На Северо-Западном фронте (Сборник) - неизвестен Автор

Соединениям 11-й армии предстояло участвовать в трудных боях против 16-й немецкой армии. Командующий армией генерал Буш, прослывший "специалистом по русским делам" (до войны служил начальником русского отдела генерального штаба вермахта), хвалился перед Гитлером, что "без труда вобьет клин между Москвой и Ленинградом". Однако он не только не достиг этой цели, но, наоборот, попал со своей армией в критическое положение и теперь издавал один за другим свирепые приказы "стоять насмерть", "не отступать ни на шаг", "удерживать любой ценой позиции" и т. д.

Войска 16-й армии, состоявшие в значительной части из отборных соединений (дивизия СС "Мертвая голова", 281-я дивизия охранных войск и др.), опьяненные легкими победами в боях на Западе, сражались с фанатическим упорством завоевателей, убежденных в своей непобедимости.

О некоторых событиях, происшедших в январе 1942 г. вслед за передислокацией штаба и политотдела армии, мне хотелось бы рассказать языком дневника, который я вел на протяжении всего периода пребывания на фронте.

5 января 1942 г. Д. Гостевщина

Прошло всего три дня после переезда политотдела 11-й армии в Гостевщину, но мы, политотдельцы, уже чувствуем себя старожилами. Всем нам очень нравится эта небольшая деревушка, раскинувшаяся на стыке двух необозримых лесных массивов. В ней нас привлекает решительно все: и ее приветливое, миролюбивое, так не гармонирующее с жестокой правдой войны название, и протекающая вблизи окаймленная ракитами речушка, и затейливые резные украшения на сохранившихся избах, свидетельствующие о тонком вкусе и поэтическом настрое населявших эту деревню людей.

В просторной рубленой избе, где обосновалась редакция армейской газеты "Знамя Советов", хлопотливо стучит пишущая машинка. Сейчас уже около девяти утра, но сотрудники редакции не прекращают начатой вечером предшествующего дня работы: они заканчивают подготовку очередного номера армейской газеты. Казалось, все уже было сделано, как вдруг возник спор: следует ли перепечатывать в армейской газете сообщение Совинформбюро об итогах шести месяцев войны.

Кто-то, возражая редактору, старшему батальонному комиссару В. Б. Фарберову, сказал, что собран на редкость интересный материал, почти весь целиком с передовых позиций, причем такой, опубликование которого нельзя откладывать.

Говорившего поддержал чей-то голос:

- Сообщение опубликовано в центральных и фронтовых газетах. Зачем нам...

Вспыльчивый Фарберов не дал закончить фразу:

- А мы что, рыжие? - крикнул он, весь багровея от возбуждения, но тут же осекся и... рассмеялся.

- Ну, ну, потише на поворотах, - проворчал огненно рыжий начпоарм полковой комиссар Гавриил Степанович Должиков, внимательно прислушивавшийся к спору, и полушутя, полусерьезно погрозил Фарберову веснушчатым пальцем. Тем не менее, в споре он принял сторону Фарберова.

Четвертую страницу номера решили отвести юмору и сатире. Единодушно было принято предложение озаглавить ее "Вралище тарабахтер" по созвучанию г "Фёлькишер беобахтер". В соседней избе расположился политотдел армии. Наш политотдельский коллектив состоял наполовину из кадровых политработников; другая его часть - призванные в армию партийные работники и преподаватели вузов Москвы, Киева и Ленинграда.

Прошло всего несколько месяцев войны, но уже трудно было отличить кадровых от некадровых. Напряженный темп фронтовой жизни и суровая боевая страда первого года войны очень скоро сгладили существовавшие между ними различия. Теперь это был дружный, слаженно действовавший коллектив людей, спаянных единством воли, движимых всепоглощающей целью защиты своей Родины от жестокого, ненавистного врага...

Сегодня к утру все политотдельцы были отозваны из частей. Уже один этот факт одновременного отзыва политработников из дивизий и бригад говорил о том, что вскоре должно произойти что-то новое и необычное. Но были и другие приметы, побуждавшие думать об этом.

Политотдельцы, пользуясь вынужденным досугом (Должников приказал всем находиться в политотделе), обменивались впечатлениями от поездки в части, знакомились с новыми печатными материалами, просматривали газеты. Мне, как начальнику отделения пропаганды и агитации политотдела армии, и двум инструкторам этого отделения - батальонному комиссару Сандлеру и старшему политруку В. В. Дуднику - предстояло подготовить текст листовок-обращений к воинам соединений 11-й армии. Одну из двух листовок готовил обязательный и дисциплинированный Сандлер. "Лентяй" Дудник выбрал себе "самую трудоемкую", по его словам, часть работы: отредактировать текст, который напишет Сандлер. Дудник - своеобразная и по-своему незаурядная личность в политотделе. Война обнаружила в нем, бывшем преподавателе университета, новые, ранее, по словам его коллеги по университету Сандлера, никому не известные качества. Сейчас, пока Сандлер трудился над листовкой, Дудник разбирал и чистил свой автомат и по его лицу было видно, какое большое удовольствие доставляло ему это занятие. И днем, и ночью, на передовых позициях и в нашем политотдельском "тылу" он неразлучен со своим получившим уже довольно широкую известность набором оружия, обязательными компонентами которого были: автомат, два пистолета (один из них трофейный) и трофейный же кинжал с готической надписью на лезвии: "Германия превыше всего". По словам Сандлера, любившего подшутить над своим дружком, Дудник "для устрашения противника" отрастил длинные, вислые усы на манер запорожских, при одном виде которых "фрицы" якобы тотчас же обращались в бегство. Но Дудник гордился своими усами и не принимал всерьез шуток на этот счет.

Дудник всегда предпочитал быть ближе к передовым позициям, в гуще сражающихся солдат, "подальше от начальства". Он не переносил замечаний других, сам же любил ворчать по всякому поводу и без повода. "Досыта поспать", "снять из снайперской винтовки фрица" и при случае приложиться к "шнапсу" - вот что, по словам Дудника, составляло основу его желаний в условиях фронтовой жизни. Но это была кокетливая клевета на самого себя. При чрезвычайных обстоятельствах Дудник держался спокойно и уверенно, его действия и суждения были в серьезной обстановке четкими и трезвыми. Добросовестно выполнял он и свои основные обязанности лектора и агитатора. Бойцы и командиры слушали его внимательно, относились к нему с доверием и уважением, и их не шокировали ни его запорожские усы, ни устрашающий воинский вид.

В двенадцатом часу Должиков провел в политотделе короткое совещание. Он был серьезен и немногословен. Мы хорошо изучили нашего начпоарма. Должиков своенравен и крут, порой до крайности прямолинеен, а главное, не всегда попячен. Особенности его характера нередко ставили нас в тупик. Однажды он ни с того, ни с сего выговорил одному из начальников отделений политотдела: "Ты почему отсиживаешься в политотделе? Валяй-ка, брат, на передовую"! Начальник отделения политотдела покраснел от неожиданности и обиды, так как "сидел" в политотделе по приказанию самого же Должикова. Он уехал в дивизию и пробыл в ее подразделениях несколько дней. На четвертый день Должиков вызвал его к телефону. "Ты почему торчишь там"? - начал он вместо приветствия. - Разгуливаешь по передовым, а я тут за тебя работай! Вали-ка, брат, в политотдел!"