Рассказы - Людмила Астахова

Управлять ли боевой колесницей или собственной судьбой, какая разница? Отчего-то Рамзесу всегда казалось, что и то и другое удается ему с равной степенью легкости. Ни разу не опускались руки. И вдруг такое черное жестокое мучение…

Нефертари, скоро ты встретишь нашего сына в загробном мире. Он так скучал по тебе, прекраснейшая из женщин. Веришь, я сам до сих пор тоскую по тебе, любимая, и иногда в ночи называю своих женщин твоим именем. Они не обижаются, нет.

Царя отвлек от печальных мыслей какой-то посторонний звук, чей-то настойчивый голос.

— Кто там? — строго спросил Рамзес.

— Моисей и брат его Аарон.

Великий Фараон воздел очи к небу.

Еще одна казнь египетская! Вот ведь упертые люди!

— Отпусти народ мой!

— Отстать от меня, сын израильский, у меня сын умер.

Этот косноязычный странный человек вызывал у Рамзеса вовсе не гнев или раздражение, а скорее недоумение смешанное с любопытством. В лучшие времена царь непременно бы подискутировал с ним на божественные темы. Рамзесу всегда казалась спорной идея об единственном боге израильтян. Мир слишком велик и разнообразен, чтобы им можно было управлять единолично.

— Господь наказал весь народ египетский, жестокосердный фараон! Умерли все первородные сыновья…

— Ну да. Ведь была чума. Она забирала всех подряд, не считая по очередности рождения, — устало возразил Рамзес.

— Это Господнь наш…

Нельзя сказать, чтобы Аарон так уже сильно превосходил брата в ораторском искусстве. Да и аргументов в споре ему зачастую недоставало.

— Не исключено. Моровое поветрие — это кара богов, — согласился фараон.

И подумал: "Тогда твой Господь точно к этому делу приложился"

— Отпусти мой народ!

Теперь воззвал сам Моисей.

Хороший у него был голос — мощный и густой бас. Словно рев боевых труб.

— Но куда ты поведешь Израиль? — полюбопытствовал египетский царь.

— В землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед.

— Это где ж такая есть?

Мосисей смутился под пристальным пронзительным взглядом Рамзеса.

— Мы пойдем в Палестину.

— Хм… А ты ничего не перепутал, израильтянин? Может, ты не так понял своего Бога? Я, например, бывал в тех краях во время хеттских войн и не видел ни молока, ни меда. Только голые камни и чахлые кустики. Ну, разве что отвоевать Ханаан. Но народ там сильный живет, в хорошо укрепленных городах, — честно предупредил фараон.

— Нам поможет Господь, — авторитетно заявил Аарон.

Глаза израильтянина горели фанатичным огнем. Что бы там ни болтали жрецы Амона, Ра, Птаха и Сетха, но это человек свято верил в то, что говорил. Странный народ, чья иступленная вера скорее отталкивала, чем привлекала. Рамзес искренне недоумевал.

Ну, как это так — вдруг сорваться с места и уйти вслед за каким-то безвестным пастухом? И куда? В Палестину — землю, словно специально созданную для войн и кровопролития! Через пустыню, с женщинами и детьми, со старцами. Безумцы!

— Ты погубишь свой народ, Моисей. Ты это понимаешь? — спросил Рамзес.

— Бог наш велик и всемогущ, он не оставит избранный свой народ, — заявил Аарон

— Хм… А скажи мне, израильтянин, твой Бог может воскресить мертвого?

— Может, — без доли сомнения подтвердил иудей. — Для Него нет ничего невозможного.

— А если я попрошу оживить Аменхосефа, очень сильно попрошу, он сделает это?

Просители не на шутку испугались и не нашлись сразу с ответом.

— Он сам решает, когда и что делать с человечьей жизнью.

Рамзес грустно-прегрустно усмехнулся.

— Я так и думал. Почему-то.

И надолго призадумался.

Глубокие черные тени залегли под глазами, губы искривила внутренняя боль, крепко сжались кулаки. Словно не в собственном дворце сидел он на троне, а мчался в лихую атаку на хеттов, и глотал густую липкую палестинскую пыль из-под конских копыт. Рамзес пристально поглядел прямо в глаза сынам Израиля, как никогда прежде суровый и сказал так:

— Я видел множество царств: Хатти и Сирию, Нубию и Эфиопию, но нигде не нашел земли щедрее и прекраснее, чем Египет. Великий Нил дарует нам два урожая в год, ремесла процветают, народ богатеет, а жрецы знают верный путь в загробную жизнь. Мне не понять вас, Моисей и Аарон. Но одно я знаю точно, однажды отправившись на поиски благословенных краев с реками полными молока и меда, можно так никогда и не найти такого места. Опыт подсказывает мне, что подобных земель нет вовсе, а благословение можно только заработать тяжкими трудами. Помните, мир велик, люди живут везде. И для всех израильтяне рискуют навсегда остаться нежеланными и нежданными пришельцами, — сказал царь египетский. — Вы отправитесь в очень и очень долгий путь, обрекая на страдания невинных детей.

В наступившей вдруг тишине его голос звучал словно раскат грома.

— Такова воля Господа нашего, — отозвался эхом Моисей.

Рамзес поморщился.

— Что ж ступайте своей дорогой сыны израильские, я не стану держать силой ни детей ваших, ни жен, ни скот мелкий и крупный. Уходите! И оставьте меня в покое, наконец. У меня сын умер.

Ошеломленные и несказанно обрадованные Моисей и Аарон поспешили покинуть царский дворец. Они несли своему народу радостную весть.

— Пошлем следом войско и перебьем всех до единого? — воодушевленно спросил Хаэмуас.

Младший сын Рамзеса всегда отличался воинственностью и жестокостью, но как военачальнику ему не было равных.

— Нет, — ответствовал жестокосердный фараон. — Каждый сам вправе выбирать путь. Народ сей избрал стезю скитаний — их право. Пусть идут!

21.11.2007

Высеченный на камне текст договора Рамсеса II с царём хеттов Хаттусили III — это самый древний из мирных договоров, сохранившихся в истории, выставлен на обозрение в холле нью-йоркской штаб-квартиры ООН.

Страшная месть Пламенного Духа

"Айя, Леголас!" писал Гимли в своем письме. "Вот шлю тебе кое-что новенькое в твоем "излюбленном" жанре.)))))))). Тебя опять ***. Вернее сначала тебя, потом ты, а потом опять тебя, но уже вдвоем. Эта барышня перешла уже все границы, и на твоем месте я бы предпринял решительные меры. Твой вечный друг Гимли, сын Глоина"

К письму прилагался файл, который Леголас благополучно скачал. В процессе беглого ознакомления с творением его лицо каменело, пару раз эльфийский принц ругнулся так, что кактус возле его компа втянул от греха подальше иголки и слегка порозовел. Было от чего! Опять он, опять Линдир, опять сплошной перепихон. Эру, ну сколько можно?! Чаша терпения, которая у любого Перворожденного практически бездонна, у Леголаса переполнилась, и этот рассказ стал самой последней каплей.

Он решительно набрал номер Линдира.

На самом деле, чтоб там не писали авторы фанфиков, они никогда не дружили, более того, не испытывали друг к дружке ни малейших теплых чувств. Но беда, в виде нескончаемых слэшей с их непременных участие, сблизила, и помимо воли двум эльфам приходилось общаться. Общаться часто и без всякого толка.

Вот и сейчас голос Линдира звучал раздраженно.

— Зачем нам встречаться? Чтоб опять какая-нибудь малолетка вслед хихикала?

— Нет. Я намерен кое-что предпринять.

— Например?

— Пойдем к Феанаро! — прорычал Леголас.

Линдир некоторое время потрясенно молчал.

— Ты серьезно?

— Серьезнее не бывает. Я больше не намерен терпеть этот беспредел. Еще немного и я стану параноиком, как бедолага Гилморн.

История Гилморна стала притчей во языцех во всем Благославенном Краю. Тем самым прецедентом, после которого о слэше заговорили не только на валинорских кухнях, но и на самом высоком уровне. Поначалу "Ночи Мордора" наделали шум только в узких кругах продвинутой эльфийской молодежи, имеющей доступ к "паутине". Все было бы ничего, если бы имя главного героя не совпало с именем настоящего лихолесского Гилморна. Гилморн был парнем крутого нрава, мощного телосложения, любимцем девушек и метким стрелком, бившим муху на звук в темноте. Настоящий Гилморн не был никаким ни блондином, и при одном только намеке на мужеложество его воротило в буквальном смысле. Но и его люди-слэшеры довели до нервного срыва, нескольких попыток суицида, с последующим долгим лечением в садах Лориэна. Лечили его по полной программе, но по итогу Гилморн всего лишь перестал мучиться ночными кошмарами, плакать при одних только словах "Мордор" и "слэш". Ему очень сочувствовали. В Тирионе даже пару раз организовали благотворительные вечера в знак моральной поддержки и солидарности с ним, а особо чувствительные барышни искренне считали лихолесца — мучеником. Впрочем, на взгляд других пострадавших от слэша, так оно и было.

— Слушай, нам нужно поговорить, — озаботился Линдир.