Журнал «Вокруг Света» №12 за 1988 год - Вокруг Света

За столом состоялся разговор о жизни и работе. И как-то речь зашла о медведях. Геологи сказали, что прошедшим днем видели очень большого медведя очень светлой окраски. По виду — белого. И тогда с нашей стороны последовали вздохи, иронические реплики и разъяснения, кто такой белый медведь и где он живет. Но оказалось, что геологи знали это достаточно хорошо и без нас. И потому четко заявили, что Кадьяк — это миф, а белый — возможен. Один даже рассказал, что раньше работал на Камчатке, и там хорошо знают белых медведей по личным встречам. Но мы не поверили.

Так и расстались — каждая сторона при своем интересе.

...Да, тогда мы так и не углядели. Может быть, и сейчас что-то сочится стороной?

— Жутковато все выглядит под луной,— сказала жена.— Жуткие вести, наверное, пропитывают пейзаж своим смыслом. А пурги-то у нас не видать. Костя сказал, у них южак, метров двадцать.

— Если южак — часа через полтора у нас будет... Белый...

— Бурый же, все подтвердили. Да белый цвет в пургу и не заметишь.

— Резонно. А здорово они там переполошились. Костя даже родной язык забыл. По иностранному шпарит, а русский забыл. Дымоход-то.

Дальнейшие события развивались стремительно.

Вертолет прилетел, когда мы, отсидев трехдневную пургу, дорвались до воли и катались с нашего бугра на лыжах. Машина на бреющем полете выскочила из-за восточного склона Скрипучки и пошла над озером к нашему жилью. Она сделала круг (по дыму из трубы пилоты определили направление ветра) и села у своего НЗ, бочек с вертолетным топливом. Мы подошли. Распахнулось окошко, и знакомый командир крикнул:

— Привет! Держи, ребенок!

В сторону сына полетел яркий оранжевый шар, грейпфрут.

— Спа-си-ба! — крикнул сын, ловя подарок.

— Вылезайте перекусить — и чайку! — позвала жена.

— Можно,— кивнул командир.— Думали чаевать на Выроттымкинвееме, а там...— он махнул рукой.

Трое летчиков выпрыгнули из вертолета, затем показался человек в замызганном полушубке, бородатый и с блуждающими глазами. Расперев руки в дверном проеме, он осторожно оглядел окрестности и только потом выпрыгнул на снег. Затем снова огляделся. Пейзаж, видно, внушил доверие, человек запахнул полушубок и направился к дому. Радист махнул на него головой, крутанул ладонью у виска и шепнул:

— Сторож горняцкий.

— ЧП у них на участке,— сказал, прихлебывая чай с бутербродом, командир.— Подлетаем сейчас, смотрим — ракеты, красные, метят почти в машину.— Командир оборвал рассказ и кивнул бородатому: — Давай сам рассказывай.

— А чего рассказывать-то? Не буду больше там сидеть!.. Не буду! — неожиданно истерично крикнул сторож.— Бросили, заразы!

— Тихо, тихо,— командир прижал его плечо ладонью.— Никто тебя не неволил, сам подписался.

— Я от людей хранить подписывался, а не от зверюг...

Под тяжелой властной рукой сторож обмяк, посидел минуту молча, а потом заговорил:

— Семка к пастухам подался, они позавчера кочевали в дальнем конце долины, мы в бинокль засекли. Ну, говорит, мяса наменяю на сгущенку, банки консервные уже обрыдли. Иди, говорю. Ушел он утром, к вечеру обещал быть. Только нет и нет. Однако часов в десять слышу — скрипит. Потом дверь в сенях затарахтела да трах в стену! Громко так. Ну, думаю, бражки насосался в гостях. Однако в комнату не идет, шебаршит в сенях. Чего, думаю, он там в потемках? Раскрываю дверь, а сени... у-у-у! — У сторожа в глазах заплясали дикие огни, он поперхнулся, кашлянул и глубоко вздохнул: — Ух-ху-у... никто не поверит... полны сени шерсти! Поначалу ничего не понял, но тут дух и тепло... и догадался — бочина лохматый под потолок всю дверь застил и ходит ходуном. Ды-ышит. Я, кажись, онемел... но после, видать, крикнул... хотя, если взаправду — убей бог, не помню. Только бочина поплыла как-то в сторону, а ко мне морда. Во! —

Сторож махнул руки в стороны, пихнув командира и штурмана: — Рыжая! Язык желтый! Глаза в огне! И одного уха начисто нет!

Сторож замолк, направив невидящий взгляд в нас, ошеломленных рассказом. Конечно, перед глазами его сейчас возникла та фантастическая морда. Молчание длилось долго, потом руки сторожа обвисли и взгляд обрел осмысленность.

— Ну?! —шепнул сын.

— Ну... Ну!.. Не запряг!! Да, значит... Я дверь — назад, это уж как в тумане. Крюк успел набросить, а вот до ружья... Он в дверь бух! Она — тресь! Я в окошко да в баню, вместе с рамой, только в дверях сбросил. Но он следом не пошел. И в комнате особо не пиратничал, только стол развалил. В сенях полки порушил, приману — Семка песца промышляет — захватил и ушел. Рыба была, харитоны свежие, мороженые — не тронул. Выходил когда, я из окошка глядел,— притолоку верхнюю дверную спиной своротил. А дверь-то два с лишком метра. Вот. И прямо кустарниками подался в сторону Пег-тымеля. Бежит и орет:

— О-хгы! О-хго!

Выроттымкинвеем — кустарниковая река. Там такие заросли — вездеход не пролезет. Что же за зверюга — как танк?

Над столом повисло долгое напряженное молчание, а потом командир сказал:

— Не хотелось трезвонить, однако тут серьезное дело выходит, вроде цепочки. Перед самой пургой у нас рейс был к буровикам, в район озера Вальхырыппын. На подлете шли низом, совсем, можно сказать, невысоко. Смотрим, движется что-то. Медведь? Так не положено вроде, скоро самая середина зимы. Приспустились, все же медведь... Но величина, я вам скажу... Давно тут летаю, однако и близко по размеру ничего подобного не приходилось видеть. Хотели ближе глянуть, да ушел в распадок, а по ним утрами туманы лежат, сами знаете. Крутанулись разок — не вылез. Ну и пошли дальше. Бурый был. С рыжиной.

— Может, величина привиделась? — спросил я.— Для масштаба-то ничего рядом не было.

— Э-э-э нет! — возразил штурман.— У нас глазомер профессиональный. Знаем, с какой высоты на какой метраж какой предмет тянет. Тут без ошибки. А бурых медведей нагляделись, чтобы уверенно сказать — этот раза в три больше.

— Точно! — подтвердил радист.— Кадьяк это. Тот самый. Все трое отчетливо видели. У нас медицина, каждый день проверки. Мы не могли ошибиться или попасть под галлюцинацию. Да и сегодняшний случай подтверждает. Два колечка в цепь.

— Три,— сказал сын.— Дядя Костя видел.

— Да,— кивнула жена.— Цепочка уже...

В свою очередь, и мы со всеми подробностями рассказали о сообщении Кости. Потом достали карту и ясно увидели, как время и места действия окончательно сомкнули кольца удивительных событий. Все три случая произошли на протяжении недели во времени и на расстоянии приблизительно пятидесяти километров друг от друга.

— Да тут...— Командир перевел взгляд с карты на нас. Я мигнул, и он замолк. Он хотел сказать, что если соединить все три точки, линия превращалась в указательный палец, направленный в сторону перевалбазы. Я сложил карту и сунул в стол: пусть не маячит перед глазами, пока жена с сыном вроде не поняли этот указующий перст. Им спокойнее, а самому надо быть начеку.

— Говоришь, рыбу не тронул? — спросил я сторожа, когда пошли к вертолету.— А что за примана была, которую утащил?

— Да эта... Кусок такой лохматый пуда на три. Семка у пастухов выменял... Как ее... Копалька, во!

— Копальгын.

— Может, так... Зубищами тащил, словно перышко. Ух, здоровей, змей!

— А ты чего карту спрятал? — спросила жена, когда улетели гости.— Надо всем знать все, чтобы быть начеку.

— Да, спокойное житье кончилось,— согласился я.— По любому делу на улицу только вместе и с оружием.

— Прямо не верится,— она покачала головой.— Столько лет говорили об этом Кадьяке, но в глубине души считали за легенду.

— А теперь вот бродит у дома? Так?

— Выходит. По карте видно — прямо к нам идет.

— Это не Кадьяк. Это белый медведь. Кадьяк действительно легенда.

— А как Же пилоты?

— А копальгын? — спросил я.— Почему в бригаде медведь не тронул оленину? Почему сейчас, у горняков, он не обратил внимания на рыбу? Да потому, что рядом была знакомая пища — моржатина. Мы же читали, вспомни, что хищники обходят незнакомых зверей и редко, даже голодные, пробуют нетрадиционную пищу, особенно когда рядом родная. Кошки вон в поселках крыс ловят, а евражек не трогают. Охотники с побережья сколько рассказывали: придет в отсутствие белый медведь, нерпу утащит, а оленину даже не попробует.

— А что же с окраской? Песцы не пачкаются, всю зиму белые.

— Да, тут есть какой-то нюанс. Но дойдем и до него. Кстати, вопрос с жирафьей шеей и большой головой вроде отпадает. Съесть он мороженый кусок, пусть даже в двадцать килограммов, не мог за минуту-полторы, что тянулся переполох. Он его унес. Куски копальгына почти круглые. В пургу, в темень под лучом фонаря контур зверя показался нереальным из-за добычи, которую посчитали частью силуэта. Номыльгын, охотник, рассказывал: белый медведь лахтака таскает в зубах, что за двести кэгэ тянет запросто.