Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

Он стал теперь совсем трезвым, зажег сигару, выпил коньяку и пошел в свою квартиру спокойно и тихо, чтобы не разбудить жену.

V

Арвид Фальк хотел сперва обратиться к могущественному Смиту — это имя тот принял из преувеличенного преклонения перед всем американским, когда в молодости своей совершил небольшую поездку по великой стране, — к тысячерукому гиганту, который за двенадцать месяцев мог «сделать» писателя даже из самого плохого материала. Его метод был известен, но никто не осмеливался им пользоваться, ибо для этого нужна была беспримерная степень бессовестности. Писатель, которого он брал в свои руки, мог быть уверен, что тот сделает ему имя; поэтому у Смита был наплыв писателей без имени.

Как пример его непреодолимости и умения возвысить людей, несмотря на публику и критику, рассказывали следующее. Молодой человек, никогда ничего не писавший, сочинил плохой роман, который он отнес к Смиту. Тому случайно понравилась первая глава — дальше он никогда не читал, — и он решил осчастливить мир новым писателем. Появляется книжка. На оборотной стороне обложки было напечатано: «„Кровь и меч“. Роман Густава Шиогольма. Это труд молодого и многообещающего писателя, имя которого давно уже известно в широких кругах и высоко ценится и т. д., и т. д. Глубина характеров, ясность и сила и т. д., и т. д. Горячо рекомендуется нашей читающей публике». Книга вышла 3 апреля. 4 апреля была рецензия в очень распространенной столичной газете «Серый колпачок», пятьдесят акций которой принадлежало Смиту. Рецензия заканчивалась: «Густав Шиогольм — уже имя; ему не приходится делать его; и мы рекомендуем этот роман не только читающей, но и пишущей романы публике». 5 апреля объявление о книге было во всех столичных газетах, а в объявлении следующее извлечение: «Густав Шиогольм — уже имя; ему не приходится делать его («Серый колпачок»)». В тот же вечер была рецензия в «Неподкупном», который, однако, никем не читался. Там книга представлялась как образчик жалкой литературы, и рецензент клялся, что Густав Сиоблом (намеренная опечатка рецензента) вообще не имя. Но так как «Неподкупного» не читали, то оппозицию не слушали. Другие газеты столицы, не хотевшие отклониться от почтенного «Серого колпачка» и не осмеливавшиеся выступить против Смита, были тоже очень ласковы, но не больше того. Несколько дней молчали, но во всех газетах, даже в «Неподкупном», жирными буквами было напечатано объявление и зазывало: «Густав Шиогольм — уже имя». А потом вынырнула в «Н-ской смеси» корреспонденция, упрекавшая столичную печать в жестокости к молодым талантам. Горячий корреспондент заключал: «Густав Шиогольм — гений, несмотря на протесты доктринерских соломенных голов». На следующий день объявление снова было во всех газетах и восклицало: «Густав Шиогольм — уже имя» и т. д. («Серый колпачок»). «Густав Шиогольм — гений!» («Н-ская смесь»). В следующем номере журнала «Наша страна», издаваемого Смитом, на обложке было следующее объявление: «Нам приятно сообщить нашим многочисленным читателям, что высокоуважаемый писатель Густав Шиогольм обещал нам для следующего номера свою оригинальную новеллу» и т. д. А потом объявление в газетах! К Рождеству вышел наконец календарь «Наш народ». Из авторов на обложке были поименованы: Орвар Одд, Talis Qualis, Густав Шиогольм и др. {38} В итоге уже на восьмой месяц Густав Шиогольм имел имя. И публика не могла ничего поделать; пришлось ей принять его. Она не могла входить в книжную лавку, не прочитав о нем; она не могла взять старого газетного листка, чтобы не найти в нем объявления о нем; во всех обстоятельствах жизни наталкивались на это имя, напечатанное на кусочке бумаги; женщинам он попадал по субботам в корзинку на рынке, горничные приносили его домой от торговца, дворники подметали его с улиц, а у господ он был в кармане шлафрока {39}.

Зная эту великую силу Смита, молодой писатель несколько робел, подымаясь по темным лестницам его дома у собора. Долго ему пришлось сидеть и ждать, причем он предавался мучительнейшим размышлениям, пока не открылась дверь и молодой человек с отчаянием на лице и бумажным свертком под мышкой не выскочил из комнаты. Дрожа, Фальк вошел во внутренние комнаты, где принимал издатель. Сидя на низком диване, спокойный и кроткий, как бог, тот ласково кивнул своей седобородой головой в синей шапочке и так мирно курил свою трубку, как будто никогда не разбивал надежд человека или не отталкивал от себя несчастного.

— Добрый день, добрый день!

И он несколькими божественными взглядами окинул одежду вошедшего, которую нашел чистой; но не предложил ему сесть.

— Мое имя — Фальк.

— Этого имени я еще не слышал. Кто ваш отец?

— Отец мой умер!

— Он умер? Хорошо! Что я могу сделать для вас, сударь?

«Сударь» вынул рукопись из бокового кармана и подал ее Смиту; тот не взглянул на нее.

— И это я должен напечатать? Это стихи? Да, конечно! Знаете ли, сударь, сколько стоит напечатать лист? Нет, вы не знаете этого!

При этом он ткнул несведущего чубуком в грудь.

— Есть у вас имя, сударь? Нет! Отличились ли вы чем-нибудь? Нет!

— Академия похвалила эти стихи.

— Какая академия? Академия наук! Та, что издает все эти кремневые штуки?

— Кремневые штуки?

— Да! Вы ведь знаете академию наук! Внизу, у музея, около залива. Ну вот!

— Нет, господин Смит, шведская академия, на бирже…

— Ах, это та, что со стеариновыми свечами! Все равно! Никто не знает, на что она нужна! Нет, имя надо иметь, милостивый государь, имя, как Тегнель {40}, как Ореншлегель {41}, как… да! Наша страна имеет многих великих поэтов, имена которых как раз не приходят мне в голову; но надо иметь имя! Господин Фальк? Гм! Кто знает господина Фалька? Я, по меньшей мере, не знаю, а я знаю многих великих поэтов. Я сказал на этих днях другу моему Ибсену: «Послушай, Ибсен, — я говорю ему, — ты послушай, Ибсен, напиши что-нибудь для моего журнала; я заплачу сколько захочешь!» Он написал, я заплатил, но я получил обратно свои деньги.

Уничтоженный молодой человек охотнее всего спрятался бы в щели пола, услыхав, что стоит перед человеком, который с Ибсеном на «ты». Он хотел взять обратно свою рукопись и уйти, как только что сделал другой, подальше, к какой-нибудь большой реке. Смит заметил это.

— Да! Вы можете писать по-шведски, я вам верю, сударь. Вы знаете нашу литературу лучше, чем я. Ну ладно! У меня идея. Я слышал, что в былые времена были прекрасные, великие духовные писатели, при Густаве, сыне Эрика {42}, и его дочери Кристине, не так ли?

— При Густаве-Адольфе?

— Да, при Густаве-Адольфе, ладно. Помню, у одного было очень известное имя; он написал большую вещь в стихах, кажется, о Божьем творении! Гаком звали его!

— Вы говорите о Хаквине Спегеле {43}, господин Смит! «Дела и отдых Божьи».

— Ах, да! Ну! Так вот, я думал издать его! Наш народ стремится теперь к религии; это я заметил; и надо им дать что-нибудь. Я много уже издал для них: Германа Франке {44} и Арндта {45}, но Библейское общество может продавать дешевле меня, вот я и хочу им дать что-нибудь хорошее за хорошую цену. Хотите заняться этим, сударь?

— Я не знаю, что мне придется делать, так как дело идет только о перепечатке, — ответил Фальк, не смевший сказать «нет».

— Какая наивность! Редактирование и корректуру, само собой разумеется! Согласны? Вы издаете, сударь! Нет? Напишем маленькую записочку? Труд выходит выпусками. Нет? Маленькую записочку? Дайте-ка мне перо и чернила! Ну?

Фальк повиновался; он не мог сопротивляться. Смит написал, а Фальк подписал.

— Так! Вот в чем дело! Теперь другое! Дайте-ка мне маленькую книжку, лежащую на этажерке! На третьей полке! Так! Глядите теперь! Брошюра! Заглавие: «Der Schutzengel» [2]. А вот виньетка! Корабль с якорем, за кораблем — шхуна без рей, кажется! Известно ведь, какая благодать морское страхование для всеобщей социальной жизни. Все люди когда-нибудь, много ли, мало ли, посылают что-нибудь на корабле морем. Не так ли? Ну так всем людям нужно морское страхование, не так ли? Ну так это еще не всем людям ясно! Поэтому обязанность знающих разъяснять незнающим. Мы знаем, я и вы, значит, мы должны разъяснять. Эта книга говорит о том, что каждый человек должен страховать свои вещи, когда посылает их морем. Но эта книга плохо написана. Ну так мы напишем лучше. Вы напишете новеллу для моего журнала «Наша страна», и я требую, чтобы вы сумели дважды повторить в ней название «Тритон» — это акционерное общество, основанное моим племянником, которому я хочу помочь; надо ведь помогать своему ближнему? Так вот, имя «Тритон» должно встретиться два раза, не больше и не меньше; но так, чтобы это не было заметно! Понимаете вы, сударь мой?