Трибунал - Свен Хассель

Жуткий взрыв валит нас с ног и швыряет через густой подлесок. Мы оказываемся в узкой теснине и так ударяемся о камни на дне, что оба на несколько секунд теряем сознание.

Олень Порты летит по воздуху, вытянув ноги, и с глухим стуком падает на метровый лед реки.

Ощущение такое, будто у меня переломаны все кости. Вокруг нас множество раскаленных металлических обломков, которые только что были танком. Лежат обгорелые танкисты.

— Эти «чайные салоны» не так уж страшны, когда знаешь, как с ними обходиться, — хвастает Малыш, выбираясь из сугроба.

— Черт бы тебя побрал, безмозглый идиот, — ругается Порта, осторожно проводя ладонями по ноющему телу. — Чуть не угробил нас всех.

— Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, так ведь? — философски замечает Малыш.

Мы медленно, с трудом продолжаем путь. Начинается метель.

Оберcт едва не валится с ног. Опирается на обер-лейтенанта Вислинга. Лейтенант Шульц тоже выбился из сил. Постоянно спотыкается, падает и поднимается с большим трудом. Ему никто не помогает.

Малыш пытается насвистывать веселую песенку, но ничего не получается. Легионер прямо-таки бредит Сахарой и горячими песками. Старик плетется своей особенной походкой на полусогнутых ногах. Трубка его то и дело гаснет. Руки глубоко спрятаны в карманы шинели. Русский автомат висит на груди наготове.

— Господи, оказаться бы у своих, поесть финской картошки с мясным соусом, — мечтательно вздыхает Малыш.

— Надеюсь, мы будем где-нибудь вблизи озера Ланге в сезон рыбалки, — говорит Порта, улыбаясь потрескавшимися от мороза губами.

Легионер поднимает к небу руки и говорит по-арабски:

— Аллах одобряет нас!

ТРИБУНАЛ

Дурно обращаться с беззащитными заключенными — ниже достоинства немецкого солдата. О подобных случаях нужно немедленно сообщать и наказывать виновных самым суровым образом.

— Да благословит тебя Бог в ближайшее воскресенье, — говорит Порта, наступив на ногу швейцару, когда входит вместе с Малышом в «Кемпински»[38], где собирается отпраздновать день рождения.

— Это моя сестра, — говорит он швейцару, указывая на даму с пышными формами.

— Значит, меня трахает мой братец, — восторженно кричит она через переполненный зал.

Малыш усаживается перед стойкой на два табурета.

— По одному на каждую половинку, — говорит он бармену, потом заказывает двойную порцию водки и бутылку красного вина. Запрокинув голову, с громким хлюпаньем осушает рюмку. — Повтори, пожалуйста, — просит он с любезной улыбкой.

Эта сцена повторяется восемь раз. Затем происходит что-то, чего впоследствии объяснить не может никто. Во всяком случае, у дамы в длинном зеленом платье на голове оказывается корзина, полная рыбы.

Малыш хватает чашку с джемом и бросает в лицо метрдотелю, тот отвечает ударом бутылкой пива по голове. Малыш мстит за себя, вонзив ему в руку вилку. Метрдотель, крича, как сумасшедший, выбегает с торчащей из руки вилкой на улицу.

Дама с пышными формами хватает одного из официантов за мужское достоинство и крепко сжимает.

Официант издает пронзительный вопль и садится, подняв к горлу колени.

Другой официант выходит из кухни, вальсируя, с большим блюдом айсбайна[39]. Все ножки взлетают к потолку и падают на ближайшие стопы, а официант летит головой вперед под другой стол.

Компания в вечерних одеждах широко раскрывает глаза и отчаянно пытается уйти с пути Малыша, который прет через ресторан, словно сталинский танк, экипаж которого решил выиграть войну в одиночку.

Малыш слышит оглушительный грохот и не сомневается, что вот-вот умрет. Однако ничего серьезного. Он неуверенно поднимается на ноги, бьет кого-то по лицу и, шатаясь, идет в кухню, где Порта ожесточенно спорит с поваром. Вдвоем они превращают кухню в груду обломков.

Когда приезжает полиция. Малыш с Портой уже в «Кривой собаке» на Жандарменмаркт, где говорят, что «Кемпински» штурмовал батальон английских десантников.

Когда мы вернулись, лейтенант Шульц не терял времени. Не прошло и часа, как он побывал у NSFO[40]. Во всех углах ропщут на злобного офицера-нациста. Двое финских егерей предлагают надавать Шульцу пинков в пах и передать его русским.

— Пойду, отстрелю ему кое-что, грозится Порта, вытаскивая наган из желтой кобуры.

— Никуда ты не пойдешь, — бесцеремонно решает Старик. — Не будем соваться в офицерские дрязги.

— Он мог донести и на кого-то из нас, — возбужденно протестует Порта. — Этот Шульц тот еще мерзавец.

— Может, и так, — бездушно отвечает Старик, — но ни на кого из нас он не доносит! Если за офицера нужно отомстить, пусть другие офицеры делают это сами!

— Черт с ним, — сдается Порта, — но если этот охламон как-нибудь окажется перед дулом моего автомата, вы увидите, как он лишится своего мужского достоинства!

— Это убийство, — возмущенно кричит Хайде.

— Нет, черт возьми, — яростно отвечает Порта. — Доносчик не человек!

Мы долго обсуждаем лейтенанта Шульца. Когда дискуссия в сауне финских егерей заканчивается, ясно одно: Шульцу незачем беспокоиться о своей старости.

Пока мы разговариваем, Малыш надпиливает крестообразно концы трех пуль. Разрывные пули проделывают в теле человека громадные дыры.

На другой день за оберстом Фриком является майор из полевой жандармерии; обер-лейтенанта Вислинга забирают, когда он занят техобслуживанием. Обоих сажают в «Юнкерс-52» и отправляют в Шестую армию в Мюнстер, где они предстанут перед трибуналом.

Окончательный приговор откладывается до тех пор, пока не будут получены показания от других членов боевой группы. Тем временем обоих арестантов отправляют в военную тюрьму в Торгау; там их определяют в обувную команду ко многим другим, находящимся в предварительном заключении. С теми, которым вынесен приговор, обращаются гораздо суровее.

Всем людям в обувной команде каждое утро выдают по десять пар новеньких, твердых, как железо, армейских сапог из пахучей желтой кожи. Команда марширует в каждой паре по часу. И строевым шагом, и бегом. Круг за кругом по громадному плацу. Когда истекает час, раздается пронзительный свисток, и все быстро переобуваются в новую пару. Затем: «Ша-агом марш!»

Так продолжается без перерыва с пяти утра до девяти вечера. Кое-кто падает в обморок. Ступни распухают и превращаются в куски кровавого мяса. Водяные мозоли лопаются, появляются новые. На это не обращают никакого внимания. Понятия жалости в Торгау не существует. Это военная тюрьма, известная своей строгостью, и тюремщики гордятся своей репутацией.

— Марш, марш, лодыри! — орет фельдфебель, стоя на ящике посреди плаца. — По-вашему, это строевой шаг? Выше, выше ноги, ублюдки! Тяни носок! Руки поднимаются до пряжки ремня и четко опускаются вниз! Я сказал, четко!

Генерал-майор падает. Он пожилой человек, попал сюда с теплого местечка в отдаленном гарнизоне.

На него сыплются ругательства и проклятья, но он продолжает лежать. Требуется холодная струя из пожарного шланга, чтобы поднять его на ноги.

— Тебе — дополнительный час маршировки, — веселым тоном распоряжается фельдфебель. — Когда избавишься вместе с потом от лени, будет легче.

И генерал-майор продолжает разнашивать жесткие сапоги, чтобы солдаты в окопах не испытывали неудобств.

Ежевечерне с девяти до десяти вечера вся команда сдает десять пар разношенных сапог на интендантский склад и получает десять пар жестких. К следующему вечеру они должны быть разношены.

Перед оберстом Фриком бежит фельдфебель с красными погонами, политический заключенный. Позади — ефрейтор с зелеными, уголовный, а позади ефрейтора — артиллерист с фиолетовыми, религиозный сектант. За ним — ротмистр с белыми, саботажник. Людей с белыми погонами в команде много. Черные погоны лишь у двоих. Эти люди оскорбили фюрера, им наверняка будет вынесен смертный приговор. Оба моряки.

Через полтора месяца пребывания в обувной команде оберст Фрик еле жив. Ступни его распухли и представляют собой куски кровавого мяса. В тюремном лазарете ему ампутируют два пальца. Обер-лейтенант Вислинг со сломанными ребрами и сотрясением мозга лежит на соседней койке. Он слишком часто падал в обморок на плацу. Ефрейтор, который командовал маршировкой, пребывал в дурном настроении. Но заключенным не позволяют оставаться в лазарете надолго.

Хромая, с искаженными от боли лицами, оба офицера являются в оружейную мастерскую для временной легкой работы, от которой любой заключенный в Торгау предпочел бы уклониться.