Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко

– Сан-Франциско? Да!

Ванда зашевелилась на своем брезенте, села, отвернула лицо к городу. Игорь ничего не ответил. Поезд вошел в узкую длинную перспективу других товарных поездов, очень медленно продвигался между ними.

Игорь задумался, глядя на проплывающую замасленную поверхность станионного полотна.

Сзади него что-то глухо стукнуло. Игорь быстро обернулся. На их платформе стоял, выпрямляясь[89] после трудного прыжка и внимательно разглядывая их[90], стрелок железнодорожной охраны. Ванда неслышной тенью слетела с платформы.

– Это ты – Игорь Чернявин?

– Я.

– Ага! Тут у нас телеграмма… Ты получил сто рублей по подложному переводу?

Игорь влепил в стрелка восхищенным взглядом:

– Ой, и народ же быстрый! Получил, представьте! Я отказывался, понимаете…

Стрелок грустно ухмыльнулся, кивнул:

– Идем.

Игорь почесал нос:

– Ах ты, черт! Жалко, Ванька, с тобой расставаться. Хороший ты человек! И Ванда… Вы понимаете, товарищ стрелок, некогда мне.

Ваня растерялся:

– А… куда ты?

– Я? Именем закона… арестован.

– За что?

– За бабушку страдаю.

Ваня вдруг понял:

– Так тебя в тюрьму? Да?

– Идем, идем, – повторил стрелок и тронул Игоря за плечо.

Игорь взялся за борт платформы, готовясь спрыгнуть. Оглянулся на Ваню:

– А ты, Ванюшка, иди в колонию. Здесь, говорят, приличная. Имени Первого мая.

Он спрыгнул. За ним спрыгнул стрелок. Опершись руками о колени, Ваня смотрел им вслед. Он еще не мог вместить в себя это горе.

Из-за трактора вышел Рыжиков. Он улыбнулся злорадно и играл:

– Будьте добры! Присылают записочку: дорогой Игорь, пожалуйста, возьмите сто рублей! Чистая работа! А Ванда где?

Ваня ответил испуганно:

– Не знаю.

7

На своей улице

– Куда ты пойдешь? – спросил Рыжиков, когда они подошли к остановке трамвая возле товарной станции.

Улица здесь была булыжная, изношенная, покрытая угольной пылью. Большое грузовое движение грохотало по ней. Из-под копыт и колес поднималось видимо-невидимо воробьев. У трамвайной остановки стояла очередь. У многих людей ботинки требовали чистки. Ваня не успел ответить: к нему подошел человек в форменной тужурке. Он добродушно кивнул к забору:

– Почистишь, что ли?

– Вам черной?

– Черной, а какой же? Вот спасибо, а то к начальству нужно, а ботинки…

Ваня присмотрелся к заборчику, там[91] сесть было не на чем. Подальше он увидел старое деревянное крыльцо.

– На ступеньках? Хорошо?

Человек, собирающийся к начальству, молча кивнул. Ваня побежал вперед, чтобы все приготовить. Когда клиент подошел, Ваня уже набирал мазь на одну из щеток…

– Э, нет, улыбнулся клиент, ты раньше пыль убери.

Ваня покраснел и приступил к работе. Рыжиков уселся повыше на том же крыльце и молча рассматривал улицу.

– Сколько тебе?

– Десять копеек.

– А сдача у тебя есть? С пятнадцати?

Ваня полез в карман. У него оказалось только четыре гривенника.

– Не рассчитаемся так. Ну, Бог с тобой, бери лишний пятак, ты парень, видно, не плохой.[92]

Ваня взял монету, улыбнулся.

– А я вам завтра почищу.

– Ишь ты какой? Ты думаешь, я у тебя каждый день буду красоту наводить?

Не успел клиент отойти, подошла девушка, попросила почистить туфли, потом – красноармеец. Красноармеец спросил:

– Сколько будет стоить, если вот сапоги?

Перед красноармейцем Ваня оробел. Он еще ни разу не чистил сапоги красноармейцам и не знал, сколько это стоит. Кроме того, почему-то ему стыдно было брать деньги с красноармейца. Ваня поперхнулся и произнес несмело:

– Де… десять копеек.

– Вот еще дурак, – прошептал Рыжиков, но красноармеец обрадовался, поставил ногу на подставку:

– Дешево берешь, малыш, дешево. У нас везде за сапоги двадцать копеек.

Ни тому, ни другому Ваня ничего не сказал. Он с большой охотой приступил к работе. Сначала смел пыль, потом основательно, долго намазывал сапог гуталином. Он забыл, правда, спросить: «Вам черной?» Работал он сильно, действовал глазами, бровями и даже языком. Быстро чистить двумя щетками он еще не умел, одна щетка вырвалась у него из рук и далеко отлетела. Рыжиков громко захохотал, но щетки не поднял. Ваня сам, кряхтя, поднялся и побежал за щеткой.

Красноармеец дал Ване гривенник и сказал:

– Спасибо тебе[93]. Дешево почистил, и блестит хорошо.

Он ушел, поглядывая на сапоги. У Вани заболели руки и спина, но было приятно, что красноармеец его поблагодарил. Опершись на локти, Ваня молча рассматривал улицу.

Дома на улице все были одинаковые, кирпичные, запыленные, двухэтажные. Между ними стояли короткие заборы, а в заборах ворота. Почти у всех ворот стояли скамейки, на скамейках сидели люди и грызли семечки. Ваня вспомнил, что завтра воскресенье. От этого стало как-то приятнее. По кирпичным тротуарам проходили люди по двое, по трое и разговаривали негромко.

Сзади открылась дверь, и скрипучий, неприятный голос спросил:

– А вам чего здесь нужно? Беспризорные?

Ваня вскочил и оглянулся. Лениво поднялся и Рыжиков. В открытых дверях стоял человек высокий, худой, с седыми усами:

– Беспризорные?

– Нет, не беспризорные.

– Чистильщик? Ага? А резиновые набойки у тебя есть?

В ящике у Вани было только две щетки и две банки черной мази. Ваня развел руками:

– Нет! Резиновых набоек нет!

– Хо! Чистильщик! Какой ты чистильщик! Ну, допустим! А этот чего?

Рыжиков недовольно отвернулся.

– Чего ты здесь? Ночи ожидаешь?

Рыжиков прохрипел еще более недовольно:

– Да никакой ночи… Вот… знакомого встретил.

– А… знакомого!

Старик запер дверь на ключ, спустился по ступенькам. Ткнул узловатым пальцем в направлении Вани:

– Этот, видно, трудящий. А ты – марш отсюда. Вижу, какой знакомый. Ты убирайся.

– Да я сейчас пойду. Что, и на улице нельзя остановиться? Ты, что ли, такие порядки выдумал?[94] – Рыжиков чувствовал свою юридическую правоту, поэтому обижался все больше и больше.

Старик усмехнулся:

– Плохие здесь порядки, а поэтому уходи, иди туда, где хорошие порядки. Я вот только в лавочку. Пока вернусь, чтоб тебя тут не было.

Он отправился по улице. Рыжиков проводил его обиженными глазами и, снова усаживаясь на крыльце, прогудел почти со слезами:

– Придирается! «Ночи ожидаешь»!

К ним подошел молодой человек и радостным голосом воскликнул:

– Какой прогресс! На нашей улице чистильщик! Да какой симпатичный! Здравствуй!

– Вам черной? – спросил Ваня.

– Черной! Ты всегда здесь будешь чистить?

Набирая мазь. Ваня серьезно повел плечами и сказал с небольшим затруднением:

– Да, я всегда здесь буду чистить.[95]

Этот клиент не спросил, сколько нужно платить, а без всяких разговоров протянул Ване пятнадцать копеек.

Ваня пропищал:

– Так сдачи нет.

– Ничего, ничего, я всегда буду платить тебе пятнадцать копеек. Мне только надо побыстрее.

Ваня опустил деньги в карман и снова начал рассматривать улицу. Приближался вечер, от этого на улице стало как-то уютнее и как будто чище. Ваню очень интересовал трамвай. Он много слышал об этой штуке, но никогда ее не видел, и теперь ему хотелось залезть в вагон и куда-нибудь поехать. Настроение у него было хорошее. Улица казалась своей, люди казались хорошими, а в душе разгоралась маленькая гордость: все проходят и видят, что на крыльце сидит Ваня и может почистить ботинки.

Рыжиков сказал:

– Ваня, знаешь что? Ты мне дай пятьдесят копеек, ладно[96]? А я тебе завтра отдам.

– А где ты завтра возьмешь?

– Чего это?

– Где ты возьмешь пятьдесят копеек?

– Это я уже знаю, где возьму. Надо пойти пошамать.

Ваня вдруг почувствовал страшный голод. Еще утром они съели на платформе остатки вчерашнего ужина.

– Пятьдесят копеек? А у меня есть сколько? У меня есть девяносто копеек. А, я и забыл про те деньги!

– Какие «те»?

– А мне Игорь дал… Только это… бабушкины.

Вася развернул бумажку, посмотрел на нее грустно и спрятал обратно. – А теперь его повели в тюрьму.

– Так дай пятьдесят копеек. Видал, сколько у тебя денег!

– Те нельзя тратить, – сказал Ваня и дал ему сорок пять копеек, поделив пополам имевшуюся наличность[97].

Рыжиков взял деньги:

– А ночевать… я приду.