Журнал «Вокруг Света» №04 за 1982 год - Вокруг Света

Мы оказались в трудном положении: какие уж тут беседы, если люди готовятся к важному делу...

Нас подвели к юрте, в которой старики собрались на обед перед выездом. Сомонное правление выделило каждой бригаде по барану, и хозяйка юрты уже варила мясо. Тут же стоял наготове бидончик с согревающим молочным напитком архи. Был конец августа. По народному календарю это середина осени, а осенние ночи в Монголии ох какие холодные!

Шестеро стариков курили и неспешно беседовали, сидя вокруг очага на полу. Мое появление — да еще с двумя товарищами из столицы — прервало беседу и явно заинтересовало присутствующих. Все решали первые несколько фраз. Заинтересуют наши вопросы стариков — они останутся, не заинтересуют — извинятся, что дела ждут, и уедут.

Имя Даваацэрэна старикам было известно. Они внимательно выслушали его речь об экспедиции, о том, почему важно изучать народную культуру. Старики согласно кивали головами, и через несколько минут стало ясно: разговор состоится. Они гордятся, что советская экспедиция приехала именно к ним.

Старики выжидательно затихли. В их глазах и любопытство, и настороженность: а вдруг я спрошу такое, чего они не знают? Первый вопрос, с которого обычно начинается беседа,— как называется местность, окрестные горы, пади, перевалы, пещеры, когда и почему возникли эти названия, есть ли легенды и предания, объясняющие их происхождение? Отвечать начинает один, его дополняет другой, уточняет третий... И пошло.

С названиями все просто и ясно — окрестные места им знакомы с детства. Скотоводы и охотники, они знают не только каждую гору и падь, но все лощинки и тропинки, по которым ходят десятки лет сами и сотни лет ходили их предки. Через несколько минут в тетради уже полсотни названий: Большая лошадиная гора, Малая лошадиная гора, Северная падь, Южная падь, Правый приток, Левый приток...

Старики оживились, закурили. Вопросы понятны, они рады, что их ответы мне интересны. Можно переходить к самым важным вопросам. Они касались понятий «клятва-проклятие». Кто, кому, в каких обстоятельствах давал клятву, носила ли она только словесный характер или подкреплялась каким-либо действием? Кто, на кого, за что и как мог наложить проклятие? Известны ли из собственной практики случаи такого рода?

Старики затихли, каждый вспоминал. Вопрос касался случаев не столь уж частых в жизни вообще, а в последние десятилетия тем более. Но это была часть традиционной системы ценностей.

Старики хорошо знали о клятве побратимов. Побратимы, давшие друг другу клятву в вечной дружбе, которая обязывала каждого из них помогать другому в любом деле, в военное и мирное время. Побратим обязывался являться по первому требованию названого брата. Эта клятва скреплялась кровью. Побратимы становились более близкими людьми, чем родные братья. Они обменивались конями, поясами, оружием, в военном походе спали под одним одеялом. Не было большего позора, чем клятвопреступление. Обычай побратимства сохранился и в нашем веке. Уже не ханы и князья-нойоны, а простые люди могли дать друг другу клятву в верности, обменяться подарками.

Среди стариков оказался один, хорошо знавший обычаи. Его имя Чойсу-рэн. То спокойное достоинство, с которым он обдумывал ответы, удовольствие и легкая зависть остальных присутствующих, которые вскоре после начала беседы поняли, что и дополнить-то его они ничем не могут,— настолько обстоятельны его рассказы,— все говорило: на этот раз нам повезло.

В конце концов на вопросы стал отвечать он один, остальные внимательно слушали.

В юрту вошел секретарь партийной организации сомона, заслушался нашей беседой и остался. Наверное, в этот день он новыми глазами увидел стариков и особенно Чойсурэна.

Меня особенно интересует понятие «Буян хишит» — благодать, дарованная человеку судьбой. По древним монгольским поверьям, если с ней бережно обращаться и «жить по правилам», ее можно сохранить и счастье будет всю жизнь сопутствовать тебе, твоей семье и любому начинанию. Но можно эту благодать спугнуть, и тогда начнутся несчастья.

Каждый из этих запретов, о которых большинство монголов нынче и не вспоминает, а степные старики хоть и соблюдают, но не знают почему, Чойсурэн мог объяснить.

Беседа затянулась. В другое время меня бы это только обрадовало, но здесь мучила мысль: люди на сенокос собрались, а мы у них время отнимаем. Вон и секретарь парторганизации, наверное, волнуется: когда же бригада уважаемых гуаев-стариков отправится... Разобраться было нелегко: воспитанный монгол, секретарь даже виду не подал, что чем-то обеспокоен.

Еще прежде чем зайти в юрту, мы немножко посовещались и решили предложить свою помощь. Покосим траву, возместим занятое время. Договорились, что первым отправится Ням, как самый молодой, да и шофер Шишкин вызвался — охота, сказал, размяться. Я тоже собралась.

И, выждав паузу в рассказе Чойсурэна, я в самых осторожных выражениях предложила наши услуги. Старики зашумели: нет у нас обычая гостя заставлять работать! Чойсурэн, взглянув строго на Няма, произнес:

— Мы сами руки за спиной держим!

Ням покраснел, а я чуть не подпрыгнула от радости: столько раз слышала это выражение, а объяснить мне его толком никто не мог. Не каждый же день такой золотой Чойсурэн попадается!

Я давно обратила внимание, как ходят в Монголии старики — гордо, степенно, сложив за спиной на крестце руки. Не раз я замечала, что старики всегда сердятся, когда увидят молодого, сложившего руки за спиной.

— Чойсурэн-гуай, а что это значит,— спрашиваю,— «руки за спиной держать» ?

И едва успеваю открыть чистую страницу в тетради.

— Мужчина приобретает право на такую походку,— начинает Чойсу-Рэн, — когда у него умирают родители и он остается сам себе главой и опорой. Самостоятельным становится человеком, хозяином. Если отец видит, что его сыновья ходят, держа руки за спиной, всегда сердится. Даже спрашивает: «Разве я у тебя умер, что ты держишься за крестец?»

Я смотрю на своих спутников. Даваацэрэн увлечен разговором. Все-таки мне очень повезло, что он — при своей занятости — собрался поехать с нами. Даваацэрэн человек высокой культуры, знаток Монголии и всегда поможет, когда разговор идет на диалекте. Он. великолепно владеет русским языком, его жена, Елена Михайловна, преподает русский в Монгольском университете.

У Няма блестят глаза, он торопливо записывает в блокноте, потом, забыв про него, долго слушает, глядя Чойсурэну в рот, наконец спохватывается, пишет. Мы все сегодня чем-то обогатились, а уж ему, впервые поехавшему в экспедицию, все внове: что говорится, как говорится, кем...

Да, но как же сенокос? Сколько мы уже говорим? Почти четыре часа. Секретарь парторганизации успокаивающе поднимает руку: на улице собирается непогода, и правление сомона просит уважаемых старших пока остаться. Как только развиднеется, они смогут поехать. Правление поможет.

Мы проговорили еще часа два, съев за это время немалую часть барашка, выпив два котла чая с молоком и сокровенный бидончик архи. Трижды я пересаживалась с табуретки то на пол, то на кровать. Попробуйте-ка просидеть на низенькой монгольской табуреточке размером двадцать сантиметров на пятнадцать несколько часов! Кончила одну тетрадь и начала другую. Только невозмутимый Чойсурэн, казалось, не замечал времени. Думаю, что он тоже утомился, но виду не подает.

— Спасибо. Пожалуй, на сегодня хватит.

Старики задвигались, пожелали вместе с нами сфотографироваться.

— Ну ты, Чойсурэн, ей прямо экзамен сдавал,— пошутил один из них.

И это слово, так выбивающееся из общей беседы, вызвало дружный смех.

Темнеет, накрапывает холодный дождь.

— Простите, что мы вас так надолго задержали,— говорю я.

Чойсурэн улыбается.

— Ничего. Если ты собрался в дорогу, а к тебе пришел важный и интересный гость — хороший будет путь...

Наталья Жуковская, кандидат исторических наук Баян Агт — Москва

Странные голоса болидов

Случилось это много лет назад, в небольшом городке Исилькуле, затерявшемся среди заснеженных равнин бескрайней прииртышской лесостепи, примерно между Омском и казахстанским Петропавловском. Над темно-синими сугробами исилькульской улицы, над снежными шапками, нахлобученными на крыши одноэтажных домиков, мерцало тысячезвездное небо. Было морозно, спокойно и тихо.

Как вдруг вверху, где-то в зените, раздался звук, сухой и резкий, похожий на треск разрываемой ткани, словно кто-то распорол ее по шву до конца.

Я моментально вскинул голову — ярчайший болид, рассыпая желтовато-белые искры, стремительно несся по звездному небу, столь стремительно, что я успел «застать» его лишь в середине и конце пути, когда он, пыхнув последними искрами, потух где-то высоко-высоко в атмосфере.