Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский

— Да что с тобой такое? С чего ты решил со мной все обсуждать?

— Не хочу наступить на одни старые грабли.

Софья сползает с дивана к Ивану на ковер, по своему обыкновению хватает его за уши и притягивает к себе, чтобы поцеловать в губы.

— Старательный ты мой. Ты, когда молчишь, все равно мне нравишься, — говорит она, оторвавшись. Тогда уже Иван обнимает ее. И через незаметно пролетевшие для обоих четыре часа одеваться для похода в Зал Чайковского им приходится наспех…

На концерте Софья крепко засыпает. Одно из неудобств высокого роста — женщине трудно положить голову вам на плечо, так что Иван с состраданием наблюдает, как подруга клюет носом. «Камерная музыка все-таки более личная, сильнее цепляет», — думает Штарк. Хотя самому ему не скучно слушать Малера в исполнении большого оркестра: это отличная звуковая дорожка к фильму с воспоминаниями. А Ирка — та вовсе слушает напряженно, не сводя глаз с дирижера. Штарк и не знал, что ее так впечатляет классика. Впрочем, он многое о ней узнает только сейчас, после того как дочь подружилась с Софьей.

После концерта спутницы Штарка весело обсуждают, какой Софье снился дурацкий сон про Ивана и гигантского пингвина (в которого, кажется, трансформировался дирижер). Иван тут же вспоминает Молинари — тот называл пингвинами застегнутых на все пуговицы бостонских аристократов. И спохватывается: пора и делом заняться.

Иноземцев отвечает после первого гудка. Встречаются они с Иваном в кафе «Чайковский», в одном здании с концертным залом. Когда Штарк раскладывает на столе свои фотографии и объясняет, что его задача — выяснить историю этой скрипки по заказу одной американской страховой компании, Иноземцев долго смотрит сперва на фото, потом на Ивана и наконец тихо произносит:

— Это скрипка Боба, точно. А он-то думал, что она пропала…

— Пропала?

Похоже, расследование можно считать законченным, думает Иван. Теперь ему есть что сообщить Молинари, а «Мидвестерн мьючуал» благодаря ему сэкономит сколько-то там миллионов.

— Да, а теперь он и сам пропал, — продолжает Иноземцев. — Вот уже два месяца никто его не может найти.

Джордж Харт

Лондон, 1868

В свои 29 Джордж отлично чувствовал себя в тени отца. Потому что Джон Томас Харт (Принсез-стрит, 14) был не человек, а институция. Если и можно было поставить кому-то одному в заслугу то, что столица скрипичного искусства в последнее десятилетие переместилась из Парижа в Лондон, то именно мистеру Харту-старшему.

Конечно, славу кремонских скрипок давно донесли до Англии джентльмены-любители, слышавшие эти инструменты на континенте. Но наладить их продажу здесь первой смогла фирма Харта. Именно к ее основателю обращались аристократы, когда в них просыпалась страсть к коллекционированию. И именно к Джону Томасу Харту приехал в гости сам Луиджи Таризио, когда впервые пересек Ла-Манш, — услышал о лондонских ценах, иногда и в несколько раз превышавших парижские.

Джорджу было тогда всего двенадцать, но отец взял его с собой показать итальянцу коллекцию мистера Годинга, собранную фирмой Харта. Таризио поразил мальчика — да и всех присутствующих — тем, что, едва завидев каждый из экспонатов самой богатой тогда в Англии коллекции, безошибочно называл имя мастера, создавшего скрипку или виолончель. «Он даже не смотрит на них — нюх у него, что ли?» — изумленно шепнул кто-то из приглашенных. Нюх оказался ни при чем: просто Таризио знал каждый из инструментов в коллекции Годинга, а большинство из них прошли через его руки. Ведь англичане покупали лучшие скрипки в Париже, а как раз туда итальянец привозил все, что удалось ему правдами и неправдами раздобыть в городках, деревушках и монастырях своей родной страны.

Джон Харт тогда сказал сыну: «Мы для Англии — то же самое, что этот мистер Таризио — для континента. Мы должны знать все о самых лучших инструментах — и местных, и итальянских, и французских, и тирольских. А все самые дорогие скрипки мы должны стремиться купить, а потом продать». Это не было пустой амбицией: Джон Харт знал свое дело, возможно, не хуже Таризио. Как-то он увидал на Оксфорд-стрит уличное трио: виолончель, скрипка, рожок. Инструмент в руках бродячего виолончелиста был грязен донельзя, но Харт разглядел в нем творение Форстера и тут же, на месте, отсчитал музыканту достаточно денег, чтобы купить другую виолончель и еще месяц сытно есть и вдоволь пить. В тот же день великий Роберт Линдли — солист Королевской оперы, в которого, говорили, вселялся дьявол, когда он касался струн, заглянул запросто в мастерскую к Джону — так к нему заходили все лучшие музыканты Лондона. Увидев, как мастер оттирает виолончель от наслоений грязи, он стал расспрашивать Харта о ее истории — и немедленно, не выходя из мастерской, купил ее. Такое возможно было только в фирме Харта!

Джордж, конечно, почитал отца, но ему больше нравилось играть на скрипке, чем торговать инструментами. А делать их он вовсе не умел. Джон Харт, не только торговец, но и знаменитый мастер — его копии Амати многие музыканты называли лучшими за всю историю ремесла, — печалился по этому поводу, пока не подрос его внук, Джордж-младший. К своим восьми годам он подавал серьезные надежды: мастерство, кажется, передалось через поколение. Ну а Джордж-старший, сын основателя фирмы, остался в ней штатным скрипачом — кто-то же должен оценивать звучание инструментов, а не только их ремесленное качество — и вторым партнером, как бы слегка за спиной отца.

В последнее время, впрочем, Джон Томас Харт все меньше времени проводил в мастерской и в магазине: здоровье было уже не то. Джорджу приходилось иметь дело с более важными клиентами, чем раньше, и те уже понемногу начинали воспринимать его как преемника отца. Так что сам Джордж помимо воли начал задумываться о том, что через несколько лет придется ему и в самом деле стать преемником, взвалить на себя ответственность за мастерскую и торговый дом, репутацию которых создавал не он.

Джордж Харт не страдал ни леностью, ни робостью, но сомнения иной раз одолевали его. Туфли отца все же были ему великоваты. Как он мог доказать себе, что сможет идти в них гордо, не спотыкаясь и не шаркая?

Настоящее испытание, пройдя которое Джордж мог наконец поверить в себя, выпало ему лишь в этом году. Умер Чарльз Плауден, один из самых уважаемых в Англии коллекционеров, владелец четырех «страдивари», четырех «гварнери» и еще кое-каких особенных инструментов. Плауден собрал свою коллекцию с помощью фирмы Харта, и теперь инструменты вернулись на Принсез-стрит для перепродажи: наследники Плаудена не разделяли его страсти. Для них было важно, чтобы инструменты были проданы быстро и за хорошие деньги — не меньше ста двадцати гиней за каждую скрипку; они, конечно, навели справки о ценах и стремились получить не меньше, чем выручили до них самые удачливые из продавцов. «Займись этим, — сказал отец Джорджу. — Покупателя на всю коллекцию я не знаю, а по одному эти инструменты надо продавать музыкантам. Ты умеешь находить с ними общий язык».

Раньше Джон, конечно, не выпустил бы из своих цепких, покрытых шрамами рук такую сложную и ответственную задачу. Но ему не нужны были лишние слова, чтобы дать понять сыну, что дело скоро перейдет в его холеные, с коротко подстриженными ногтями, руки скрипача.

Конечно же, Джордж не давал никаких объявлений о том, что коллекция Плаудена распродается, а лишь намекнул трем клиентам — одному любителю-помещику, одному солисту оперы, одному профессору Королевской академии музыки, — что в магазин на Принсез-стрит поступили ранее недоступные шедевры Страдивари и Гварнери. С трех сторон слух распространился, как пожар, и теперь в дом номер четырнадцать ежедневно заходили интересующиеся. Джордж заводил с ними разговор о музыкальных предпочтениях, выбирал, какой инструмент кому показать, но пока ничего не продал. Покупателей в основном останавливали высокие цены, которые приходилось требовать, чтобы удовлетворить наследников и хоть что-то заработать.

Некоторые из визитеров были положительно странные (все-таки Лондон — маленький город, судя по скорости, с которой по нему путешествуют любые слухи). Вчера какой-то джентльмен, судя по всему, живущий постоянно за городом, привел тринадцатилетнего сына и объяснил, что тот обещает вырасти виртуозом и потому нуждается в отличном инструменте, который сделал бы честь любому профессионалу. Длинноносый, с живыми темными глазами мальчик, слушая все это, не выказывал никаких признаков смущения. Когда Джордж предложил ему неплохую французскую скрипку — не Вийома, конечно, но вполне достойный экземпляр, мальчишка и не взглянул на нее, а прямо заявил:

— Мистер Харт, я хотел бы посмотреть итальянские инструменты из коллекции мистера Плаудена. Ведь вы ищете на них покупателя, не так ли?