История великих путешествий. Том 2. Мореплаватели XVIII века - Жюль Верн

Каждый принял свою обычную форму, и вдруг в них загорелся свет чудесного тона… По-видимому, китайцы очень изобретательны по части пиротехники. По бокам большого ящика стояли похожие на него маленькие; когда они таким же образом открылись, из них вылетело по ленте огня, которые извивались, образуя фигуры различной формы, блестели, как полированная медь, и сверкали, как молния, при каждом дуновении ветра. Номер закончился извержением искусственного вулкана».

Обычно после празднеств в честь дня своего рождения император отправлялся в леса Татарии охотиться на хищных зверей; но так как преклонный возраст лишал Чен Луна возможности предаваться этому развлечению, то он решил вернуться в Пекин. Английское посольство должно было направиться туда раньше императора.

Тем временем лорд Макартни пришел к выводу, что пора покончить с порученным ему делом. С одной стороны, не существовало такого обыкновения, чтобы послы постоянно находились при китайском дворе; с другой — значительность сумм, в которые пребывание посольства обходилось императору, оплачивавшему все его расходы, естественно побуждала ускорить отъезд. Через несколько дней Макартни получил от Чен Луна ответ на письма английского короля, подарки для передачи королю, а также для него самого и всех офицеров и чиновников свиты. Это означало разрешение уехать.

На обратном пути англичанам удалось увидеть знаменитых птиц «леутце», ловивших рыбу для своего хозяина. Эти птицы из семейства бакланов были так хорошо выдрессированы, что не требовалось привязывать им к шее веревку или надевать кольцо, чтобы они не поедали часть добычи.

«В каждой джонке или на плоту имелось по десять, двенадцать птиц, мгновенно нырявших по знаку хозяина. Мы с изумлением смотрели, как они хватали огромных рыб и приносили их в клюве».

Макартни рассказывает о любопытном способе охоты на диких уток и на другую водоплавающую дичь. Пустые кувшины и тыквенные бутыли оставляют в течение нескольких дней плавать на воде, чтобы птицы успели привыкнуть к их виду. Затем человек входит в воду, надевает себе на голову один из этих сосудов, медленно приближается к дичи и, схватив ее за лапы, душит под водой; он продолжает бесшумную охоту до тех пор, пока не наполнит захваченный с собой мешок.

Макартни побывал в Кантоне, затем в Макао (Аомынь) и пустился в обратный путь в Англию. На событиях этого плавания останавливаться не будем.

Перенесемся теперь в другую часть Азии, так называемую Переднюю Азию. Прежде всего упомянем о путешествии Вольнея.

Все знают, по крайней мере понаслышке, его книгу «Руины». Описание путешествия в Египет и в Сирию представляет еще больший интерес. В нем нет никаких пышных фраз; это произведение, написанное простым, ясным языком, изобилующее фактами, является одним из лучших и наиболее поучительных в своем роде. Участники египетской кампании[203], говорят, нашли в нем ценные указания, а также точное описание климата и естественных богатств страны и нравов жителей.

Вольней тщательно подготовился к путешествию. Он относился к нему очень серьезно и хотел, чтобы его исход как можно меньше зависел от случайностей. Едва прибыв в Сирию, он понял, что не сможет близко ознакомиться с повседневной жизнью народа, если не изучит язык и не займется сам сбором всякого рода сведений. Поэтому он поселился в монастыре Мар-Ханна в Ливанских горах, чтобы выучить арабский язык.

Впоследствии, желая получить представление о том, какой образ жизни ведут кочевые племена аравийских пустынь, он подружился с одним шейхом, научился владеть копьем, целыми днями не слезать с лошади и смог сопровождать бедуинов в их странствиях по пустыне. Благодаря хорошим отношениям с этими племенами он имел возможность посетить развалины Пальмиры и Баальбека, мертвых городов, до того известных только по названию.

«Его стиль, — пишет Сент-Бёв[204] о Вольнее, — лишенный всяких преувеличений и вычурности, отличается замечательной точностью и исключительной строгостью. Когда Вольней рассказывает о свойствах почвы Египта и ее отличии от почвы африканских пустынь, описывает „эту черную, жирную, легкую землю", которую приносит Нил; когда он рассказывает о горячих ветрах пустыни, их сухом жаре, „напоминающем жар, исходящий из печи в момент вынимания из нее хлебов"; о тревожном состоянии воздуха, как только задуют эти ветры, воздуха „не туманного, а какого-то пыльного и серого, поистине полного мельчайших частиц песка, не оседающих и проникающих повсюду"; о солнце, „превращающемся в багровый диск", — во всех этих описаниях, дающих одновременно и общую картину, и отдельные подробности, он достигает подлинной красоты — если это слово применимо по отношению к скупым строкам — красоты осязаемой, в какой-то мере врачующей, напоминающей слог Гиппократа[205] в его „Трактате о воздухе, воде и земле"».

Хотя Вольней не совершил никаких географических открытий, которые могли бы прославить его имя, следует все же считать его одним из первых путешественников, сознававших важность задач, которые перед ними стояли. Он пытался воспроизвести «подлинную» картину посещенных им мест, а это уже немалая заслуга для эпохи, когда все исследователи не упускали случая приукрасить свои рассказы, нисколько не думая о лежавшей на них ответственности.

Аббат Бартелеми опубликовал в 1788 году «Путешествие юного Анахарсиса»; благодаря своему общественному положению и научным заслугам он вызвал у современников интерес к Греции и окружающим ее странам. Его влиянием, очевидно, объясняется склонность к занятиям историей и археологией, пробудившаяся у Шуазель-Гуффье.

Назначенный французским послом в Константинополе, Шуазель-Гуффье дал себе слово использовать свободное от исполнения служебных обязанностей время для путешествий с целью изучения археологических древностей и искусства гомеровской и геродотовской Греции. Эти поездки должны были пополнить образование молодого, двадцатичетырехлетнего посла.

Впрочем, надо полагать, что Шуазель-Гуффье сознавал свою недостаточную осведомленность, так как привлек к работе серьезных ученых и знатоков искусства: аббата Бартелеми, эллиниста д'Анс де Вилуазона, поэта Делиля, скульптора Фовеля и художника Касса, составивших известный труд — «Живописное путешествие по Греции». Самому Шуазелю-Гуффье при издании этого труда принадлежала лишь роль мецената.

Шуазель-Гуффье пригласил в качестве личного секретаря аббата Жана-Батиста Лешевалье, прекрасно владевшего древнегреческим языком. Тот побывал в Лондоне, где задержался по делам Шуазеля-Гуффье довольно надолго и успел изучить английский язык, затем направился в Италию и, серьезно заболев там, прожил семь месяцев в Венеции. Лишь после этого он попал в Константинополь.