Суд - Ардаматский Василий Иванович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прокурор медленно обернулся:
— Я к вам, Михаил Борисович… Извините, конечно, явился рановато.
— Прошу, прошу, товарищ Оганов. — Лукьянчик распахнул дверь в свой кабинет. Прокурор прошел вперед, Лукьянчик — за ним и тут же наткнулся на каменную спину Оганова, который остановился в дверях, так как в кабинете было темно. — Фу ты чертовщина! — Лукьянчик бросился к ближайшему окну, раздернул тяжелые гардины. — Дурацкая забота секретаря — она летом всегда, уходя из исполкома, закрывает здесь все окна, чтобы утреннее солнце не накаляло кабинет. Проходите… — Он раздернул еще две шторы и сел за стол.
Прокурор присел к маленькому приставному столику, отчего тот стал еще меньше.
А я с делом весьма неприятным, — медленно прогудел прокурор, поглаживая тяжелой ладонью полированный столик.
Что еще случилось? — недовольно спросил Лукьянчик, передвигая лежавшие на столе предметы, будто подчиняя их какому-то раз и навсегда установленному порядку.
Минувшей ночью мы задержали вашего заместителя Глинкина.
— Как это задержали? — Лукьянчик впился напряженным взглядом в Оганова. — Он же депутат?
— К тому ж еще и ваш зам, — подхватил прокурор и добавил: — Согласовано с горисполкомом.
— За что? — еще один нелепый вопрос, и Лукьянчик это сам понял, но с запозданием.
— За получение взятки. Но дело не только в этом.
— Таа-аа-ак… протяжно произнес Лукьянчик, мысли его в это время метались, как мыши в клетке.
— Я понимаю, вам, конечно, неприятно… — прогудел прокурор, и этой фразой он как бы отрезал все тревоги Лукьянчика — против него они ничего не имеют.
— Столько вместе работали — подумать не мог, — тихо сказал Лукьянчик.
— А у нас на глазах он еще больше, он же был замом и при прежнем председателе.
— Ну и что же он вам сказал? — небрежно спросил Лукьянчик, исподволь уголком глаза следя за прокурором, а тот прикрыл тяжеленные веки и молчал. «Не имеет права рассказывать», — подумал Лукьянчик и в это время услышал:
— А ему говорить еще и времени не было, да и что говорить-то? Сами подумайте… — Светлые глаза прокурора сверкнули, как два лезвия в темных нишах, и он встал: — Ну, я пойду трудиться.
Прокурор кивнул Лукьянчику и тяжело понес свое громоздкое тело к дверям и уже оттуда прогудел:
— Секретарь горкома Лосев тоже информирован… — и наконец ушел.
Тишина.
Лукьянчик вздрогнул от телефонного звонка, как от выстрела, и не сразу снял трубку:
— Лукьянчик слушает.
— Товарищ Лукьянчик, очень сожалею, ибо уважаю вас, но я должен пожаловаться вам на вашего зама… — Слабый, но въедливый мужской голос был очень плохо слышен.
— Говорите громче. Что случилось?
— Я инвалид Великой Отечественной войны Панков, по моему делу, если помните, вам было указание первого секретаря горкома партии товарища Лосева, вы передали тогда мое дело товарищу Глинкину, вашему заму, и я видел вашу резолюцию: «Обеспечить». Но прошло уже пять месяцев, и ничего не обеспечено…
— Позвоните, мне завтра, — прорвался в паузе Лукьянчик и, положив трубку, написал на календаре: «Дело Панкова». Сейчас терять уважающих его людей было неразумно. Но стоп! Надо думать не об этом!
Лукьянчик вышел из-за стола и, открыв дверь в приемную, крикнул:
— Меня нет!
К столу не вернулся, сел на диван в глубине кабинета.
И задумался… задумался…
Глинкин за решеткой! Как же это он промахнулся? Казалось бы, странно, но арест Глинкина не обжигал его душу тревогой. Неприятно, конечно, но не больше. И совсем никакой к нему жалости, — может быть, чуть-чуть сочувствия. Произошедшее не было невероятным, у Глинкина была даже любимая приговорочка: «Наша дорожка все время мимо тюрьмы», и смеялся при этом легко и весело… У них — клятвенная договоренность: если что случится с Глинкиным, другому не предпринимать ничего, по неопытности тут только напортить можно и вдобавок себя завалить… Но зато, если это случится с ним, жди руку помощи от Глинкина. Однажды Лукьянчик спросил: а если обоих? «Все равно — помогу», — твердо ответил Глинкин. И вообще, о возможной беде с ними Глинкин говорил просто, без надрыва, как о чем-то таком, что в жизни может быть с каждым… Если он споткнулся, как сказал Оганов, на одной взятке, выкрутится в два счета, надо знать, какие у него связи в республиканской столице… Но у него есть еще что-то — Оганов сказал непонятную фразу «дело не только в этом». В чем же еще? Неужели Глинкин делал что-то один? Нет, этого не может быть. Не такие у них отношения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})И Лукьянчик стал вспоминать давнее-давнее — начало их дружбы…
Поначалу Глинкин ему не понравился, уж больно настырный и неуступчивый, держался с ним так, будто он, Лукьянчик, работает у него замом, дело доходило до того, что Глинкин несколько раз отменял решения председателя. Наиболее острый конфликт произошел между ними в связи с приемом населения. Лукьянчик, придя в исполком, решил сделать прием целиком своим делом — ему хотелось этого прямого проявления власти над людьми. Но тогда большое жилищное строительство только-только начиналось, и Лукьянчику хотелось быть добрым.
— Подождите, через годик мы вам поможем, — утешал он просителей.
Глинкин однажды пришел на прием и, когда очередной проситель вышел из кабинета, сказал:
— Михаил Борисович, вы лезете в петлю. Никому вы через годик не поможете, да и годик ваш вот-вот уже и пройдет. Поймите, вы сами подрываете собственный авторитет, вас больше не выберут…
Лукьянчик задумался. К тому же выяснилось, что это ощущение власти над людьми весьма сомнительно, наоборот — чаще он чувствовал себя виноватым перед людьми…
В общем, не прошло и трех месяцев, как Лукьянчик прием посетителей возвратил Глинкину и потом не раз дивился, как умно и ловко тот это делал. Он все лучше понимал, что в лице Глинкина получил толкового учителя, а Глинкин, в свою очередь, мог убедиться в толковости ученика. Они частенько засиживались в исполкоме допоздна, и тогда в аппарате зло шутили. «Зам осваивает нового шефа». Работники исполкома симпатий к Глинкину не испытывали, более того — боялись его. Этот энергичный желтолицый мужчина, с улыбчивыми глазами, с густой сединой при сорока пяти годах, умел быть грубым и беспощадным, никакой оплошности в работе не прощал никому.
— Вы забыли, что вы советская власть, а народная власть опаздывать на работу не имеет права. Ищите себе работу, где дисциплина не обязательна…
Или:
— Вы забыли, что вы советская власть, а народная власть хамить народу не имеет права. Идите в торговлю… — Это была его любимая форма поучения.
Когда говорили, что Глинкин в исполкоме создал образцовый аппарат, в этом была своя правда, но дисциплина, основанная на одном страхе, не прочная дисциплина, в этом уже не раз убеждались многие руководители.
Глинкин учил Лукьянчика.
— Хотите знать, Михаил Борисович, в чем главный секрет хорошей работы? — вопрошал он, испытующе глядя ему в глаза. В своевременном, а еще лучше — в преждевременном чувстве опасности, точнее — в понимании опасности. Вот возьмем, к примеру, сегодняшнюю историю с ремонтом музыкальной школы. С одной стороны, вполне можно было ограничиться только косметическим ремонтом, ничего бы не случилось, и мы сохранили бы рабочую силу и стройматериалы для другого. Но! — Глинкин поднял палец. — Во-первых, в школе той учится внучка секретаря горкома Лосева — такие детальки мы с вами обязаны знать. Во-вторых, у нас есть традиция — в августе газеты начинают писать о строительстве и ремонте школ, об их готовности к учебному году. И вот этот сегодняшний наш директор-крикун — голову даю на отсечение, — если бы мы не пообещали ему ремонт, завтра накатал бы в «Правду» сочинение под заголовком: «Подкрасили вместо ремонта», и покатилась бы на нас с горы такая колымага, что у вас потом целый год бока болели бы. А вы хотели подкрасить…
— Так вы же вначале сами сказали то же самое! — воскликнул Лукьянчик.
— В разговоре, в споре, дорогой Михаил Борисович, можно сказать все, но когда наступает миг решения — оглянись по сторонам! Закон, — рассмеялся Глинкин. И продолжал: — Знаете, какие бывают ситуации? Гражданину Икс по всем статьям надо давать квартиру. И такая квартира у вас есть. А лучше сразу не дать и с полгодика потянуть. Почему? Только потому, что гражданин Икс фигура пробивная, а в городе, с такими же правами, как у него, есть еще сотни две игреков, которые спокойно сидят себе у моря и ждут погоды. Дал сразу Иксу, все игреки встрепенутся, и тогда тебе капут. А когда Икс за своей квартирой полгодика походит, поплачется в разных кабинетах, побьется рожей об стол, тогда можно и дать. И игреки скажут: нет, мы на такое не способны. Усекаете смысл?