Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов

Для разговора об истории террора в России нужно выбирать другую тему, и тема эта есть: народовольцы и цареубийство. Несомненно, событие 1 Марта 1881 года было для России и русских такой же травмой, как происшедшее 11 сентября в Нью-Йорке. Сходство событий - крах мифа о стабильности существования в обеих странах, каждая из которых была, в том или ином историческом контексте, символом и реальным воплощением всяческой гарантированности. Тогда в России, как и сейчас в Америке, надо полагать, поняли, что началось нечто совершенно новое, а что-то безвозвратно кончилось. Наступила новая эпоха. Русский поэт дал две формулы, каждая из которых оказалась пророческой: "Но узнаю тебя, начало, / Высоких и мятежных дней!", вторая же звучала много мрачнее: "О, если бы знали, дети, вы / Холод и мрак идущих дней!"

В обеих ситуациях едва ли не самым болезненным оказалось внезапное и резкое осознание общности жизни страны - и мира. Комфортная изолированность, защищенность как главное эмоциональное состояние национального сознания исчезли. Вот свидетельство умного современника тогдашних русских событий - Н.Н.Страхова, сотрудника и единомышленника Достоевского. За десять лет до цареубийства, в марте 1871 года он писал в связи с тогдашними французскими событиями, приведшими в итоге к Парижской Коммуне:

На святой Руси никогда этого не будет; ни французская мода, ни немецкий прогресс никогда у нас не будут иметь большой власти, серьезного значения. Не такой мы народ, чтобы поверить, что глубокие основы жизни могут быть сегодня открыты, завтра переделаны, послезавтра радикально изменены.

И вот что он же писал позднее:

Нас ожидают страшные, чудовищные бедствия, и что всего ужаснее - нельзя надеяться, чтобы эти бедствия образумили нас. Эти беспощадные уроки нас ничему не научат, потому что мы потеряли способность понимать их смысл... Разве можно изменить историю? Разве можно повернуть то русло, по которому течет вся европейская жизнь, а за нею и наша? Эта история совершит свое дело. Мы ведь с непростительною наивностью, с детским неразумием все думаем, что история ведет к какому-то благу, что впереди нас ожидает какое-то счастье; а вот она приведет нас к крови и огню, к такой крови и такому огню, каких мы еще не видали.

Интересно, что в обоих высказываниях у Страхова сохраняется мотив неизбежности, предопределенности исторического движения, только в первом случае он видит в России тихую заводь, а во втором свидетельствует о вовлеченности ее в общий поток, и тон рассуждений становится пессимистичным - надежда на гарантированность уступает место фатализму отчаяния.

Конечно, в Америке, с ее гиперактивизмом, фаталистов нет и быть не может по определению; но что, безусловно, появилось, так это четкое ощущение, что не такие уж американцы особенные люди, не подлежащие некоторым общим закономерностям и судьбам. Можно не сомневаться в том, что это новое сознание приведет к еще более активной позиции. Качество миропонимания изменится, но это приведет также к увеличению влагаемой в жизнь и политику энергии. Америка не отдастся на волю волн, это уж точно.

Это мы говорили о реакции; вернемся к теме о самой акции - о действующих лицах террора. И вспомним для начала о русских народовольцах. Можно ли хоть в какой-то степени сравнивать их с людьми, идущими сегодня на самоубийственные действия во имя веры?

И да и нет. Да, потому что русские народовольцы-террористы (а позднее эсеры) тоже ведь были самоубийцами, сознательно пошедшими на жертву собственной жизнью. Нет - потому что как раз веры у них и не было. Не было ни идеологии, ни программы, как у исламских террористов. То, что совершали русские, было творчеством веры, экзистенциальным поиском. Готовность к жертве собой в обоих ситуациях (да и всегда) поражает. Но у русских, несомненно, за этой готовностью стоял высокий нравственный настрой.

Есть философско-экзистенциальный анализ террора, данный Альбером Камю в книге "Бунтующий человек". Но прежде чем обратиться к философии вспомним кое-какие факты, приводимые самим же Камю. В западной истории (включая сюда русскую) уже был период острых террористических вспышек - да и не только вспышек, а затяжной болезни терроризма. Это рубеж 19 и 20 веков. Тогда это было связано в основном с движением анархизма. Хронологически - волна началась в России, с 1878 года: покушение Веры Засулич (не говоря о предшествующей попытке Каракозова). В том же году - покушения на немецкого кайзера, короля Италии и короля Испании. На следующий год - снова испанский король делается мишенью, в 83-м - немецкий кайзер, - а в промежутке, 1 марта 1881 года, убит Александр Второй. В 1887 году состоится международный съезд анархистов в Валенсии, выдвигающий программное требование: "Если общество нам не уступит, порок и зло все равно должны погибнуть, даже если мы погибнем вместе с ними". 90-е годы - серия террористических актов во Франции. Анархист Равашоль бросает бомбу в многолюдное кафе. Не менее громкими были деяния анархистов Вайана и Юбера Анри. В 1894-м - убийство президента Карно. Только в 1892 году происходит более тысячи акций динамитчиков в Европе и около 500 в Америке. 1898-й - убийство австрийской императрицы Елизаветы, в 1901-м - американского президента Мак-Кинли.

В России, - пишет далее Камю, - где покушения на второстепенных представителей власти никогда не прекращались, в 1903 году возникает боевая организация партии эсеров, группа самых поразительных фигур русского терроризма. Убийство Плеве Сазоновым и великого князя Сергея Каляевым знаменуют собой апогей тридцатилетнего кровавого апостольства и завершают эпоху мучеников революционной религии.

Вот об этих мучениках - разговор особый. Тут есть, что называется, философема, - отнюдь не только чистая (или грязная) политика. Камю:

До сих пор шедшие на смерть обращались к Богу, отвергая человеческое правосудие. А, знакомясь с заявлениями смертников интересующего нас периода, поражаешься тому, что все они, как один, взывали к суду грядущих поколений. Лишенные высших ценностей, они смотрели на эти поколения как на свою последнюю опору. Ведь будущее - единственная трансцендентность для безбожников. Взрывая бомбы, они, разумеется, прежде всего стремились расшатать и низвергнуть самодержавие. Но сама их гибель была залогом воссоздания общества любви и справедливости, продолжением миссии, с которой не справилась церковь. По сути дела, они хотели основать церковь, из лона которой явился бы новый бог.... Впрочем, понятие будущей ценности внутренне противоречиво, поскольку оно не может ни внести ясности в действие, ни служить основанием выбора до тех пор, пока не обретет хоть какую-то форму.

Вот в этом, по Камю, заключен высокий смысл всех деяний русских тогдашних террористов: экзистенциальный смысл. Они не ориентировались на готовые ценности - они их создавали: из себя, из собственного тела, приносимого в жертву. У них не было никакой, так сказать, прагматики, наличествовала только готовность к самопожертвованию как таковая. Такие люди, как Желябов и Каляев, производили впечатление святости.

Вот как писал чуть позднее Мережковский:

... точно из мрамора изваянные образы новых Гармодиев и Аристогитонов, Сен-Жюстов и Камиль Демуленов, гневные херувимы народных бурь. И девушки - как чистые весталки, как новые Юдифи, идущие в стан Олоферна, с молитвою в сердце и мечом в руках.

Вернемся к трактовкам Камю. Он пишет далее о русских террористах-народовольцах:

Не в силах оправдать того, что они считали необходимым, они решили найти оправдание в самих себе и ответить самопожертвованием на стоящий перед ними вопрос. Для них ... убийство отождествлялось с самоубийством, одна жизнь представляла расплату за другую, и обе эти жертвы служили залогом неких грядущих ценностей... Строго говоря, они жили на высоте идеи. И в конце концов оправдывали ее, воплощая в собственной смерти... Кто согласен умереть, расплатиться жизнью за жизнь, тот - каковы бы ни были отрицаемые им идеи - тем самым утверждает некую ценность, превосходящую его самого как историческую личность. Каляев всю жизнь свою посвящает истории, но в миг кончины он возвышается над нею. В какой-то смысле можно сказать, что он предпочитает ей самого себя... (Тем самым) Каляев и его собратья восторжествовали над нигилизмом.

Пора, пожалуй, напомнить едва ли не важнейший факт: русские террористы не мыслили убийства невинных людей: их мишенью, объектом, целью всегда и только были представители власти, которой они объявили войну, - неправедной власти по самому глубокому их убеждению. Известна масса случаев, когда они отказывались от акта, если в ситуацию оказывались вовлеченными посторонние люди. Но у Камю главное, ключевое слово в последнем цитированном отрывке - история. Для Камю история и предполагаемый в ней идеологами смысл - это Молох, пожирающий живых людей, требующий непрерывных жертв: история как абстрактный концепт, наделяемый провиденциальным смыслом. Легче этот сюжет понять, если мы на место слова история поставим слово идеология. У русских народовольцев не было идеологии, программы, мировоззрения, философии, готовых оправдать их деяния. Оправдание было только одно - готовность к жертве, принесение жертвы.