Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большим боссам войнушка, известное дело, выгодна до невозможности. Пахать и дохнуть для них другие должны, вроде меня, ага. Но не рассчитали, что шарик-то земной у нас общий: шарахнут разок — и поминай как звали, хоть ты олигарх, хоть хрен собачий.
Все эти обстрелы с орбиты я по ВИДу просто смотреть не мог, в колониях, не в колониях… Один такой залп… Снилось мне.
Просыпался в холодном поту каждый раз.
В тот день подкинуло меня в пять утра. Ещё погода обрадовала: штормовой ветер, метель… выло за окнами, как злая сила, стонало. Весь лес гудел, в полях мело и несло… вот так поглядишь — и куда там фильмам ужасов! Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают… борьба у них, мля, с глобальным потеплением… совсем развинтился климат, где потепление, а где и наоборот.
Я просто поглядеть пошёл, всё ли в порядке. У меня месяц назад в такой шторм вышку связи снесло — ну и неспокойно было на душе. Врубил трансляцию со всех камер: метель и темень, а где фонари — там и вовсе жуть. Вот около вышки-то они мне и попали в объектив.
У меня сердце ёкнуло.
Маленькие фигурки в пурге.
Я как-то сразу сообразил, что дети, хоть тяжело было рассмотреть. Ну так — подростки. Двое. Маленькие фигурки, а кругом эта снежная каша. Они прижались к опоре башни, а мне орать им хотелось: что ж вы, вашу мать, а ну, как её снова снесёт?! Поубивает же нахрен!
Домашние мои спали все, и я никого будить не стал. Только Седой проснулся. Пока я смотрел — он спал, а как я собираться начал — вскочил. Провожать меня.
Седой у меня в доме живёт. Около моей кровати спит, хоть старуха и ворчит, что шерсть — а он у меня маламут, белый, как снег, и линяет, если что, клочьями, ничего не поделаешь. Но не хочу его на двор, в вольер — он мне два раза жизнь спасал, истинный друг.
Ну, мы с Седым и пошли выручать этих… в пурге.
Вывел я снегоход, Седой ко мне запрыгнул — и были на месте через пять минут. И я вблизи их увидел, в свете фар — вот тут-то и обалдел абсолютно.
Потому что девчонки были не наши.
Не в смысле — не из нашего посёлка или не с моего хутора, а в смысле — не с Земли.
Как там их называли… шедмы… Шельмы, в общем. Инопланетяне.
Они, мля, были почти голые! В метель! И почти синие. Лица синюшные, а глазищи — чёрные, огромные, чёрные зеркальца, в которых фары отражаются. Нелюдские лица.
Всей одежонки — на одной какой-то халатик, вроде лабораторной униформы, серенький, а на второй сарафанчик, что ли, задранный на животе. Живот — как у беременной на последних сроках. При том, что лет по четырнадцать-пятнадцать соплячкам, максимум.
И босые. Прижались к опоре…
Седой на них зарычал — они попятились и глядят. Молча глядят, аж жутко.
А у меня в голове такая каша бушует… враги, разведка, шпионы, несчастные девчонки нагишом в снегу, небось, авангард в тылу, да им и оружие негде спрятать, глазищи жуткие и взгляд непонятный: то ли им страшно, то ли ненавидят они меня…
И я вообще не мог понять, что делать. Щёлкнул Седого по носу, чтоб не рычал. Смотрю. И они смотрят.
А у той, что без живота, рука пониже локтя завязана тряпицей какой-то — и через тряпицу сочится голубое, как чернила с молоком. Я понял, что это рана у неё — но вместо крови… прямо в голове не уместить, я человек простой, вывалились мне эти инопланетяне, никогда я их не видел и не страдал совершенно по этому поводу.
Но они были жалкие очень. И безобидные.
Я всё вспоминал, что там по ВИДу говорили про них. Ясно, что ничего хорошего, но гипнотизировать или, там, огонь из глаз пускать они не могли вроде. Девчонки — и девчонки. Одна ещё и беременная некстати. Как, спрашивается, они на Землю-то попали? Где их папаши-вояки? Что они тут делают? Беременная эта, на чужой планете, зимой, в разгар звёздной войны…
И я решил: приютим шельмочек до утра, а утром сообщу куда следует.
Открыл им дверцу в салон, заходите, мол.
Стоят и смотрят.
— Эй, — говорю. — Немые, что ли? Не бойтесь, идите греться. Ничего вам не сделаю.
И по сиденью рядом постучал. Ну, как кошке, чтоб пришла.
Та, что с животом, сделала… нет, пожалуй, даже не шаг сделала, а чуть качнулась ко мне — но раненая подружка её одёрнула. Они меня боялись, вот что. Ужасно боялись — и, конечно, ненавидели, не доверяли. И от этого мне сделалось вроде обидно.
— Я ж вам, — говорю, — дурёхам, ничего плохого не сделал! Что мнётесь? Замёрзнуть тут хотите насмерть, что ли?
Стоят, глядят.
Тогда я куртку снял — отличная куртка, полярная защита, с подогревом — и им кинул.
— Укройтесь хотя бы, — говорю. — А то от вас к утру ледышки останутся.
Куртку подобрали, а с меня взглядов не сводят. Укрылись. И словно бы расслабились как-то, обмякли, не такие уже железные инопланетянки, просто замученные девчонки. Уставшие очень.
Хоть и не человеческие.
Я говорю:
— Ну что вы? Я ж не зверь и не гад последний, ничего плохого вам не будет. Погрею и дам поесть, вот и всё. Что вы здесь?
Пошли ко мне — ме-едленно-медленно, будто им мешало что-то. Я из снегохода вышел, чтобы они удобнее разместились — а им всё равно было неловко. Притиснулись кое-как, прижались друг к другу — и видно, как беременной живот мешает.
Седой уши приложил и нюхает-нюхает. А от них рыбьим жиром тащит — аж глаза слезятся. В тепле особенно заметно.
И вблизи видно, что у них вроде как тонюсенькие светлые усики над верхней губой, и из бровей растут такие же светлые длинные волоски, как у кошки усы. А носы — как у нерп: ноздри можно закрыть наглухо. Девчонки нерпячьей породы.
Беременная протянула ладошку Седому. Ладошка тоже не людская: между пальцами перепонки, нерпячья ласта — но Седой стал нюхать, прямо носом прижался и внюхивался. А девчонка его легонечко погладила по шее, чуть касаясь. Он нюхает, она гладит — через пару
