Александр Гумбольдт - Герберт Скурла

Вопрос вопросов: что есть жизнь?

В 1793 году на латинском языке вышло ботанико-физиологическое исследование Гумбольдта «Флора Фрейберга», принесшее ему еще одну награду — большую золотую медаль саксонского курфюрста. Это было выдержанное в духе Линнея обстоятельное описание двух с половиной сотен разновидностей споровых, встречающихся в окрестностях Фрейберга, частью еще не изученных. Дополнением к книге были опубликованы его же «Афоризмы к химической физиологии растений».

Внимание Александра теперь все больше приковывают процессы жизнедеятельности растений. Ставя разнообразные химические опыты, он подтверждает недавнее открытие Пристли о взаимном обмене веществ при дыхании растений и животных; экспериментируя с «подземными» растениями (то есть такими, которые способны существовать без дневного света), он обнаруживает в золе питательные для растений вещества и оказывается на пороге будущей науки — агрохимии. Проводя опыты на семенах клоповника, гороха и фасоли, Гумбольдт приходит к выводу, что на рост растений, оказывается, можно влиять: одни вещества способны стимулировать его, другие — замедлять.

Его «Афоризмы» представляли собой собрание отрывочных мыслей, идей, любопытных наблюдений, тонких догадок и неожиданных прозрений молодого ученого; они были не только сами по себе интересны, но и сослужили неплохую службу современной ему науке: они заставляли по-новому смотреть на привычные явления, побуждали к размышлениям, подсказывали новые идеи, намечали новые пути и методы исследования.

В «Афоризмах» мы находим, в частности, замечания относительно «раздражимости» растений и так называемой «жизненной силы» — двух дискуссионных тем, вокруг которых велись ожесточенные споры в естествознании на рубеже XVIII–XIX веков и много позднее. Гумбольдт подозревал, что эти понятия не изолированы одно от другого и не противоположны одно другому, а отражают различные стороны единого сложного явления. Что же до концепций, выдвигавшихся в этих спорах, то его не убеждала ни одна из них. В конце концов, обсуждавшаяся тема таинственного феномена жизни и его первоистоков настолько завладела его воображением, что он решил заняться ею самостоятельно.

Как все просто и почти буднично: в растениях, животных, людях зарождается, расцветает, некоторое время длится и потом угасает жизнь. Это с незапамятных времен каждодневно повторяющееся наблюдение заставляет человека снова и снова задаваться вопросом: что же, собственно, такое жизнь, что обусловливает в человеке факт сознательного бытия и что полагает конец этому бытию? «Жизненная сила», — говорили во времена Гумбольдта одни и объясняли ее как деятельность, которая начинается с возникновением органического тела и кончается с его увяданием. Другие обращали свои взоры к Болонье, где итальянский естествоиспытатель Луиджи Гальвани в 1790 году случайно обнаружил любопытнейшее явление: если на лапку лягушки подать импульс электрического тока от электростатической машины, то лапка вздрагивает. Гальвани увидел в этом не просто рефлекторное сокращение мышцы, а доказательство наличия в теле животного собственного электричества. Кто знал, может быть, в этот момент, впоследствии часто называвшийся минутой рождения эпохи практического применения электричества, таинственная «жизненная сила» действительно начинала проявлять себя как сила материальная?

Словом, двадцатитрехлетний Александр Гумбольдт основательнейшим образом познакомился с открытиями Гальвани в 1792 году в Вене. Он внимательно изучил и возражения Алессандро Вольта (которого он посетил позднее, в 1795 году в Павии), утверждавшего, что источником электричества является не лягушачья лапка, а металлическая пластинка, через которую нервы и спинной мозг лягушки связаны с мышцами этой лапки. Ждать, чем кончится спор между обоими итальянцами, у Гумбольдта не было терпения, наблюдения над умерщвленными лягушками не давали уже ничего нового. Ему хотелось поскорее проникнуть в тайну «раздражимости» и испытать ее на человеческом теле, то есть на себе самом, не является ли она все же проявлением «жизненной силы», не идет ли каким-то образом «изнутри».

Искусственно создавая у себя на спине раны, он прикладывал к ним различные металлы. В письмах к немецким и иностранным ученым он подробно описывал свои ощущения. «Соприкосновение» вскрытых волдырей, созданных при помощи пластыря, «с цинком и серебром, — читаем мы в его письме к геттингенскому преподавателю Блюменбаху, — вызывало ощущение острых и болезненных ударов… Прикосновение серебра причиняло мне три-четыре простых удара, которые я вполне отчетливо различал. Лягушки подпрыгивали у меня на спине, даже если их нерв непосредственно не соприкасался с цинком, а находился на расстоянии в полдюйма от него и имел контакт только с серебром. Моя ранка служила проводником; я же при этом не ощущал ровно ничего». Сильные боли, затяжные воспаления, а потом красные рубцы были следствием этих опасных опытов. «Спина, промытая спиртом, в течение многих часов была похожа на спину человека, отделанного шпицрутенами».

Эти изыскания и рожденные ими мысли молодого экспериментатора нашли свое отражение в «Опытах над раздражимостью мышечных и нервных волокон наряду с догадками о химических процессах жизни в животном и растительном мире» — двухтомном труде, завершенном в феврале 1798 года в Зальцбурге. Для развития естествознания этот трактат имел лишь то скромное значение, что Гумбольдт задался целью проникнуть в сущность предполагаемой жизненной силы химическими средствами. То, что никакой «особой силы», порождающей «жизнь», не существует, что жизнь не есть некое вещество или какая-то таинственная субстанция, а все еще не до конца проясненное сложное взаимодействие физико-химических и биологических процессов, — это стало известно ученым значительно позднее. И все же примечательно направление научного поиска Александра Гумбольдта в те годы; в упомянутой книге он писал: «Дело не в каких-то особых жизненных силах, а, вероятно, лишь во взаимодействии отдельных, давно известных веществ и материальных сил. Трудность удовлетворительного объяснения жизненных проявлений организма физическими и химическими законами определяется большей частью… сложностью самих явлений, множеством одновременно действующих сил, а также условиями их действия».

Подобного рода высказывание заслуживает тем большего уважения, что всего двумя годами ранее (в июне 1795 г.) Гумбольдт по просьбе Шиллера написал для журнала «Оры» рассказ «Жизненная сила, или Родосский гений», в котором он выступил сторонником этой самой «жизненной силы», одухотворяющей «каждый зародыш органического творения». А уже в 1797 году он писал: «Размышления и углубленное изучение физиологии и химии пошатнули до самого основания мою прежнюю веру в так называемые собственные жизненные силы». Обратившись к другим, старым своим темам и предметам, он вскоре перестал заниматься «вопросом вопросов», решить который, как он понял, наука была еще не способна, а по прошествии некоторого времени, видимо, вообще забыл о том, как в феврале 1796 года с самоуверенным оптимизмом и почти торжеством он сообщал в письме своему другу Фрайеслебену: «Думаю, что теперь близок час, когда я развяжу гордиев узел жизненного процесса». Увы, узел этот остается не развязанным и по сей день.

Отказ служить Пруссии

Прусский королевский министр горного дела и металлургии не мог не обратить внимания на то, как хорошо зарекомендовал себя в деле обербергмейстер фон Гумбольдт и как быстро его труды оборачивались звонкой монетой от растущей добычи во франконских рудниках. «Не попробовать ли его для более ответственных поручений», — задумался министр. Желание Гумбольдта познакомиться с состоянием горного дела и добычей соли во всей Германии вполне отвечало его замыслу. Александру же это сулило удобную возможность продолжить практическое изучение геологии в интересовавших его уголках страны.

В сентябре фон Хайниц посылает молодого специалиста в продолжительную командировку по горным районам Южной Германии и Австрии (Мюнхен, баварские и зальцбургские соляные копи Траунштейна, Райхенхаля, Берхтесгадена и Халляйна). По его же просьбе Гумбольдту пришлось еще проделать утомительную зимнюю поездку через Вену в Галицию и Силезию — осмотреть тамошние районы горных разработок.

Эти месяцы оказались тем периодом, когда к Александру Гумбольдту пришло настоящее научное признание. 20 июня 1793 года он был избран в Эрлангене членом императорской Академии естествоиспытателей (звание доктора философии было присвоено ему позднее — в августе 1805 года, то есть уже после его американской экспедиции).

В марте 1794 года обербергмейстер совершил две инспекторские поездки: одну, девятидневную, — в Наилу, другую, шестидневную, — в Вунзидель. А до того, в феврале, он с такими же визитами побывал в горных районах: Гольдкронахе (девять дней) и Каульсдорфе (восемь дней). Несмотря на напряженный ритм будней, он всетаки выкроил пять дней, чтобы в первой половине марта заехать к своему брату в Йену (где его за день до отъезда навестил Гёте, о чем речь еще будет впереди). 15 апреля 1794 года, во время остановки в Йене, пришло сообщение о том, что Александру присвоен чин горного советника.