Тува - Роман Сенчин

А еще вспоминаются шоколадные конфеты «Каракум» — за ними чаще всего мы с родителями заезжали в село, так как в городе купить их было почти невозможно. В сельских же магазинах шоколадные конфеты, а еще тушенка, венгерские фруктовые консервы и прочие дефицитные деликатесы лежали свободно.

Несколько в стороне от трассы, за Победой, есть село Шамбалыг. Население в нем тоже полностью тувинское. Иногда мы торговали в Шамбалыге маринованными маслятами, вареньем, овощами, которые тувинцы любят, но выращивать и изготовлять не хотят или не умеют, хотя поля вокруг пахали, засевали в основном они; впрочем, это злаки, а не огурцы или редиска.

Люди относились к нам доброжелательно, приветливо, некоторые расспрашивали о политике, о перестройке. Однажды их приветливость нам, быть может, спасла жизнь: подошли озабоченные мужчины и женщины и сказали, что в селе свадьба и нам нужно уехать, так как во время свадьбы обязательно кого-нибудь зарежут, могут и нас. Мы собрали нашу редиску, баночки с вареньем, уехали и, кажется, больше в Шамбалыге не бывали.

Километрах в десяти-пятнадцати южнее Победы начинается Балгазынский бор — одна из жемчужин Тувы. Сначала в степи появляются одинокие, кривоватые, с пышными кронами сосны, а за ними — уже ровные, высокие стены оранжевостволых красавиц. Трасса проходит по краю бора, большая его часть (он занимает около тридцати тысяч гектаров) находится восточнее и смыкается с горной тайгой.

За грибами кызылчане ехали именно в бор — здесь почти каждый год бывали богатые урожаи сырых груздей, волнушек, белянок, маслят, обабков, встречались и рыжики. Часто можно было увидеть косуль, зайцев, по веткам прыгали белки, куковали наперебой, путая и сбивая друг друга, кукушки… Вообще, райское место было.

В конце 1990-х Балгазынский бор почти полностью выгорел. Говорят, специально подожгли — очень уж активно стали валить и вывозить горелый лес, будто специально готовились. А что такое горелый лес? Хвоя опалилась, кора закоптилась слегка, но по сути тот же строевой материал. В Балгазынском бору лесозаготовками заниматься было нельзя (заказник), а после пожара — никаких проблем. Сейчас бор восстанавливают, но даже если сосны приживутся, прежним он станет через многие десятилетия. А скорее всего, никогда не будет в нем того микроклимата, что был до пожара.

Южнее бора находится село Балгазын. Это своего рода один из узловых пунктов Тувы. На восток ведет дорога к старинному русскому селу Владимировке, на запад — к озеру Чагытай, еще недавно богатому щукой, жирной, нежной пелядью, язем; озеро расположено у подножия хребта Танну-Ола, самой высокой горной цепи в Центральной Туве (и само озеро возвышается над уровнем моря больше чем на километр). С запада Чагытай обступает настоящая тайга (сюда мы нередко ездили за брусникой), и существует множество рассказов о том, что на туристов, на детей из пионерских лагерей нападали медведи. Но внешне сам Чагытай очень спокойное место — настоящее горное озеро, задумчивое и тихое.

Село Балгазын расположено на границе соснового бора и широкой полосы тайги, протянувшейся с востока на запад. За этой полосой начинается Южная Тува. Здесь разводят сарлыков, лошадей; когда-то было много верблюдов, целые совхозы занимались их разведением, но постепенно их поголовье в Туве почти сошло на нет. Природа величественная, впрочем, долго находиться в этих местах приезжему человеку утомительно — тех, кто не вырос в степи, тянет к деревьям, воде или в города.

Столица Южной Тувы — большое село (су-мон) Самагалтай. Дома в основном одноэтажные, типовые, никаких достопримечательностей, хотя это, пожалуй, старейший населенный пункт на территории республики. Во второй половине XVIII века он стал административным центром Урянхая — здесь находилась ставка амбын-нойона (высшего чиновника края, правда подчинявшегося правителям Китая), затем разместилась резиденция Камбы-ламы (главы ламаистской общины); в 1914 году в Самагалтае было составлено прошение о принятии Урянхайского края под протекторат России. До 1921 года это село (а не Белоцарск — Кызыл) являлось столицей Урянхая — Тувы.

Километрах в семидесяти южнее Самагал-тая расположено село Эрзин, где заканчивается трасса М-54 Красноярск — Госграница. Кстати сказать, асфальтовой дороги из Тувы в Монголию до сих пор нет. С одной стороны, это можно объяснить сложным рельефом (горы), но, не исключено, трудность связи с Монголией была создана умышленно: и в царское, и в советское, и в постсоветское время Монголия не раз претендовала на Туву, да и в Туве периодически возникают идеи либо обрести независимость, либо «воссоединиться» с монгольским народом. Но, с другой стороны, граница никогда особенно не охранялась, и для тувинцев не представляло большой сложности сходить в Монголию, а монголам — в Туву. Даже скот друг у друга угоняли.

Кураны

Неподалеку от Балгазына, немного южнее, рядом с трассой находится удивительное сельцо. Официальное название Куран, а народное — Кураны.

Автомобили проносятся мимо, и мало кто его замечает, эти несколько крыш в низине, на кромке тайги. Я считаю, что мне повезло: я несколько дней прожил в Куранах. Правда, давно это было, больше двадцати лет назад.

У моего отца был приятель, писатель Вячеслав Бузыкаев, занимавшийся историей Тувы, староверами, вообще, что свойственно многим творческим людям советского времени, имевший тягу к людям, живущим патриархальным, суровым укладом. И однажды он пригласил нашу семью погостить в доме, который снимал в Куранах, староверческом поселении под Балгазыном. Мы приехали.

Многие детали нашего пребывания там за эти годы, конечно, забылись. Личные впечатления смешались с чужими рассказами. Но осталось и постепенно усиливается ощущение счастья, когда я вспоминаю Кураны.

На поляне, но не голой — кое-где растут лиственницы, тополя, осины, — стоят крепкие срубы. Заплотов — непременных в Туве глухих заборов — вокруг изб и огородов нет. Лишь жидкие прясла — от скотины. Все и всё на виду. Из земли бьют ключи, их много, но почва не болотистая, и картошка здесь рассыпчатая, словно выросшая на песке.

Хочется написать «тишина, покой». Да, покой был, покой и надежность, да и тишина тоже. Но не мертвая тишина — первый день, и особенно первую ночь раздражал, сверлил уши непрерывный гул мчащейся неподалеку от сельца горной реки Шуурмак. (У нее наверняка есть и русское название, но мне его отыскать не удалось — русские обычно называют ее и одноименное село — Шурмак, с одним «у».)

Спали мы на полу, накрывшись меховым одеялом. Помню, что от меха, видимо, закладывало нос, было трудно дышать. На некоторое время я засыпал и тут же просыпался от удушья, садился и удивленно осматривался, забыв, где нахожусь.

Вообще, все было непривычно, а особенно жители Куран. До того я видел подобных людей только по телевизору, в исторических фильмах (в то время часто показывали фильм «Россия молодая»): мужчины с окладистыми длинными бородами, в холщовых одеждах, на головах войлочные шляпы, на ногах сапоги вроде яловых; женщины в серых, до самой земли, платьях, платки повязаны как-то по-монашески, скрывают волосы. Жители сельца были почти все пожилые, молчаливые, сумрачные на вид; взгляд при встрече отводили. Один раз я увидел на их лицах улыбки — когда по улице (хотя улиц как таковых в Куранах не было, избы стояли поодаль друг от друга без особого порядка) шли розовощекий, с негустой бородой, здоровенный парень, а рядом с ним — девушка, тоже румяная, крепкая. Одеты так же, как остальные, но ярче. И глядя на них, наверняка молодоженов, куранцы светлели лицами, губы растягивала улыбка. Радовались, наверное, что благодаря им, молодым, сельцо не погибнет.

Поначалу мне было неловко, стыдновато за этих людей, живущих по собственной воле словно бы несколько веков назад. А потом, через два-три дня, я почувствовал неловкость уже от своей модной майки, брюк «под джинсы», кроссовок.

Теперь, спустя два с лишним десятилетия, я очень жалею, что не попытался поговорить с этими людьми, не запомнил интонацию их речи, особенные слова; не запомнил их имен. Но в тринадцать-четырнадцать лет, а столько мне было тогда, человек обычно замкнут, стеснителен, ершист. И я ходил по Куранам с кислой миной, показно скучал, звал отца на рыбалку, а он о чем-то подолгу разговаривал с Бузыкаевым и приходившим в избу, где мы жили, стариком, видимо, старшим в сельце. Вместо того, чтобы послушать взрослых, я уходил на двор или кидал камешки в бегущий Шурмак.

В памяти остался лишь один по-настоящему живой эпизод: мы с мамой собираем клубнику недалеко от села. Вдруг появился бородатый старик и сказал мне: «Это мущинское место. Женщинам тут нельзя». Я не стал спорить и увел маму на другую поляну, убедив, что там ягода лучше.

Много позже я задумался, почему вдруг настоящие староверы (а население Куран составляли исключительно они, несмотря на то, что ели картошку — она давно стала основной едой староверов) оказались в таком месте — вблизи оживленной трассы, в стороне от основных староверческих поселков Верховья? Но посмотрел карту и понял, что, по всей видимости, пробираясь всё дальше в тайгу вверх по горным рекам, предки нынешних куранцев оказались здесь, в глухом тогда, уединенном, укромном месте. (От Верховья до Куран, оказывается, не так уж и далеко.) Прокладка в советское время трассы Красноярск — Госграница стала для куранцев ударом, но не заставила покинуть облюбованное местечко.