Римская история в лицах - Лев Остерман

«Провиант Помпею доставляли отовсюду, ибо у него были в такой степени заготовлены дороги, гавани и посты, что и с суши ему постоянно все доставлялось и при любом ветре через море. Цезарь, напротив, имел только то, что с трудом отыскивал и добывал, испытывая при этом сильные затруднения. Однако и при таких обстоятельствах ни один из его воинов его не покинул, а все с каким-то демоническим рвением стремились вступить в бой с врагами...

...Сознавая все это и зная, что ему противостоят люди закаленные и доведенные до отчаяния, а также блестящее счастье, обычно сопровождающее Цезаря, Помпей полагал, что было бы рискованно подвергнуть опасности все предприятие из-за исхода одного сражения. Более подходящим и безопасным будет истощать нуждой врагов, сидевших на бедной территории, не владеющих морем и не имеющих кораблей даже для того, чтобы быстро убежать. Так, полагаясь на самый верный расчет, Помпей решил всячески затягивать войну, доводя войска Цезаря в результате голода до болезни». (Аппиан. Гражданские войны. II, 66)

Но совсем не так были настроены аристократы, окружавшие главнокомандующего. Победа под Диррахием в одно мгновение вознесла их из тусклого болота сомнений и тревоги на сверкающую высоту уверенности в скорой и полной победе. Они уже видели Цезаря поверженным и обезглавленным, а себя — торжествующими, творящими в Риме суд и расправу над изменниками. Иные уже делили освобождающиеся таким образом вакансии, начиная от городских магистратур и кончая должностью верховного понтифика, которую занимал Цезарь. Другие предусмотрительно отправляли слуг и доверенных лиц в Рим, чтобы те приглядели дома близ форума, которыми они завладеют после возвращения. Всем не терпелось закончить кампанию решительным и победоносным сражением. Чего было ждать? Все видели, как бегут хваленые легионеры Цезаря. «Это им не с варварами расправляться!» — говорили вокруг. А теперь, когда Помпей соединился со Сципионом и имеет вдвое больше солдат, чем у его понапрасну прославленного врага... И слава-то у Цезаря дутая! Он сам ее состряпал приукрашенными победными реляциями из Галлии да своими «Записками». Незачем медлить!..

Такого же мнения были и Лабиен, и многие другие командиры, и большинство солдат. Особенно рвались в бой всадники, набранные сплошь из аристократической молодежи. Они очень гордились своим боевым искусством (правда, опробованным только на Марсовом поле), красотой своих коней и блеском оружия. Они клялись в одной атаке сокрушить конников Цезаря. Что, вообще говоря, было вполне возможно — все-таки их было семь тысяч против одной тысячи всадников Цезаря.

Но Помпей поначалу сопротивлялся всеобщему нажиму и упорно продолжал попытки взять противника измором.

«Между тем, — свидетельствует Плутарх, — пока Помпей таким образом спокойно следовал за врагом, окружающие начали осыпать его упреками, обвиняя в том, что он-де воюет не против Цезаря, а против отечества и сената, чтобы навсегда сохранить свою власть... Этими и множеством других подобных речей окружающие заставили Помпея, человека, для которого слава и уважение друзей были превыше всего, оставить свои лучшие планы и увлечься их надеждами и стремлениями — уступчивость, которая не подобает даже кормчему корабля, не говоря уже о полководце, обладающем неограниченной властью над столькими народами и армиями». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, XVII)

Аппиан по поводу этой уступчивости высказывается даже так:

«Помпей отказался от своих собственных расчетов и уступил, поврежденный в разуме божеством, и на сей раз, как и в других случаях в течение всей войны. Став вопреки своей природе вялым и медлительным во всех делах, он, против своего желания, склонился к сражению на горе самому себе и тем, которые его к этому склоняли». (Аппиан. Гражданские войны. II, 67)

Помпей подошел к равнине у Фарсалы и разбил лагерь на прилегающих к ней холмах — в виду лагеря Цезаря. После поражения под Диррахием прошел почти месяц. Солдаты Цезаря оправились от шока и подкормились. Они горели жаждой реванша. Подобно кулачным бойцам, противники поначалу приглядываются и примериваются друг к другу:

«Цезарь счел нужным испытать, каковы намерения Помпея и склонен ли он принять сражение. Поэтому он вывел войско из лагеря и построил его в боевую линию, сначала на удобной позиции и подальше от лагеря Помпея. Но в следующие за тем дни он продвигался более или менее вдаль от своего лагеря и приближал свой фронт к холмам, занятым Помпеем. От этого его войско становилось со дня на день увереннее...

Помпей, лагерь которого был на холме, выстраивал свое войско у самого его подножия и, как казалось, каждый раз выжидал, не подойдет ли Цезарь поближе, на невыгодную для него позицию...» (Записки Юлия Цезаря. Гражданская война. II, 84, 85)

Сейчас я продолжу рассказ Цезаря, но прошу тебя, читатель, оторвись на мгновение и вообрази:

...Яркий летний день. Цветущая равнина и зеленые холмы. В несколько шеренг, двумя длинными лентами выстроились друг против друга сто тысяч воинов. Сверкают окованные медью щиты, наконечники дротиков, шлемы, серебряные орлы легионов. Ветерок колышет знамена и высокие султаны на шлемах. Воздух, как перед грозой, наэлектризован ожиданием сигнала трубы. Все замерло, только на флангах приплясывают кони кавалерийских турм, ожидая шпор (ах, нет — шпор еще не изобрели). Красиво воевали пращуры!..

Но проходит час, другой. Напряжение спадает, и легионы возвращаются в лагеря. А я продолжаю прерванную цитату:

«Цезарь видел, что Помпея никоим образом нельзя заманить на сражение. Поэтому он признал самой удобной для себя тактикой сняться с лагеря и постоянно быть в походе: он рассчитывал облегчить себе частой переменой лагеря и движением по многим местностям добывание провианта, а также во время самого похода улучить какой-нибудь удобный момент для сражения и, наконец, утомить ежедневными передвижениями войско Помпея, непривычное к тяжелому труду. Это решение было уже принято, был дан сигнал к выступлению и сложены были палатки, как вдруг бросилось в глаза, что, вопреки повседневной привычке, боевая линия Помпея успела за это время продвинуться вперед довольно далеко от своего вала. Таким образом, показалось, что возможно дать сражение на довольно удобной позиции. Когда походные колонны были уже в воротах лагеря, Цезарь сказал своим солдатам: «Надо нам в настоящее время отложить поход и думать о сражении, которого мы всегда очень хотели. Будем всей душой готовы к бою: позже нелегко нам будет найти удобный случай». И он тотчас же вывел свои войска в боевой готовности». (Там же)

Потом выяснилось, что как раз накануне того дня, когда Цезарь решил уходить из-под Фарсалы, Помпей наконец решился дать генеральное сражение, собрал военный совет и отдал распоряжения командирам легионов и когорт. Главная роль в его плане битвы была отведена коннице, которая на своем левом фланге должна была смять кавалерию Цезаря и выйти в тыл боевым порядкам его пехоты.

В своих «Записках» Цезарь ярко рисует панораму знаменитой фарсальской битвы (9-го августа 48-го года). Не считая союзников — греков и азиатов — на стороне Помпея сражалось около 50 тысяч италийцев. У Цезаря было примерно вдвое меньше солдат — его одиннадцать легионов были укомплектованы менее чем наполовину. Я не буду подробно пересказывать расположение войск в обеих боевых линиях. Ограничусь лишь тем, что относится к левому флангу (со стороны Помпея), где, по сути дела, решился исход всего сражения. На другом фланге обе армии подходили вплотную к крутому берегу реки, поэтому вся конница была сосредоточена на левом фланге (место кавалерии всегда на флангах — ради обходного маневра). Цезарь понимал, сколь сокрушительны могут быть атака и рейд по тылам семитысячной конницы Помпея. Он поставил на свой правый фланг самый надежный 10-й легион, строго наказав его третьей линии не вступать в бой до специального приказа. Кроме того, он снял по одной когорте пехотинцев из третьей линии всех остальных легионов (от силы две-три тысячи воинов) и разместил их в качестве четвертой линии позади 10-го легиона. Как пишет Цезарь: «Он дал им специальные указания и предупредил, что сегодняшняя победа зависит исключительно от храбрости этих солдат». Что это были за указания, Цезарь не раскрывает.

Римские полководцы имели обыкновение перед началом сражения обращаться к своим воинам с зажигательными речами. Как это им удавалось делать перед фронтом шириной, скажем, в тысячу человек и глубиной в несколько рядов, я не очень представляю. Если только вдоль фронта не были расставлены глашатаи, повторявшие их слова? Но речи, видимо, действительно произносились, и все античные историки их прилежно пересказывают. Речи, звучавшие перед Фарсальской битвой, приводит в своей истории и Аппиан. Хотя нельзя поручиться, что они воспроизведены дословно, их суть и тональность, вероятно, соответствуют исторической действительности.