Мы из Кронштадта. Подотдел очистки коммунхоза - Николай Берг

Демидов уже горланит отход. Пальба идет густо – хотя наши бьют пока одиночными, не дошло еще до очередей, но и одиночными садят часто. И не из бесшумок уже.

Все, пора. Теперь уже точно – пора.

Грузовики начинают трогаться с места, мы в установленном порядке шустро грузимся в свой БТР. Я все-таки зацепился коробкой с одноразовыми шприцами за броню, чуть не выронил. Все, загрузились, движок взрыкивает, поехали.

Вообще-то БТР-80 вмещает в себя по плану одиннадцать человек. Нас тут двенадцать, да с коробками. Правда, Демидов – тощий подросток. Зато наш новичок со странным прозвищем Енот занимает куда больше места, чем ему положено – нога у него после перелома бедренной кости еще не в порядке, потому он и сидит на заданиях сиднем в БТР, а ходит с костылями. Но как стрелок он хорош и напротив его амбразуры лучше зомби не болтаться.

Приобретение как раз с того боя, когда зубы Ильяс потерял. Крепко мы тогда вляпались, чудом выжили. Нарвались в незнакомом месте на засаду, потом чуть в горящей квартире не поджарились. И этого парня с перебитой ногой полночи таскали с места на место, я думал он не дотянет до больницы. Живучий оказался. А я его потом в больнице и не узнал – вот, говорят – ваш парень из Охотничьей команды. Я гляжу – худенький подросток лежит, незнакомый совсем. Нога на скелетном вытяжении и груз такой нехилый привешен – явно больше 10 килограмм, что многовато для подростка. Хорошо не ляпнул чего, не подумав, научился уже язык удерживать при людях, а то раньше все себе наживал неприятностей.

Поздоровался, присмотрелся – нет, понял, не подросток – он уже мужик, молодой, но мужик, просто жилистый, худощавый очень, вот за подростка и сошел, конституция на первый-то взгляд обманчивая. Нос перебит не по одному разу, да и на короткостриженой голове шрамы тоже видны. Физиономия грустная, глаза такие глубоко карие. Выразительные и тоже очень печальные, девкам такие нравятся, вид лицу придают романтический.

Поспрашал я его о том о сем, как пациента, ушел в недоумении. Кто такой, почему не знаю?

Потом только до меня доперло – он из той непонятной разведгруппы армейской, которую их же начальство и списало, подставив очень серьезно. А заодно и нас с Ильясом, дураков лопоухих. Осталось от этой группы два человека – капитан бывший Ремер, да вот еще этот Енот, а остальных мы потом съездили и похоронили, закопав скрюченные горелые трупы в мерзлую землю на забытом богом пустыре.

Ночью-то, да в стесненных обстоятельствах я его закопченную грязную мордочку не запомнил совершенно, а он вон какой оказался. Мне тогда главное было его живым с рук долой сдать, сработали чисто скоропомощные рефлексы, а к охоткоманде я его причислил токо чтобы не заморачивали вопросами ни при доставке через Финский залив, ни в больнице. А он тоже затихарился, прикинулся шлангом.

Правда это он такой смиренный, печальный и легкоранимый только с виду, как мне кажется. Во всяком случае из больницы его выперли с некоторым скандалом – две медсестрички из-за него повздорили, до драки. (Самое нелепое зрелище – женская драка, доложу я вам!) И когда наш майор представлял нам нового нашего сотоварища, мне не давало покоя, что очень он мне напоминает кого-то. Как только его сослуживец Ремер отрекомендовал его как человека с позывным «Енот» – картинка и сложилась. Ну, точно – именно енот! Раньше у него позывной другой был, а тут видно на запасной вариант перешел. И метко же сказано. Енот тоже с виду грустный такой, печальный взгляд черных больших глаз и сгоряча тянет его погладить, пожалеть – ан он за это легко может тяпнуть, зубы у него острые, характер вредный, непоседливый, всюду ему интерес есть и лазает повсеместно. Опять же легко приберет, что плохо лежит, а что хорошо лежит – легко переведет в категорию «плохолежащего», да еще дрессировке не подвержен совершенно, чего женщины в этой милой пушистой грустноглядящей зверюшке в упор не видят…

А когда оказалось, что у него просто болезненная чистоплотность и постирушку для него затеять – удовольствие, то тем более я убедился в точности прозвища -позывного.

Попутно выяснилось, что человек он виды видавший и весьма удивил нас на первой же совместной вылазке вопросом о том, почему мы не предупреждаем друг друга о том, что патроны кончились и надо перезарядиться. Мы как-то задумались. Вот он тогда и удивил нас простым предложением в случае когда патроны кончились громко предупреждать окружающих каким – нибудь коротким и ясным в пальбе словом. Например – «пустой!». А как зарядил – словом «готов!»

Так на вооружение и приняли. Потом из разных деталей вылезла твердая уверенность, что повоевать ему довелось много. Во всяком случае, майор и к Ремеру и Еноту стал относиться с подчеркнутым уважением, чего спервоначала не было. Какое там уважение к остаткам разбитой группы, которую так слили.

К слову прижился он в команде получше Ремера. Тот все-таки простоват, толковый офицер, вояка вполне себе годный, но вот хитрить не умеет, прямой как рельса. Енот же иного склада, вывернуться может из неприятной ситуации, да при том еще и навьюченным всяким полезным из этой ситуации выйдет.

Пришитого очередью к стенке дома морфа ни забрать, ни толком снять на видео из амбразуры десантной не получается никак – сполз вниз и обмяк, а там травища вымахала по пояс. Никто газоны в брошенном умершем городе не косит, бурьян попер за милую душу, что доставляет хлопот в работе. Не видно – кто там в бурьяне притаился. Подъехать поближе мешают массивные древние скамейки и всякие железные качели-карусели с оградками. Пешком идти – уже поднаперлось зомби с окрестностей. Сам по себе этот морф совершенно типовой и легко поддается классификации – средний, зооморфный, «прыгун» потому для некробиологической лаборатории, с которой у нас очень теплые взаимоотношения никакого интереса не представляет. Но для боевых групп каждый морф – это добавка к довольствию. Обычных зомби никто особо не считает, разве что есть такой странноватый подполковник при разведотделе Кронштадтской базы – вот он все время спрашивает у всех результаты именно по обычным зомби, но считать – кому охота. Главное расчистить площадку для мародерки, да чтоб грузчикам не мешали. А остальное – не важно, слишком в пятимиллионном раньше городе зомбаков много. А считая с собаками – тем более. Морфы – это да, учитывается, а простая нежить – на пучок десяток. Как самый слабый стрелок, но штатный видеооператор лезу быстро из верхнего люка, снимаю полуголую тушу в траве и ныряю обратно.

Майор у нас в этом плане – педант. Опять же строго следит за отчетностью и требует максимальной точности. Его девиз: «Мы как эти тупорылые скинхеды должны снимать каждого, кого завалили. Им это было нужно, чтоб их уж точно посадили, а нам – для архива. Никто не знает – что потом будет интересно. И тут должно быть точно – вон наши предки когда ломали очередную немецкую самоходку, то со спокойной душой не утруждаясь разбирательствами записывали в счет под именем „Фердинанд“, а не „Насхорн“ или там „Хуммель“. А сейчас набежало есторегов – дескать „Фердей“ было всего до сотни, значит наши предки все наврали и никого не подбили. У нас должно быть как в аптеке – свалили „стенолаза“ – значит „стенолаз“ и был, пришибли „прыгуна“ – значит и был „прыгун“. И никак иначе!».