Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

Круглое лицо Кунце, его рыжеватые усики и даже пенсне с золотым держателем выражали возмущение.

— Надо смотреть не только вперёд, но и себе под ноги, иначе обязательно споткнёшься, — пробормотал профессор. — Но, согласен, не будем спорить. А скажи, Готфрид, ты уверен, что русские не займут Кенигсберг?

— Уверен ли я, черт побери? С первых чисел марта оборону в центре города мы, наци, взяли в свои руки. У Эриха Коха крепкая хватка! О-о, великому Эриху можно верить. Кстати, я хочу показать тебе один документ, — с важностью заявил он и торжественно, словно святыню, вынул из бумажника изрядно потёртую бумагу.

— "Настоящим удостоверяю, что господин Готфрид Кунце с 1921 года является видным национал-социалистом, — медленно читал хозяин; по близорукости он поднёс бумагу к самым глазам. — Я знаю его с наилучшей стороны и могу рекомендовать ввиду его верности национал-социалистской идее, во имя которой он принёс величайшие жертвы (в частности, два с половиной года строгого тюремного заключения за убийство еврейского журналиста — подстрекателя Давида Ротштока в Данциге в 1925 году). Я считаю долгом чести каким-либо образом помочь господину Кунце… Эрих Кох".

Во всяком случае, — он спрятал свою реликвию, — преступно думать о падении крепости. Вспомни, Альфред, как русские держались в Севастополе. И приволжский город после ста тридцати дней мы так и не сумели захватить. Но Кенигсберг, наш Кенигсберг должен держаться не меньше года! Нашу крепость защищают люди высшей расы. Ты помнишь, дорогой Альфред, в тринадцатом веке славные рыцари-тевтонцы выдерживали не одну яростную атаку язычников, но Кенигсберг не сдался. Это было во время восстания пруссов.

— В шестидесятых годах крепость выдержала трехлетнюю осаду, — напомнил профессор Хемпель. — Да, Кенигсберг тогда не сдался. Ты сделал далёкий экскурс. Мне кажется, у тебя слишком густой оптимизм.

Сквозь толстые надёжные стены уютного особняка проникло грозное «ура-а-а», заглушая пулемётные очереди и стрельбу зениток.

Дверь с шумом отворилась. На пороге появился разгорячённый схваткой советский воин, прижимая к груди автомат. Взмокшая от пота гимнастёрка, рыжеватые волосы, суровое лицо, гневные глаза… На лице кирпичная пыль, прорезанная струйкой пота. Забинтованная рука на грязной тряпке подвешена к шее. Окинув комнату быстрым взглядом, солдат выпустил короткую очередь. Портрет одутловатого человека с усиками и чёлкой на лбу свалился на пол, тяжёлая рама рассыпалась.

— Дайте воды, — по-русски сказал солдат, не трогаясь с места.

С поднятыми руками, бледный как смерть встал с места герр Кунце. Обезумевшая фрау Кунце тряслась своим студенистым телом — от взгляда на неё по спине профессора Хемпеля волнами пробежал колодок. Толчками, словно заводная игрушка, фрау приблизилась к русскому, упала перед ним на колени и принялась хватать дрожащими руками пыльные солдатские сапоги.

— Дайте русскому солдату воды, — произнёс чей-то звонкий молодой голос на немецком языке.

Тут все увидели за спиной воина белобрысого подростка, тоже с автоматом в руках и красной звёздочкой на фуражке.

— Воды, — повторил солдат, осторожно освобождая ноги из цепких рук фрау Кунце.

— Не бойтесь, фрау, с женщинами не воюем, — успокоил её мальчик.

Профессор Хемпель взял со стола стакан, наполнил водой из графина, с поклоном подал советскому воину.

Наступила тишина. Было слышно, как за стеной женский голос с выражением читал молитву.

Солдат выпил воду.

— Спасибо, — сказал он профессору. — Пойдём, Генрих.

Русский обнял за плечи мальчика. Стуча сапогами, они вышли на улицу.

Когда дверь за ними закрылась, Альфред Хемпель уложил рыдавшую фрау Кунце на диван.

— Вот результат пропаганды Геббельса, — словно про себя, сказал он, с сожалением глядя на обезумевшую от страха женщину. — Четыре года мы пугали русскими наш народ.

Готфрид Кунце сидел, выпучив близорукие глаза. Пенсне в золотой оправе, как маятник, раскачивалось на чёрном шнурке.

— Ты поклонился Ивану, словно холуй! — Это были первые слова Кунце.

— Я поклонился русскому солдату за то, что он сумел в три дня взять Кенигсберг, который ты собирался защищать годы, — зло ответил профессор. — Однако ты не из храбрых, Готфрид, — с презрением добавил он,

— Можешь убираться, если тебе плохо в моем доме. Не смею задерживать. — Герр Купце свирепо уставился на профессора. — И вообще вряд ли нам можно говорить о дружеских отношениях… Я вынужден донести на тебя куда следует.

— Выйти на улицу сейчас было бы безрассудно. Эльза больна, — заметил Альфред Хемпель. — Окончится бой, и мы уйдём.

Профессор чувствовал себя на грани крайнего нервного истощения. Сохло во рту, словно железными обручами сжимало грудь, покалывало сердце.

— Если бы мы были в коричневой форме, русский солдат расправился бы с нами, как с портретом фюрера! — трясясь от злобы, крикнул Кунце. — Он не посмотрел бы на наши седые волосы… Погибнет Германия, погибнет немецкий народ.

— При чем здесь немецкий народ? — спросил профессор. — Гитлер и Германия — это не одно и то же. Нет, мы не поймём друг друга, Готфрид.

Они долго сидели молча, нахохлившись, недовольные, и прислушивались к страшным звукам, доносившимся с улицы,

— Ты узнал мальчишку, что прятался за спиной у русского солдата? — нарушил тишину в комнате Готфрид Кунце.

— Нет. Он немец?

— К сожалению, да. Это сын моего соседа Рудольфа Фукса. Хороший был человек Рудольф Фукс, и слесарь отличный, много лет работал на верфи Шихау. Он спутался с красными и угодил в концлагерь. В прошлом году фрау Фукс получила извещение — муж умер там… от сердечной недостаточности. Неделю назад мальчишка пропал; поговаривали, он сбежал к русским. Признаться, я тогда не поверил. Это наш недосмотр, — нахмурившись, добавил он. — Надо было вместе с папашей отправить на тот свет и этого выродка.

— Всех не уничтожишь, — отозвался профессор Хемпель, — так могут думать только кретины.

— Ты оправдываешь предателя? — зарычал Готфрид Кунце, снова уронив пенсне. — Я не желаю этого слышать! Хуже нет птицы, что гадит в своём гнезде.

— Нет, я не оправдываю его, — нахмурившись, медленно ответил профессор, — может быть, потому, что не могу его понять. По-моему, немец должен всегда оставаться немцем. Я всегда думал так. Но, может быть, если бы у меня убили отца…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ЛЬДЫ НАСТУПАЮТ НА МИНЫ

Лодка бесшумно подкрадывалась в подводных сумерках к месту, где пучком расходились морские дороги. Важное средоточие врага.

Командир подводной лодки Сергей Арсеньев стоял в рубке возле штурмана, прокладывающего курс. Мысли его были далеко.

«Закономерность должна быть. Образование разделов в студено-морских льдах зависит от течений — это бесспорно, — думал Арсеньев. — А как влияют ветры на состояние льдов? Можно ли заранее предсказать ледовую обстановку?» — Арсеньев давно старался ответить на эти вопросы, и, казалось, сегодня он, как никогда, близок к их решению…

— Товарищ командир, до пункта "В" остался ровно час, — сказал штурман Лаптев.

Командир не отвечал. Перед глазами снова возникли спина рулевого и вахтенные матросы в тёплой робе, томящиеся ожиданием; он нагнулся и взглянул на карту: карандашная линия курса обрывалась возле полукруглого обрывистого мыса, совсем безобидного на бумаге. Но там прятались дальнобойные пушки. У самого мыса проходила среди мин узкая безопасная дорожка.

Через час лодка всплыла на перископную глубину. Длинная огненная полоса заката лежала по краю моря. Красноватыми бликами взблескивали волны. Ночная тень своим краем коснулась земли, но ещё не закрыла её. Полукруглый на карте мыс выглядел ковригой ржаного хлеба.

Старший лейтенант Арсеньев оторвался от перископа и протёр глаза: ему мерещились какие-то огоньки и тёмные силуэты кораблей, но он тут же убеждался в ошибке.