Варрава - Т. Гедберг

— И я, в свою очередь, прошу цезаря исполнить просьбу первосвященника и велеть освободить его единоверцев, — сказала Поппея. — Я слышала уже не раз о различных угнетениях мирного и безобидного народа со стороны наших иудейских прокураторов.

— Но, ведь, последний прокуратор был человек твоего выбора, Поппея, — заметил Нерон, — ты, я думаю, сама знаешь, что Гессий Флор получил назначение на эту почетную должность, то благодаря твоей давнишней дружбе с его женою Клеопатрою.

— Я не сомневаюсь, что Флор окажется и добрее, и умнее своих предшественников, которые лишь и умели навлекать на Рим гнев иудейского Бога.

— Моисея? — спросил Нерон.

— Цезарь ошибается, — возразил первосвященник, — Моисей был лишь великим законодателем, которому бесспорно дана была мудрость превыше всякой людской мудрости; но смертному человеку мы не поклоняемся.

Наш Бог — Творец неба и земли.

— И вы думаете, что этот ваш бог настолько могуществен, что гнев его может быть опасен Риму? — спросил Нерон.

— Наш Бог карает всех тех, кто позволяет оскорблять его величие, — проговорил строгим тоном молодой раввин, — но он милостив с тем, кто чтит его законы и веления. Цезарь учен и знает, разумеется, что Помпей, дерзко ворвавшись в святое святых нашего храма, мог убедиться своими глазами, что не изображению осла, — как лживо рассказывали про нас многие, — поклоняемся мы; но, за дерзкое вторжение в наше святилище, Помпей был увлечен вскоре после этого в пучину тех различных бедствий, которые выкинули его обезглавленным трупом на берег Александрии; позорно был выгнан из нашего святилища явлением сонма ангелов казнохранитель Селевка, Гелиодор, а Александру Великому — за то, что он выказал должное уважение к нашему первосвященнику — Господь послал силу одержать множество побед, одолеть сопротивление многих чужеземных народов и покорить их своей власти.

— Слова раввина справедливы, — поддержал первосвященник своего соотечественника. — И я, в свою очередь, позволю себе напомнить цезарю, что, когда император Кай вздумал осквернить храм наш, поставив в него свое изображение, наш Бог поразил его безумием, и не прошло года, как кинжал убийцы пронзил ему сердце.

Очень суеверный в иные минуты, Нерон с жадностью прислушивался к словам иудеев.

— До сих пор я всегда думал об иудеях, что они, за исключением самих себя, разумеется, ненавидят весь род людской.

— Нет, никакой ненависти ни к одному народу мы не питаем, — возразил первосвященник, — иудеи, напротив, всегда возносят Богу молитвы за все семьдесят народов вселенной и каждый день приносят жертвы за их благоденствие; и не будь наших молитв и наших жертв, давно погибли бы все народы.

— Внемли, о цезарь, словам первосвященника и прикажи скорее освободить заключенных служителей иудейского Бога, — обратилась к Нерону Поппея.

— Просьба Поппеи будет исполнена, — отвечал ей император, — но, скажите мне по правде, — продолжал он, обращаясь к иудеям, — не очень ли своеволен и мятежен ваш народ?

— Цезарь напрасно думает так о нас, — сказал Измаил, — мы народ миролюбивый и смирный, пока не обижают нас; и ничего так не желаем все мы, как иметь возможность мирно сидеть у себя, — каждый в своем винограднике под тенью своей смоковницы. В нашем же храме мы усердно приносим жертвы за благоденствие императора.

— Цезарь не должен смешивать нас с христианами, — заметил Иосиф. — Подобно грекам, римляне еще не сумели научиться отличать одних от других, и все преступные действия христиан часто приписывают нам.

— Да кто же они такие, как не иудеи, эти христиане? — спросил Нерон. — До меня, конечно, доходили слухи о них, как о злодеях, тем не менее, я всегда думал при этом, что они не более, как иудейские сектанты.

— Боже избави! — с жаром воскликнул старец. — Их Бог — обманщик и злодей, распятый на кресте. Правда, в числе последователей учения этого безбожника находятся люди, — признаюсь с ужасом и омерзением, — нашего племени; но большинство их — язычники.

— Однако, изгнал же император Клавдий иудеев из Рима из-за их беспокойного нрава и страсти бунтовать?

— Это бунтовали не иудеи, цезарь, а только под их именем те же христиане, — народ беспокойный и непокорный. Тридцать лет тому назад, при Понтии Пилате был распят на кресте, как злодей и богохульник, их Христос, а в настоящее время Павел из Тарса их главный руководитель и наставник.

— Павел! — как бы что-то припоминая, повторил Нерон. — Не тот ли это, которого, помнится мне, судили как-то недавно и оправдали? А, между тем, на вид он, мне кажется, очень безобидный человек и при этом замечательно красноречивый, насколько я помню. К тому же и Агриппа, и Вереника, и Фест, и даже сам Феликс прислали самые лестные о нем отзывы.

— Все эти люди заклятые недруги садуккеев и только вводят цезаря в заблуждение, — возразил первосвященник. — Этот самый Павел — мало того, что он постоянно смущает народ, проповедуя против нашего священного закона, — еще запрещает платить должную подать цезарю и учит поклоняться, как царю, распятому Иисусу.

— Много нехорошего об этих христианах слышать случалось не раз и мне, — поддержала иудея Поппея.

— Вот они-то и есть настоящие ненавистники рода человеческого, а вовсе не иудеи.

— Если так, мне только остается пожалеть, что этого Павла суд, оправдав, освободил, — проговорил уже несколько скучающим тоном Нерон и, потом, обратясь к Тигеллину, приказал ему распорядиться, чтобы заключенные в тюрьме садуккеи в этот же день были бы выпущены из-под ареста.

Услыхав это милостивое приказание, и первосвященник, и раввин низко поклонились императору и, высказав ему свою благодарность, удалились.

Лишь только иудеи вместе с Алитуром скрылись за дверью, как Тигеллин, вскочив стремительно со своего места, с восторгом воскликнул:

— Иудеи эти подали мне одну блестящую, счастливую мысль! Удивляюсь лишь, как это я сам до сих пор не додумался до этого!

— Что такое? — спросила Поппея.

— Христиане — вот на кого удобнее всего взвалить обвинение в поджоге Рима; и с этой минуты цезарь может смело успокоиться, отбросив всякие опасения: милостивые к нам боги сами указали нам на жертву, и в народе прекратятся теперь и ропот, и неудовольствие.

— Бесподобная мысль! — одобрил Нерон, но тотчас же прибавил: — но где найти человека, который мог бы сообщить нам некоторые необходимые для этого подробности как о нравах, так и о деяниях этих самых христиан?

— Такие сведения может нам сообщить Алитур: он, как актер, вращается постоянно между разного рода людьми, — сказала Поппея.

Едва успевший покинуть дворец, Алитур немедленно был потребован обратно к цезарю и, отвечая на вопрос, что знает он о христианах, не задумываясь, повторил все, бывшие в ту эпоху в большом ходу, гнусные клеветы о поклонениях христиан ослу, об убиении младенцев, чудовищных оргиях и вакханалиях и непримиримой ненависти к людям, — клеветы, не раз слышанные им в различных слоях римского общества.

— Но, может быть, у них есть друзья и доброжелатели среди плебеев? — осведомился Тигеллин.

— Навряд ли, — ответил Алитур. — Народ их ненавидит, видя в них заклятых врагов всяких увеселительных зрелищ, удовольствий и, особенно, игр гладиаторских. Вдобавок, они успели в порядочной степени восстановить против себя народ тем нескрываемым отвращением, с каким отворачиваются, проходя мимо наших храмов; да и, вообще, своею угрюмостью и резкою грубостью они составили давно себе репутацию людей, способных на всяческие преступления.

— Избавиться от таких ненавистников людей и богов было бы очень недурно, — заметил Тигеллин и, обратясь к Алитуру, предложил ему следующий вопрос: — А как ты полагаешь, мой друг, Алитур, уж не они ли настоящие виновники последнего пожара?

— Это более чем вероятно, — ответил Алитур; — мне не раз рассказывали, будто в своих собраниях часто они толкуют о том, что весь мир будет предан огню.

— Не лишено, мне кажется, некоторой знаменательности и то странное обстоятельство, что наименее пострадавшею от огня частью города как раз оказалась заречная, где живет большинство их.

— Прекрасно! Все это указывает нам, что подозрения римлян в поджоге Рима должны быть направлены в эту сторону, — сказал Нерон. — Но как их уличить? Где найти показания против них? Свидетелей?

— Это сделать трудно, цезарь. Они собираются украдкою в самых потаенных местах и, к тому же, всегда принимают всевозможные меры к ограждению себя от опасности быть накрытыми.

— Однако, нельзя ли будет тебе, Алитур, как-нибудь проникнуть в их собрание и там постараться подкупить несколько человек?

— Я готов попытаться, если такова воля моего цезаря, — ответил Алитур, — и, конечно, приложу все усилия, чтобы сделать ему угодное.