Византия - Жан Ломбар

Более других кричали Критолай и Иоанникий. Они не хотели ждать. Спорили с остальными. Их распри передались публике в зале, распавшейся на спорящие группы. Зеленые, не придя к единодушному решению, обрекали себя на бездеятельность. Выбившись из сил, слепцы сели все разом. Евстахия поводила глазами. Часто присутствовала она на подобных собраниях, всегда кончавшихся взаимными пререканиями, обессиливавшими Зеленых, жаждавших действовать, биться на Ипподроме за провозглашенного ими избранника Базилевса.

– О, Зеленые! Зеленые! Зеленые!

Это зазвенел голос Сепеоса. Одной рукой он опирался на рукоять меча, другой сжимал свой круглый шлем без забрала. Нервная с тонкими очертаниями выделялась голова его в рамке черных волос, подрезанных у шеи. Слепцы устремили на него глазницы, пристально смотрела Евстахия, и Солибас подмигивал ему весьма откровенно, как бы поощряя говорить.

– Я поведаю вам нечто бесспорное, нечто чудесное. Вы не знаете на, кого возложить венец, а Византия укрывает правнука Базилевса, не менее славного, чем Феодосии, происходящего из племени, через которое возродится Империя. К чему тратите вы силы ваши на старцев, терзаемых ревнивыми раздорами, а не боретесь вместе с отроком зрящим, полным мужества и силы. Православные приветствуют его. Святая Пречистая стремится, чтобы он стал Самодержцем. Товарищи ваши, Зеленые – его сторонники! Спафарии, подобные мне воины, отважатся восстать за него. Я сказал! Да, сказал! О Зеленые! Будьте мудры. В лице непорочной Евстахии сочетайте кровь Феодосия с кровью этого правнука славного Базилевса, и я обещаю вам решительную, быструю победу над Константином V, которого мы свергнем с престола в тот день, когда вы захотите!

Евстахия выронила свой жезл в виде лилии, пораженная неожиданным брачным предложением. Она знала, что лишь в ней одной течет кровь слепцов. Знала, что она единственная наследница их богатств и притязаний. Пять братьев заволновались, хотели противоречить, предпочитая туманную надежду на престол, несогласные уступить его другому, торжество которого принесло бы им лишь косвенный успех через брачный союз с Евстахией, но со всех сторон поднялись крики:

– Имя его! Его имя!

– Я назову вам его: Управда, потомок Юстиниана, из племени славянского!

Это говорил уже Гараиви. Встав, он поворачивал во все стороны изборожденное морщинами лицо, оттененное скуфьей. И ухватившись руками за мощную грудь, прикрытую заплатанной далматикой, он пылко продолжал:

– Я согласен с мыслями доблестного спафария. Он прав. Имя мое Гараиви, я враг Константина V и хорошо знаю юного отрока. Он непорочен и возродит Империю Востока, возвеличив в ней племя славянское, в котором он рожден, и племя эллинское, из которого происходит Евстахия. Евстахия, в которой течет кровь Феодосия, не отвергнет кровь Юстинианову. И народ будет рукоплескать их союзу. Православные будут чтить их потомство, и благословит их Святая Пречистая в лице своего игумена, но не Святая Премудрость, слишком надменная, чтобы смочь воздвигнуть прочную власть Базилевсов!

Неудержимым потоком лилась его речь, в которой он возвещал им теперь учение Гибреаса. Он уносился на крыльях своего семитского воображения, туманившего его мысли, и восхвалял таинственное оружие игумена, о котором никто ничего не знал, ничего не знал и он сам. Слепцы заволновались:

– Неужели вы, которые столько лет нас поддерживали, покинете нас?

Заалело угловатое лицо Аргирия. Он простер руку над головой Евстахии.

– Никогда! Никогда!

– Престол должен принадлежать мне, а не обманщику, не тому Управде!

– Неведомый пришелец!

– Искатель приключений!

– Он прельщает вас, как Ад грешников!

Братья кипели негодованием, убеждая народ в зале.

Все волновались. Раздались возмущенные слова Сепеоса:

– Неведомый пришелец, обманщик! Здесь Солибас! Вы не отвергнете, о, Зеленые, вашего возницу, возница ваш знает об Управде, участвует даже в его заговоре!

Под настороженными взглядами Зеленых поднялся Солибас. Дрожало его красное лицо, обрамленное черной бородой, плотно облегала его тело одежда, расшитая золотом с перевязью зеленого цвета – символа партии. Он заговорил, слегка волнуясь:

– Я, возница вашей партии, о, Зеленые, удостоверяю истину слов Гараиви и Сепеоса. Да! Я участвую в заговоре за Управду и так же, как слушаете сейчас вы, слушали меня многие Зеленые, не менее вас жаждущие биться с Константином V. Я чту племя эллинское. Оно более достойно венца, чем племя Исаврийское, которое царит сейчас в Великом Дворце в лице нечестивого Базилевса. Но я хочу торжества племени эллинского. Эти старцы, пять братьев, которые уже целых сорок лет сковывают ваш пыл, разве смогут они воздвигнуть это торжество, они – люди немощные и дряхлые? Соединяйтесь с Зелеными, которые поддерживают вместе со мной Управду. Не расходуйте ваших сил на попытки, всегда подавляемые слепцами, и сочетайте воедино притязания наследницы их, эллинки Евстахии, с притязаниями славянина Управды. И Зеленые, которые следуют за мной, будут бороться вместе с вами, в рядах ваших будут биться спафарии, которых увлек Сепеос, и православные, поклонники учения Святой Пречистой, и народ византийский, враждебный порочным Базилевсам. За вас поборется еще на Ипподроме возница ваш Солибас и стяжает новые серебряные венцы, и, победив Голубых, всех Голубых, понесете вы его на своих плечах!

Зеленых волновал его голос, от которого веяло борьбой. Как часто рукоплескали они ему, как часто выносили его со скачек на своих плечах под пение гимна Акафиста. Он воспламенился. Живо восстали в памяти его внушения игумена, в беседах своих обсуждавшего союз Евстахии и Управды. Как-то игумен посоветовал ему посетить одно из собраний Зеленых у слепцов, и вместе с Сепеосом и Гараиви призвать их к борьбе за престол в пользу обоих детей.

Заговор как бы обрастал силой, деньгами и вождями. Он объединил Зеленых, теперь уже готовых с оружием в руках напасть на Самодержца Константина V.

На Солибаса устремлены были пытливые взоры. Но не бесплодно ли надеяться на слепцов, подстрекать их, бороться для них за престол Базилевса, которого, отстраняя остальных, исключительно для себя жаждал каждый из пяти братьев. И Зеленые вспоминали их распри, пререкания, их взаимное недоверие, ненасытное честолюбие. Вспоминали безумие братьев, ущербность их помраченного мозга, недоступного согласию и братской дружбе. Евстахия сейчас подрастает, – разве пристало ей вечно быть безучастной игрушкой этих жертв Филиппика, которые скорее умрут, чем отрекутся в ее пользу, хотя она воплощает надежду, юность, девственность, а они – старческую дряхлость и бессилие?