходом Ванечки. Софье Андреевне, по ее мнению, «не хватало какой-то моральной силы, которая помогла бы ей обратить во благо свои страдания. Она сделала неверный шаг, отказавшись следовать за мужем, и с тех пор все более и более сбивалась с правильного пути. Она все более и более начинает переносить свои интересы на самое себя, на свои переживания, беспокоиться о том, что подумают о ней люди. Отец часто говорил, что расстройство ума – это только преувеличенный эгоизм»[251].

И все же жизнь брала свое, и ее течение продолжалось. 13 июня 1895 года Татьяна сообщила брату Льву о домашних делах в Ясной Поляне: «Саша велика, красива, неуклюже добра и мало заметна. Маша возится с больными, здорова и весела. Я рисую, читаю, пишу и очень наслаждаюсь жизнью, хотя тягочусь тем, что она очень эгоистическая и мне извне не предъявляется никаких требований»[252]. Каждая из Львовн в этой характеристике и самохарактеристике (с неизменной внутренней иронией) вполне узнаваема.

Мария, как и прежде, деятельно включалась в жизнь своих близких и окружающих. Переживая за родителей, она поделилась своими чувствами и наблюдениями с братом: «Главная [радость] та, что наши родители стали очень дружны и близки, мама теперь совсем не может без папá жить, и этого тяжелого прежнего чувства страха при их разговорах уже почти никогда не бывает. Мама очень изменилась за это время, и с ней стало гораздо легче жить, и она стала прямо веселее и радостнее, чем была прежде»[253]. Тут же Мария с облегчением отметила, что ей самой сейчас с мамá стало «легче жить».

В сентябре Мария поступила в московский приют – больницу для бедных на десять коек, а в декабре отправилась помогать семье брата Ильи, о чем Татьяна сообщала брату Льву: «Маша поедет сегодня в Гриневку. Она очень худа и бледна, но духом – ничего. С радостью уезжает из Москвы, и я ей завидую. Она было стала тут ходить в родильный приют, но ей дома мама и я не сочувствовали, и там, кажется, ее немного боятся, как дочь Толстого, и она перестала ходить»[254].

О себе в том же письме Татьяна сообщала: «Мы все это время были очень заняты постановкой „Власти тьмы“. Я ходила два раза на репетиции от 11 утра до пяти дня, одевала актрис и отвечала на разные их вопросы. Было интересно видеть их закулисный мир, но и неприятно. 〈…〉 Играют „Власть тьмы“ везде хорошо, т. е. гораздо, гораздо лучше, чем я себе представляла,