Газета Завтра 614 (35 2005) - Газета Завтра Газета

Стрижайло озирался, прижимая сына к груди, заслонял рукой его темную блестящую голову. Не давал смотреть на обезображенные тела, на ползущих изувеченных раненных. Боевики, те, что остались живы, стреляли наружу из полуразрушенных бойниц, что-то орали друг другу. Из школьного здания слышались очереди, грохотали короткие взрывы. Стрижайло улавливал среди канонады краткие паузы. Когда очередная волна стрельбы взбухла и пошла на убыль, подхватил сына, подтащил к развороченному окну. Вспрыгнул на подоконник, с силой вознес сына к себе, вместе выпрыгнули на школьный двор. Поднял легкое тело мальчика, прижал к груди, помчался неловкими большими скачками, вжимая голову, стремясь пересечь пустоту двора.

За спиной удалялось горящее, рыкающее здание, из которого мчались пули, резали проблесками воздух, дымно чертили землю. Стрижайло обгонял рыхлую, с трясущейся грудью женщину, в спину которой вонзилась пуля, вылетела из живота, как красный воробей, и женщина рухнула. Навстречу бежали бойцы в сферических шлемах, милиционеры в бронежилетах и касках, мужчины в гражданской одежде, вооруженные дробовиками. Стрижало видел, как бегущий впереди юноша наткнулся на удар картечи, остановился, мотая руками, опрокинулся навзничь, и его голый живот бурлил фонтанчиками крови. Стрижайло бежал среди встречного ливня пуль, отыскивая пустоты, проныривая в них с драгоценной ношей. Под ногами мелькнула убитая курица, жухлый букет цветов. Он перепрыгнул черед длинноногую, недвижно лежащую девочку. Добежал до угла, откуда выносилась группа солдат, вслепую грохоча автоматами. Уклонился от этого жуткого смерча. Заслонился углом кирпичного дома, куда впилась пуля, окруженная красной пыльцой. Попал в чьи-то объятия, которые затащили его за безопасный выступ стены, подхватили мальчика, повлекли их все дальше от пронизанного пулями двора, на улицу, где двигался транспортер. За его кормой, синхронно переступая на носках, как в каком-то жутком балете, двигался "спецназ", — шлемы, доспехи, полусогнутые упругие ноги, поднятые стволы. Стрижайло поразил вид этой гибкой сороконожки, и он в третий раз потерял сознание.

ЯВЬ, В КОТОРУЮ ОН ВЕРНУЛСЯ, была представлена все той же улицей, на которую вкатывали воспаленные, с фиолетовыми мигалками кареты "скорой помощи". Санитары выхватывали носилки, клали на них полуголых обожженных и покалеченных детей. Накладывали скороспело повязки, втыкали шприцы, подвешивали капельницы. Загружали носилки в машины, и те, истошно воя, мчались среди палисадников и низких домов.

Толпа мужчин и женщин, молодых, пожилых, клубилась, порываясь кинуться туда, где грохотало, свистело, слышались визги. Родителей не пускали военные, оттесняли от угла. Оттуда по одному, группами выбегали дети, босоногие, в растерзанной одежде, — иные в мелких порезах, других, обессиленных, выносили на руках ополченцы и милиционеры, сами обезумившие, с потрясенными лицами. Опускали ношу на траву. Родители голосили, искали своих детей, наполняли воздух непрерывным стенающим звуком: " О — о — а — а — у — у — ы — ы !". Старуха с растрепанными волосами металась среди носилок, не находила внука, рвала седые космы.

Огибая скопище, стараясь не задеть людей гремящей сталью, двигался зеленый танк, покачивая пушкой. Другой танк выехал из-за насыпи и уже посылал в школу скрежещущие удары.

К Стрижайло, сидящему на земле, санитары подтащили носилки. Медсестра наклонилась:

— Ложитесь... Пожалуйста... Вам надо в больницу...

— Где мальчик? — спросил Стрижайло, глядя на свои окровавленные руки.

— Вы весь в порезах... Разрешите, я выну стекло...

Действуя пинцетом, сестра вытаскивала из лица Стрижайло мелкие стекла. Это причиняло короткую режущую боль.

— В больнице вам сделают перевязку.

— Мне не надо в больницу. Где мальчик?

Поднялся, отошел от носилок. Его не стали преследовать. В носилки сразу же опустили бездыханную девушку, чья шея была вытянута, как у птицы, которой свернули голову.

Стрижайло медленно приходил в себя. По-прежнему в его оглушенной голове стоял гул. Уши, как горячим воском, были залеплены воплями. В глазницы затолкали кровавые тампоны. Но в раздавленном, полубезумном сознании присутствовала задача — "осмыслить". Эта установка цепляла и стягивала кромки изуродованного разума, собирала его из осколков, воссоздавала целостность мира.

Во-первых, он больше не волновался за мальчика. Тот был жив и спасен. Скорее всего, его отыскали и увели счастливые родители, а "образ сына" был спасительной и благословенной фантазией, которая помогла не сойти с ума, спасла жизнь чужому ребенку.

Во-вторых, причиной побоища стал выстрел неизвестного снайпера, засевшего на чердаке, меткой пулей разбившего заряд в баскетбольной корзине. Переговоры, на которых настаивали захватчики, с самого начала были обречены на провал. В стане "федералов" существовали силы, заинтересованные в кровавом штурме, в "избиении младенцев"

В-третьих, был реализован метафизический план Потрошкова, состоялась бойня детей, осуществилось ритуальное пролитие детской крови, окропивший новый период русской истории, после чего Россия станет именоваться — "Россия, детской кровью умытая".

В-четвертых, в нем, в Стрижайло, пропущенном через ад, в его контуженной голове и потрясенном духе, сохранилась "человечность", не произошло "перекодирование" мира. Он уцелел, как "человек христианский", — вначале совершил ужасный грех, затем пережил раскаяние, и, наконец, принес искупление. Теперь, в продолжение искупления, ему надлежало поведать миру ужасную тайну, которой он обладал. Вскрыть сатанинский замысел, который ему открылся.

Он смотрел сквозь проемы домов, как подымается дым, похожий на торжествующий черный дух, которому принесена кровавая жертва. Школа была алтарем, где остывали тела убитых, засыхала на стенах кровь. Но он был жив, в рассудке, сохранен божественной силой для духовного подвига, который готовился совершить.

Он брел по улице Коминтерна, среди оцепления, прорвавшихся к школе жителей, фиолетовых вспышек, близкой автоматной и орудийной стрельбы. Ему попался телерепортер, который с плеча вел телекамерой, снимая панораму растревоженной улицы. Был строен, облачен в журналистский жилет со множеством карманов, из которых торчали блокноты, кассеты, запасные аккумуляторы. Выглядел эффектно, с той небрежной элегантностью, которая отличает профессионалов в моменты наивысшего напряжения.

— Простите, — обратился к нему Стрижайло, — вы из какой компании?

— НТВ, — ответил репортер, рассматривая иссеченное осколками лицо Стрижайло.

— Мне это подходит. Хочу сделать сенсационное заявление.

— Секунду... Снимаю... — репортер навел объектив, слегка присел, придвигаясь вплотную. Стрижайло стал говорить:

— Я, Стрижайло Михаил Львович, политолог, специалист по предвыборным технологиям и политическому "пиару", волею роковых обстоятельств оказался в Беслане, в школе № 1, где, по моим прогнозам, должен был состояться невиданный по жестокости террористический акт. Его замыслил, подготовил и реализовал с помощью чеченских и ингушских боевиков шеф ФСБ Потрошков в целях нанесения непоправимой травмы человеческим представлениям о добре, христианской этике, общечеловеческой морали. По замыслу Потрошкова, такое травмированное человечество, с разрушенным комплексом "человечности", будет готово принять любую форму правления, в том числе и "биологический фашизм", к которому готовит Россию Потрошков. В Москве, в районе Химок, там, где расположены крупные супермаркеты, находится подземная биоинженерная лаборатория, в которой создается биологический материал для будущего человечества. Уже выведена путем генного скрещивания будущая элита России, которая в ближайшее время выйдет на свет и сменит прогнившую элиту наших дней. Уже взращивается верховный правитель, конституционный монарх, в виде сферы, обладающий сверхинтеллектом. Возведение на престол "царя-шара" произойдет одновременно с низложением нынешнего, законно избранного, но абсолютно никчемного Президента Ва-Ва. Регентом молодого царя станет, разумеется, Потрошков. Я, Стрижайло Михаил Львович, находясь в полном рассудке, прошедший через ад Беслана, готов подтвердить вышеизложенное перед любым трибуналом, в стенах Государственной думы, в Священном Синоде или в Европарламенте. Готов дать показания Генпрокуратуре или самому Господу Богу на Страшном суде. Теперь же я отправляюсь в Москву, чтобы оповестить общественность о совершенном злодеянии.

Стрижайло поклонился репортеру, получив взамен сочувствующую улыбку и заверение о немедленной передаче в Москву сенсационной телезаписи.