Походные записки русского офицера - Иван Лажечников

Мы идем теперь то Польшей, то Пруссией. Жители последней принимают нас, как долгожданных друзей. Государь не успел ступить на границу Пруссии и приобрел уже искреннюю любовь здешних жителей. В городах почтенные инвалиды приветствуют его от души громким «Ура!», граждане называют его своим избавителем, а прекрасные женщины усыпают цветами путь скромного победителя. В деревнях без боязни толпятся около него добродушные поселяне и сопровождают его своими благословениями. В проезд императора через прусскую деревню один девяностолетний старик, глядя на него, залился слезами. «О чем плачешь ты?» – спросили его русские офицеры. «Плачу от радости! – отвечал он. – Кто видел великого Фредерика под Цорндорфом, когда он вел наш Лихновский полк к победе, и кто видел великого Александра, напоминающего нам, что мы пруссаки, тот может умереть с удовольствием».

Через день старик и в самом деле слег в постель и (так рассказывали идущие за нами) умер вскоре, как померкает тихая заря вечера, сопровождая солнце в величественном его течении.

Перейдите рубеж, разделяющий Польшу с Пруссией, и новая, приятная картина представится вашим глазам. Там много дает Природа; здесь Природа не скупее, но трудолюбие умеет к щедротам ее примешивать свои награды. Мы простились уже, кажется, с ужасными лесами, в таинственном мраке которых терялись подобно древним друидам; простились и со степями, на которых утомленный взор насилу находит бедную деревеньку. Здесь, напротив, мало лесов, и те, которые растут, можно назвать не иначе, как только рощицами. Поля же так населены, что на каждых двух верстах встречаешь прекрасные деревни. Почти в каждой из них найдете трактир, хотя не богатый, но в котором можно иметь кофе, хорошее масло с белым хлебом и порядочные bratwurst, сосиски. Каждый трактир имеет свою вывеску, украшенную разного рода животными и знаками, которыми небеса, земля и воды изобилуют. Очень часто осел на вывеске заманивает вас к своему обладателю парой стихов с богатыми рифмами, которые могли бы украсить поэмы новых Третьяковских. Вы видите, что и здесь есть ученые между четвероногими. Деревенские дома окружены садами и выглядывают из них только белыми трубами своими. Внутренность их совсем не похожа на внутренность польских хат. Какая в них чистота, какой порядок! Изба просторная, очаг в ней выбеленный, посуда поставлена в большом порядке в нескольких рядах за прибитыми к стене дощечками, составляющими род открытого шкафа; вся кухня в особенном сбережении. Я не нахожу ничего лучше (разумеется, для езды солдатской, а не путешественника) здешней езды на крестьянских высоких и огромных телегах, на которых стелется военная постель – солома. Их везет доброй рысью большая, могучая пара лошадей, заменяющая вам шесть или более кляч польских.

Иогансбург,[6] январь

Небольшое местечко! Сейчас угадаешь по чистоте, по выбеленным домам с крышками из черепицы, что местечко это принадлежит пруссакам. Новые нравы, новые обычаи, и признаюсь, в пользу немцев! Я стою теперь у ремесленника. Дом разделен на две половины: в одной мастерская и кухня, в другой гостиная и спальня нежных супругов. Внутренность последних убрана хорошей мебелью. Ничто не блестит в них, но всякая вещь нравится глазам, потому что всякая вещь на своем месте, каждая безделица показывает искусство, трудолюбие и порядок. На стене висят часы, напоминающие обитателям дома о времени работы и отдохновения.

У дверей стоит скромный клавесин и ожидает, чтобы прелестные пальчики хозяйки дали ему жизнь и душу. На окошках в глиняных вазах цветут резеда и гвоздика; в уединенном углу комнаты отдергиваю маленькую зеленую занавеску и нахожу Библию, молитвенник, Геснера и Гёте. На стенах висят картины, представляющие разные черты из жизни любимого короля прусского. Там великий Фредерик с проницательными взорами, с длинной косой за плечами, на бешеном коне разъезжает по полям Росбаха и дарит заранее полки свои победой. Здесь видите, как неприятельский Пандур прицелился в него; но, приметив, что король хладнокровно грозится на него своей тростью, он опускает ружье и становится неподвижным от страха. Вот и прелестная королева Луиза: она улыбается вам улыбкой ангела. Тут не забыт и Суворов наш, переходящий Чертов мост. Не удивляюсь, находя образ его в почтении у чужеземцев. Великие люди принадлежат всем векам и народам!

Не требуйте к себе хозяина дома. Он сидит в своей мастерской и не беспокоится ни о чем, как о работе своей. Нахлобучив колпак на голову, в кожаном своем фартуке, не выпуская трубки изо рта, протягивая иногда руку к огромному стакану пива, перед ним неизменно стоящему, флегматически распевая любимую песенку, он в определенные часы трудов глух, слеп и нем для всего постороннего. Поработаю несколько времени больше обыкновенного – думает русский – и заготовлю хлебосольцам моим более мяса, меду и браги! «Лишний час труда, – говорит немец, – и лишнее украшение в моей комнате!» Но вот дочь хозяина, миловидная немочка, в белом платьице, завешенном черным тафтяным передником. «Нужен ли вам кофе?» – и прелестная подает вам его с белым прекрасным хлебом. Настает ли час обеда – и та же красавица поспевает на кухне, помогает матери в стряпанье, накрывает на стол, снова сбегает на кухню, в погреб и потом без суеты, без рассеянности угостит вас как нельзя лучше. Она же после обеда сыграет вам на клавесине отзывную тирольскую песню или какой-нибудь приятный вальс; потом сядет за рукоделье или побеседует с героями любимых ее романистов, Коцебу и Лафонтена; а вечером – готова на бал!

Вот каковы дочери немецких ремесленников! Вы удивляетесь? Но последуйте за мной на бал, который дает принц Мекленбургский Карл прекрасному полу Иогансбурга, и вы принесете новую дань удивления к ногам милых немочек. Здесь не рассылают просительных билетов, не нужно мучить толпу слуг для раздачи их по домам; но довольно двух-трех уведомительных слов бургомистру, довольно сказать: «Русские офицеры просят город на бал» – и неприхотливое общество города у вас на вечеринке в назначенный вами час. Почетные семейства Ландрата и бургомистра, пасторские дочери, дочери здешних купцов и ремесленников, две-три девушки из уезда с матерями своими или родственницами составляют не блестящее, но приятное общество сие. Все так пристойно, с таким вкусом одеты, так ловко танцуют, так умно вас занимают, что вы забудетесь и станете мечтать, что находитесь в порядочном круге московском. Некоторые из девушек, принадлежащие к семействам начальников уезда и города, говорят очень хорошо по-французски.[7] Но что вообразите вы о дочери какого-нибудь седельника или портного, когда русский генерал в нескольких звездах поднимет ее на танец? Вы думаете, что она оторопела, смешалась от застенчивости, не знает, что делать, что сказать ему? Напротив, она сама заводит с ним разговор, находит случай изъявить ему свою благодарность, вплетает туда же какую-нибудь милую похвалу героям Севера, умеющим побеждать и веселиться, и очаровательной силой переносит его в царство любезности. Еще повторяю: вот каковы немки! Мы только что успели их узнать и уже в восхищении от них!