Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

Трамвай здесь называют очень подходящим словом — джобахан. Он когда едет — и скрипит, и дребезжит, и лязгает, трогается рывком, останавливается как сломанный. Однако это все же лучше, чем идти на горы пешком. И потому толпа бросается к трамвайной остановке, крик стоит такой, что в двух шагах нельзя услышать друг друга, людская лавина облепляет подножки, каждый, затиснувшись в вагон, торопится занять место — ведь ехать не десять и не двадцать минут, — путешествие от этого базара до Лоткинской занимает минут сорок, и это еще в том случае, если трамвай нигде не сойдет с рельсов пли же ЗаГЭС вдруг не отключит электричество.

Если кому-то из нас удается занять сидячее место, усаживаем маму — у нее больное сердце, а сами стоим и радостно поздравляем друг друга:

— Едем, товарищи, едем! Как нам повезло!

В Рязань и обратно

Неожиданно арестовали нескольких директоров совхозов, обвинив их в умышленном провале работы. Так это было в действительности или не так, люди непосвященные не знали, и моя мать испугалась за отца. Не раз приезжали в Мухатгверды разные учетчики и контролеры. Но они находили, что все в порядке, даже хвалили за работу. Опять приехал Гжевский и еще двое с ревизией. Обошли и осмотрели все хозяйство, силились обнаружить какие-нибудь недостатки, им все не нравилось, все было, по их мнению, «не на уровне». Наряду с многочисленными придирками сделали несколько дельных замечаний, и мой отец принял это к сведению. Он опять завел разговор о необходимости прокладки водопровода. Они пообещали поддержать это требование в управлении, но как-то вяло. Один из сопровождавших Гжевского отвел папу в сторону:

— Я тебя научу, как действовать, а ты распорядись: три сотни яиц и пятнадцать курочек.

— Не понимаю, — сказал папа, хоть очень хорошо понял все.

— В бричку положи, пока мы пройдем тут неподалеку узнать, что думает Назарбеков.

Когда они довольно скоро вернулись от Назарбекова, бричка была пуста. Дома папа потом рассказывал, какие у них сделались лица. Уехали молча. А через несколько дней в коридоре управления отец мой случайно, а может быть и не случайно, встретился с Гжевским. Тот сказал:

— Кстати, давно хотел спросить: ты что, действительно веришь, что социализм можно построить за три дня?

Отец промолчал, но понимая, к чему тот клонит.

— Чего так стараешься? Как сосед, открою тайну: на твое место собираются назначить одного известного партийца. Ты не справляешься с работой. Это знает начальство, только собирают еще кое-какие сведения.

Мой отец не сдержался:

— Это начальство — твой родственник Назарбеков?

— А я и не собирался скрывать, что он родственник моей жены. Добрый совет тебе: пока не поздно, подумай. Сейчас пока ты еще можешь оформить уход по собственному желанию.

Отец пошел в политотдел к Георгию Вахтанговичу. Тот ничего не знал о предстоящем снятии отца с работы и успокоил как мог.

По почте пришло к нам домой анонимное письмо. Автор «от всей души» советовал маме поберечь мужа и отца своих детей. Мама и папа долго спорили шепотом. Она грозила разводом, если он не бросит все и не уедет с нами в Рязань. Он ехать отказался. Заторопившись в совхоз, сказал, что мамины страхи сбивают его с толку, и уехал. Тогда мама, не долго думая, собрала вещи, и мы поехали на вокзал.

Пока стояли в очереди за билетами, Коля уговаривал маму не ехать. Казалось, она вот-вот уступит. Но наша очередь подошла, билеты в руках.

Сели в поезд, поехали. А почему, я все же понять не могла. Думала: «Как папа огорчится, когда приедет из Мухатгверды и увидит, что нас нет. Как он, бедненький, загрустит». Передо мной стояло его лицо с большими недоумевающими глазами. Лежа на верхней полке вагона, я подолгу смотрела в окно на проплывающие в кромешной тьме огоньки в степи и думала: «Значит, теперь у меня, как и у Люси, не будет папы?.. Или он все же бросит совхоз и приедет в Рязань? Папочка, дорогой, никогда я тебя не забуду, но ты приезжай, приезжай…» В окно заносило едкий дым паровоза, ветер холодил щеки, я засыпала в слезах и уже не слышала, как мама укрывала меня и поднимала раму окна…

Приехали в Рязань. Раньше мы туда ездили из Трикрат, и я сразу узнала деревянный дом с высоким крыльцом, резными наличниками окоп и наружными ставнями и благоухающий цветами палисадник. И в комнатах, как и прежде, были декоративные растения, пианино, горящая лампада перед большой иконой в углу. В доме, как и прежде, жили мамины сестры с семьями. Все они удивляли меня: когда мама хвалила юг, наши рязанские родственники, никогда не бывавшие на юге, недоумевали, как можно жить без снега и мороза. Вот скука-то!

И еще удивила меня одна старинная фотография. Тетушки, чтобы скрасить наше грустное пребывание в Рязани, развлекали маму воспоминаниями о далеких днях детства и юности. Мы перелистывали семейный альбом, и тетя Зина показала нам с Колей пожелтевшую от времени фотографию на твердом, как фанера, картоне. Это был наш прадед. Смуглый, с диковатыми продолговатыми глазами. И почему-то в высокой каракулевой папахе.

— А что у него за шапка?

— Он был родом с Кавказа. Не то дагестанец, не то лезгин.

— А что он делал?

— Он был учителем-правдолюбцем, царство ему небесное. Перешел в христианскую веру, уже будучи взрослым человеком. И заставил перейти в нашу веру свою жену. Уж как они попали в Рязань, и не знаю. От них и пошел наш род.

Мамины сестры играли на пианино и пели в два голоса. Каждый день я с нетерпением ожидала вечера, чтобы послушать домашний концерт. Рязань мне нравилась все больше и больше, но какие там были мальчишки! Едва лишь они узнали, что Тифлис в десять раз больше Рязани, они поколотили нас. Мы с Колей бежали к дому во все лопатки под дружное улюлюканье победителей. А потом они еще и разгуливали вдоль палисадника, предлагая выйти на минутку. Мы, конечно, не вышли. Коля, пожаловался тете Зине.

— Не надо было хвастаться.

— Но это же так и есть!

— Не с этого нужно было начинать разговор.

— Откуда я знал?

— Теперь знай.

Не прошло и педели, приехал папа. Как мы обрадовались. Мама даже поцеловала его, чего раньше никогда при других не делала.

Возвращение из Рязани было куда веселее, чем поездка туда. А когда прибыли в Тифлис, мама, к моему великому удивлению, сразу захотела жить и Мухатгверды. Там мы поселились в папиной комнате с окном в сторону бугра, за которым в то лето строились новые птичники. Спали на топчанах, сколоченных из необтесанных досок. Мама помогала поварихе в столовой, а в остальное время вышивала. Радуясь ее хорошему настроению, папа просто сиял. Он исчезал на полдня и появлялся перед нами внезапно. Сообщал последние новости: получили шесть лошадей; завтра приедет из Тифлиса бригада деповских рабочих, будут оборудовать кузницу; каждый день отвозит телега в деповскую столовую пять бидонов молока, много яиц и кур; депо премировало рабочих Мухатгверды грамотой за хорошую работу, и постановили: корчевать в свободное от работы время лес на взгорьях. Тогда можно будет и посевные участки увеличить, и сад новый разбить.

К концу лета привез отец из совхоза еще одно радостное известие: получили коров хевсурок. Молоко у них вкусное, жирное, и они неприхотливы. Будут лазить по горам в поисках корма, забот с ними мало. Была у него только одна, но большая забота: состояние охраны совхоза.

Новые товарищи

В те годы было очень трудно с керосином. В быту керосин был совершенно необходим. На электростанции часто случались поломки, и керосиновые лампы выручали нас. Керосинками обогревались, на них готовили пищу, керосином истребляли клопов, смазывали скрипучие двери, лечились от ревматизма и ангины. Это была какая-то керосиновая эпоха в нашей жизни. И чтобы запастись керосином на педелю, нужно было простаивать в очереди по два-три дня. Керосин покупали по двадцать и по сорок литров. Это означало, что тем, кто стоял в хвосте очереди, керосин не доставался. Они только передвигали свои бидоны ближе к дверям склада и ждали следующего подвоза. Дежурства у склада велись круглосуточно. На ночь бидоны на улице не оставляли, а клали вместо них камни, вывороченные из мостовой. А на заре будили детей, и мы, подменив камни бидонами, околачивались в очереди весь день. Наконец цистерна с керосином приезжала, — это случалось обычно в послеобеденное время, — керосин переливался через шланг в металлический бассейн склада, расположенного в подвале одноэтажного дома, прибегало множество людей, появлялись охотники прорваться без очереди, поднимался крик, гвалт, гремели передвигаемые бидоны, начиналась давка у входа в склад, и становилось не до разговоров, которые велись тут до прибытия цистерны.

А разговоры нам правились. Представьте себе неширокую, замощенную булыжником улицу. Вдоль одноэтажных домиков и покосившихся заборов с различными надписями типа «Вахтошка дурак», «Лена+Витя» и тому подобное выстроились разнообразные посудины, в которые набирают керосин. А на обочинах тротуара сидят домохозяйки, все в домашних, туго перевязанных поясами халатах, в шлепанцах на босу ногу и с вязанием или вышиванием в руках. Говорят без остановки и обо всем.