Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

Я сделала глубокий вдох, помолилась святому Танкреду, чтобы он приделал крылья моим пяткам, — и подпрыгнула изо всех сил.

На этот раз мои пальцы с легкостью уцепились за мраморный уступ, и усиленно работая ногами, я восстала из могилы.

На траве, с ужасом уставившись на меня, с белым как простыня лицом и открытым ртом в форме буквы О, стояла Синтия Ричардсон, жена викария.

Полагаю, мне следовало сказать что-нибудь вежливое, успокаивающее. Но я этого не сделала.

Не знаю, что промелькнуло у нее в голове при виде грязного вонючего привидения с черным лицом, внезапно вырвавшегося из могилы прямо перед ней, но в этот конкретный момент меня это не волновало. Я поступила так, как сделала бы любая разумная девочка в моих обстоятельствах: драпанула.

От идеи смыть с себя грязь в речке позади церкви пришлось отказаться.

О, Флавия! — подумала я. — О, Флавия!

И тут меня озарило вдохновение, подстегнутое страхом наказания, и я вспомнила, что оставила свой макинтош на крючке в башне. Если мне повезет, я незаметно заберу его. Да, точно! И я пойду в нем домой, прикрыв грязные лохмотья, в которые превратилась моя одежда.

У башни я бросила взгляд на Синтию, которая продолжала стоять в оцепенении там, где я ее оставила, белая, как кладбищенские ангелы.

Я медленно пробиралась вдоль стены башни, плотно прижимаясь спиной к камням. Взглянув украдкой за угол, я обнаружила сержанта Вулмера, сидящего на заднем сиденье «воксхолла» спиной ко мне, опустив ноги в траву. Он что-то писал в блокноте.

Пытаясь слиться со стеной, я скользнула за угол и устремилась к двери. Если кто-то окажется на крыльце, мне крышка.

Но Судьба была на моей стороне. На крыльце никого не было, и церковь погрузилась в сумрак и тишину. Полиция, видимо, продолжала работать в крипте.

На цыпочках я поднялась по винтовой лестнице и вошла в комнату наверху. Мой макинтош висел на том же месте, где я его и оставила.

Я сложила его как можно компактнее и спрятала под то, что еще утром называлось свитером. Не стоит привлекать взгляды флуоресцентным желтым плащом, не обратить внимание на которой не может ни один нормальный человек.

Если бы я наткнулась на кого-то на выходе, я бы просто прижала руки к животу и сочинила какую-нибудь историю. Например, что у меня живот болит.

И свалила бы это на мучной заварной пудинг миссис Мюллет.

Я кралась вниз по винтовой лестнице… останавливаясь на каждой ступеньке и прислушиваясь.

Сержант Вулмер был все еще поглощен своим блокнотом, и я выпорхнула из двери и скрылась за углом башни в мгновение ока. Хоть и считается, что это к неудаче, я обошла церковь против движения солнца, остановившись, перед тем как сунуться на северную сторону. Но дорога была свободна. Синтия Ричардсон ушла.

«Глэдис» радостно купалась в лучах солнца, и я медленно покатила ее по кладбищу, перемещаясь от одного надгробья к другому на запад, потом на юг и вдоль излучины реки. Мои серо-коричневые кардиган и юбка, еще больше закамуфлированные пятнами и потеками могильной грязи, делали меня практически невидимой среди старых надгробий. Когда мы достигли каменной стены, означавшей границу кладбища, я подняла «Глэдис» и бережно опустила ее на землю по другую сторону ограды, и через несколько секунд мы радостно неслись по дороге домой в Букшоу.

Раньше, подъезжая к дому по каштановой аллее, я не замечала, насколько обветшалым и потрепанным стал Букшоу. Из-за нескошенной травы, нестриженых изгородей, неразровненного гравия и немытых стекол дом приобрел запущенный вид, отчего мое сердце болезненно сжалось.

Отец был не виноват. Нехватка денег заставила его сузить свой личный мир до такой степени, что у него мало что осталось помимо небольшого кабинета: маленький рай или тюрьма? — где он мог изолироваться от жестокого мира за баррикадой из неизменных старых почтовых марок.

Доггера тоже нельзя было обвинить: он делал все, на что был физически и психически способен. Когда ему хватало сил, чтобы работать садовником, дом и окрестности выглядели так же нарядно, как в стародавние времена, запечатленные даже на страницах журнала «Сельской жизни». Но в остальное время я радовалась, если Доггер мог хотя бы почистить сапоги отцу.

Его раскладного стула нигде не было видно. Доггер куда-то исчез.

Как и прежде, надо было лишь незаметно пересечь вестибюль и подняться по лестнице. Если Фели или Даффи увидят, в каком состоянии моя одежда, это будет вопрос нескольких секунд перед тем, как они насплетничают отцу, а если отец сам заметит мою грязную одежду… ох, я содрогнулась при одной мысли о выволочке.

К счастью, мой макинтош, вымытый вчерашним дождем, был чист. Я подняла воротник и застегнула плащ сверху донизу. Кто знает? Может, меня даже похвалят за то, что я тепло одеваюсь и держу себя в сухости.

Единственной проблемой оставались ноги. Они не просто были босые, без носков и туфель, их покрывали вонючие останки Кассандры Коттлстоун.

Я сгибала колени, пока подол моего плаща не коснулся плиток пола, и неуклюже враскачку побрела по вестибюлю, словно пингвин, или, может быть, как мистер Пейстри, когда он покидает сцену после завершения пантомимы «Прощальная церемония». Должно быть, я выглядела так, будто мне отпилили ноги ниже колен или вбили меня в землю, как колышек для палатки.

Я была на середине лестницы, когда услышала шаги в коридоре второго этажа.

Проклятие! — подумала я.

Между перилами появились ноги: ноги в черных брюках.

Через секунду целиком показался Доггер.

— Я сейчас принесу горячую воду, — тихо сказал он уголком рта, спускаясь мимо меня по ступенькам.

Поразительный человек.

Я отмокала в сидячей жестяной ванне, пытаясь не думать о разнообразных кусочках грязи, всплывавших на исходящую паром поверхность. Горячая вода в сочетании с усталостью заставили меня задремать. Секунду назад я была похожа на распаренный вареник — и вот я снова в Святом Танкреде, сижу на скамье органа.

Я зачарованно следила, как длинные белые пальцы ласкают клавиши, освещенные только парой свечей по обе стороны инструмента.

Остальная часть церкви погрузилась во мрак.

Черные ноты летели по белой странице. Черные тени рук носились над белой слоновой костью, словно пауки.

Я узнала похоронный марш Шопена: Фели играла его две недели назад, когда старого мистера Фуллера в последний раз пронесли по проходу в церкви.

Дум-дум-да-ДУМ, дум-да-ДУМ-да-ДУМ-да-ДУМ.

В этой музыке было что-то такое, необратимое. Когда оказываешься в могиле, возврата нет. Если, конечно же, тебя не выкопают.

— Фели, — с дрожью сказала я, — тебе не кажется…

Я повернулась взглянуть на сестру, но это не Фели сидела рядом со мной на органной скамье.

Во мраке ко мне медленно повернулась черная поросячья морда, в стеклянных глазах плескалась кровь. Не успело оно заговорить, как я почувствовала запах его грязной резиновой шкуры, могильную вонь его горячего гнилостного дыхания.

— Харриет, — прокаркало существо. — Хар-ри-ет.

С воплем я проснулась, молотя руками и ногами по воде. Я выскочила из ванны, расплескав воду по полу.

Мои зубы стучали. Кожа, несмотря на еще тепловатую воду, была холодной как лед. Я пробежала через всю комнату, втиснулась в халат и съежилась на середине кровати.

Это все, на что я была способна. Дыхание никак не могло успокоиться, и сердце колотилось безумным барабаном.

Послышался легкий стук в дверь, но я не могла найти в себе сил ответить. Через несколько секунд дверь медленно открылась и появилось лицо Доггера.

— Вы в порядке? — спросил он, окидывая меня взглядом и приближаясь.

Я совладала с железными мышцами шеи лишь настолько, чтобы одеревенело кивнуть.

Доггер дотронулся до моего лба внутренней стороной запястья, а затем пощупал пульс на моей шее.

— Вы испугались, — сказал он.

— Это был сон.

— А, — произнес он, укрывая меня одеялом. — Со снами это случается. Пожалуйста, ложитесь.

Когда я вытянулась на кровати, Доггер положил подушку мне под ноги.

— Сны, — сказал он, — очень целебная вещь. Весьма полезная.

Должно быть, я посмотрела на него с мольбой в глазах.

— Испуг может быть удивительно целебным, — продолжил он. — Известно, что он исцеляет подагру и снижает жар.

— Подагру? — пробормотала я.

— Неприятная болезнь пожилых джентльменов, любящих вино больше, чем свою печень.

Наверное, я улыбнулась, но внезапно оказалось, что мои веки сделаны из свинца.

Железная шея, свинцовые веки, — подумалось мне. — Я становлюсь сильнее.

И потом я уснула.

8

Когда я открыла глаза, было уже светло, хотя стрелки моего медного будильника сонно показывали половину шестого.