Путь к золотым дарам - Дмитрий Баринов (Дудко)

Снова заревели быками медные кабаньи глотки, и войско Цернорига, ощетинившись копьями, двинулось вперёд. А навстречу ему, гремя доспехами, степным ураганом помчались сарматы. «Мара!» — грозно разносился по степи сарматский клич, и с обеих сторон вторил ему венедский «Слава!», заглушая медвежий рёв бастарнов.

Два железных клина сшиблись, и конный врезался в пеший, расколов его. Копья бастарнов ломались о нагрудные латы коней. А длинные сарматские копья с тяжёлыми наконечниками раскалывали щиты, пробивали насквозь кольчуги и тела кельтов. А за кольчужными воинами были другие — со щитами, а то и без них, в одних плащах, подобно павшему нахвальщику. Но пеший клин не распался, не разбежался. С дикой, веприной яростью бросались бастарны на всадников с двух сторон, пренебрегая защитой, не боясь ни ран, ни смерти, думая лишь о том, чтобы убить врага.

Даже насаженный на копьё кельт ещё пытался достать врага или свалить его с седла. Раны? Чем больше их, тем почётнее. Смерть? Славно умереть для воина ещё почётнее, чем вернуться с победой. Волхвы и те, кто был наделён духовным зрением, видели, как из лбов яростных воителей вырывалось сияние, подобное острому и длинному рогу, — «бешенство героя». Рядом кололи друг друга копьями, рубились топорами венеды. Но среди них наделённых светящимся рогом почти не было. Не в чести были у венедов те, кто впускает в себя беса. Особенно если сам вышел биться с бесовыми слугами.

А некоторые даки вдруг стали сбрасывать плащи, под которыми оказывались волчьи шкуры, отшвыривали оружие, кувыркались через голову — и поднимались уже волками. «Даки» означало «волки», хоть и мало кто уже из них умел обращаться родовым зверем. Оборотни серыми молниями бросались на сарматских коней, впивались в горло, и те валились наземь. Не всякий всадник успевал встать в тяжёлых доспехах прежде, чем на него обрушивались мечи, топоры и копья.

А царь и его колесничие вроде и не вмешивались в бой, лишь разъезжали поодаль да постреливали из луков. Не спешила в бой и дружина Ардагаста, стоявшая позади на невысоком холме. Андак со своими и подавно не рвался туда, где скорее можно найти смерть, чем достойную князя добычу. Зато его собственная разведка уже присмотрела, где стоит заветный обоз. А рядом Волх Велеславич и его дружина уже приторочили к сёдлам оружие и, дрожа от возбуждения, следили за подвигами своих дакийских собратьев по волчьей крови и духу.

Многие сарматы, отбросив неудобные в свалке копья, рубились длинными мечами. Пробиваясь сквозь беснующихся кельтов, росские всадники приблизились к окутанной туманом котловине. И тут снова взревели медные вепри. Из тумана слева вылетели языги. Давя своих и чужих пешцев, один конный железный клин врезался в другой. Страшный клич «Мара!» с удвоенной силой загремел над побоищем. А справа уже неслись колесницы — десятки колесниц с острыми косами на осях и дышлах. Вот они развернулись и обрушились на венедов, давя их копытами коней, подсекая ноги косами, сея гибель стрелами, копьями, дротиками. Будто сама Смерть косила людей. Та самая Смерть-Яга, с которой на глазах у войска бился на Лысой горе царь Ардагаст. Где же он?

А царь Цернориг уже в бою. Его колесница, устилая поле трупами, рвётся к росской коннице, и опьянённые боевой яростью кельты расступаются перед ним, словно перед воинственным богом, завидев оленьерогий шлем с реющим над ним позолоченным орлом. А царевич Гвидо с частью колесниц и конными даками, скашивая венедов сбоку, скачет к холму, где стоит царская дружина росов.

Ардагаст махнул рукой Волху. Нурские дружинники разом спрыгнули с седел и ринулись уже волками в самую гущу боя. Ловко избегая оружия, люди-волки бросались на упряжных коней. Достаточно было загрызть одного из них, и колесница останавливалась, а на колесничих гурьбой набрасывались пешцы. Волки-даки схватывались насмерть с волками-нурами, а бастарны не знали, как же отличить своих серых бойцов от чужих?

Ардагаст обнажил меч:

— Ратша с борянами и Андак с дружиной — направо, против колесниц. Старший — Вишвамитра, он имел с ними дело в Индии. Моя дружина и бужане с полянами — налево, на языгов. За мной! Слава!

Сердце Гвидо радостно встрепенулось, когда конница росов на холме пришла в движение. Сейчас он схватится с Ардагастом и станет славнейшим из героев бастарнов — победителем Солнце-Царя. Тайное преклонение перед царём росов смолкло, заглушённое жаждой славы и азартом боя. Но что это? Двумя железными лавинами росы стекают с холма, и алое царское знамя с золотой тамгой уплывает направо. Царевич закусил губу, слёзы выступили на его глазах. Солнце-Царь не считает его, Гвидо, достойным боя с ним. Но сожалеть было некогда. Вздымая пыль, неслись колесницы, и неслась навстречу им конная лава. Почему лава, а не клин? Серые оборотни, не боясь ни кос, ни стрел, уже вцеплялись в коней, и стрелы из небольших, но хитро изогнутых скифских луков градом засыпали лошадей и колесничих. Колесницы останавливались, переворачивались, сталкивались, нарушая строй. Царевич вдруг ясно увидел: на конях, с луками, в кольчугах и островерхих шлемах — не сарматы, а те же русоволосые венеды.

Лучники раздались в стороны, и на поредевший строй колесниц ринулся железный клин. В отчаянии Гвидо погнал колесницу на самое острие клина. Смуглый черноусый великан чуть повернул скакуна, избегая дышла с косой, и его могучий конь, закованный в панцирь, грудью сшиб коренника, а длинное копьё пронзило возницу. Другие всадники уже мчались мимо, сметая колесницы. И всадники эти были тоже венеды. Лишь потом появились сарматы, но царевич это не сразу заметил.

Пока великан пытался высвободить копьё, Гвидо метнул в него своё, лишь скользнувшее по панцирю, затем выхватил меч и вскочил на дышло. Черноусый отбросил копьё, одной рукой вытащил тяжёлый двуручный меч, взмахнул... Клинок царевича разлетелся, рогатый шлем слетел с головы. Гвидо упал с дышла, чудом вывернулся из-под нового удара, отскочил в сторону, поймал брошенное оруженосцем второе копьё... И вдруг неведомая сила кольцом охватила его шею, рванула назад, потащила по земле.

   — Вставай, царевич! Твоя честь не пострадала: ты — пленник Саузард, царевны росов.

С трудом поднявшись, Гвидо увидел перед собой всадницу с надменным лицом, ястребиным носом и распущенными чёрными волосами. Рядом довольно усмехался красивый нагловатый сармат. Ярость вскипела в душе юноши. Его, кельта, заарканили, как скотину, как венеда! Одной рукой перехватив аркан у горла, другой он с силой дёрнул его. Не ожидавшая такого сарматка свалилась с коня, а Гвидо тут же вскочил на него, сбросил аркан и поскакал прочь. Следом неслось: