Легенда о ретивом сердце - Загорный Анатолий Гаврилович

— Есть кто? — спросил, вглядываясь в темноту. Постоял немного, усилием воли поднялся к Буру, свел его в сарай, где тянуло промозглым сквозняком, и вернулся в жилище. Нащупав рукою покрытую шкурой лавку, улегся. Тут же сон сковал его веки.

Снилась родная изба в Карачарове, машущая ветками калина и детская зыбка. И он не знал, что так тихо раскачивается — калина за окном или он сам в зыбке той. Только было покойно и сладостно... Потом Илейка бежал, и свистели стрелы над головой. Трещали сучья под сапогами, ухало сердце. Еще мгновение — и враг настигнет его...

Илейка проснулся, но и наяву продолжало лезть в глаза несусветное: унылая мокрая глина, шершавый песок и лужи, лужи без конца. Поднялся, стащил с себя мокрую рубаху, но сапоги сиять не сумел, опять повалился па лавку, завернулся в шкуру. Без всякой связи вставали в памяти лица, какие-то странные деревья, отяжелевшие не то от плодов, не то от птиц; ярко светило жало копья и постепенно гасло. Потом пригрезилась Синегорка, но совсем другой, тихой и ласковой, как осеннее озеро, в котором не тонут желтые листья. Она была так близко!

Проснулся поздно. В полуземлянке было довольно уютно, тепло, пахла засунутая под кровлю душица. Круглая печь в углу, казалось, только что погасла. Илейка сбросил шкуру, облезлую, вытертую, сел на лавке. Голова все еще кружилась, в теле ощущалась слабость, но жара не было. Слегка поташнивало. Огляделся и увидел на столе краюху хлеба и вяленую рыбину. Протянул руку, чтобы взять, но остановился. Прямо на него смотрело черное лицо мертвеца. Перед кончиной он рвал на себе одежду, пока отравленные копья мора не пригвоздили его в углу, где он и застыл. Илейка остановился, рука его повисла в воздухе, и долго не мог отвести взгляда от черного рта. Почувствовал, как волосы начинают шевелиться. Где прячется этот мор? Каков он? Ведь стоило его поразить, как он принимал вид безобразного старика в саване с осколком косы в иссохшей руке. Су пул копьем в угол, под стол и под скамью... Потом взял хлеб и рыбину, положил за пазуху. Вышел.

Солнце не проглядывало, морщинистые лужи дышали холодом. Вывел коня из сарая, забрался в седло.

Илья был в небольшом селе, окруженном со всех сторон лесом. Бревенчатые избы и полуземлянки будто наперегонки взбегали на холм — кто выше. Только слабо дымящие костры из можжевельника напоминали о людях. Бессильно поднимались к небу жидкие дымки. Илейка поехал. Бездомная корова тыкалась мордой в калитку, две другие лежали поперек дороги. Много разного скарба валялось кругом: заступ, опрокинутое ведерко, сачок для ловли раков, чья-то беличьего меха шапка. Светили под плетнем голые желтые ноги мертвеца. Другой лежал в канаве, подломив руки, лицом в журчащий ручей. Трупы стали попадаться все чаще и чаще. Скрюченный смерд припал к земле, у плетня сидел юноша. Под ветлою согнулась женщина — сияли на руках браслеты из крученого стекла. Застигнутая мором, лежала мать, прижав к груди ребенка.

Страшное поле битвы, где нельзя никого поразить, но все поражены невидимыми мечами! Молчаливо, сосредоточенно пускает мор свои стрелы, и кто знает, быть может, сейчас он натянул лук в него, в Илейку. Да, он слышит, как летит стрела,— легкий шумок пробегает по мокрой листве, осыпает капли. И самый ветерок напоен, кажется, смертельным ядом. Илейка подогнал коня. Вот одичавший пес тащит чью-то руку, вон в засмоленной мешковине человек волочит труп, зацепив его сучковатой палкой. Кто из них страшнее? Пустил коня вскачь.

И в соседнем селении свирепствовал мор — повсюду валялись трупы. Казалось, царству его не будет конца. Костры, костры, куда ни глянь. Они зачадили землю горьковатым смолистым дымом. Живые стояли у костров, на их лицах было написано тупое равнодушие, они изнемогали в неравной борьбе и ждали своей участи, сбившись тесными кучками. Молчали. Потрескивали в руках ветки можжевельника.

В одном месте увидел погасший костер, в котором тлела единственная головешка. Люди лежали вокруг. Илейка стискивал ногами бока коня. Мучительно хотелось есть, но есть не мог — самый вид пищи вызывал отвращение. В глазах темнело. Показалось, что мор наконец поразил и его. Загорелось внутри. Едва удержался в седле, приник лицом к гриве.

Бур словно понял, что с хозяином случилось что-то неладное, тихонько заржал и пошел медленнее, осторожно выбирая дорогу. Жар сменился морозом, словно за ворот- ник сыпались жгучие иголки инея. Стучал зубами, прижимаясь к холке коня. Забытье становилось все глубже и глубже, словно погружался в мутную холодную реку. Упал с коня на дорогу и лежал ничком. Бур стоял над ним и обнюхивал. Кое-как Илья отполз в сторону под дерево и потерял сознание надолго...

Когда очнулся, светило яркое солнце. Был час птичьего гвалта. Свежая изумрудная зелень уже высохла и, просвечиваемая лучами, бросала на все легкую полутень, а земля дымилась теплым паром. Воздух наполнился веселыми голосами, стрекотанием насекомых; цветы поднимались тучными зарослями, испуская густой здоровый дух. Понял, что выжил и все уже позади. Несколько щеглов уселись над ним и передразнивали друг друга. Выпорхнули две сизоворонки, пестрые, яркие, будто ряженые. И это было счастье. Нее наполнилось ликованием — ревел где-то в чаще сохатый, неистово захлебывались лягушки: солнце прогрело их холодную кровь; будто оживший желтый цветок, трепыхалась бабочка над целым строем ромашек.

Илейка поднялся, отыскал глазами пасшегося неподалеку кони, подобрал копье. Вытащил из-за пазухи пропахший потом хлеб и рыбу, стал есть. Еды оказалось слишком мало, чтобы утолить голод.

Взобрался в седло и поехал, радуясь солнцу, греясь в его щедрых лучах. Все о Синегорке думалось. Кто она? Какого племени? Размышления Илейки прервал неясный шум.

Поскакал быстрей. Бур выбрасывал из-под копыт комья сырой земли — выскоки. Навстречу из-за перелеска вынырнуло дымящееся село. По всему было видно, что недавно здесь разбойничали печенеги. Слишком поздно прискакал Илейка. Степняки подожгли несколько изб, убили человек пять, столько же ранили, многих забрали в полон. Люди сошлись одной большой тучей и говорили все сразу. Илейка оглядел их — живые, здоровые, они и не подозревают о страшном несчастье в соседних весях, отстоящих от них в тридцати верстах. Измазанные сажей, оборванные, мокрые, но полные сил, полные жизни.

— Братия! — призывал худой, как посох, староста, пытаясь привлечь внимание.— Во язычестве пребываете! Не познали истинного бога и несете кару его разорением и пожарами! Наслал он неведомое племя, у коего глаза прорезаны камышом!

— Пошел ты, пес, кадильница поповская! Не молитвою надо, а мечом, — отвечал ему босой смерд, черный, усатый, что жук.— Мстить надо поганым.

— А я говорю, тыном огородиться, остолпиться надо. Прошли добрые времена, лютует день! — вставил свое слово другой, нескладный, как плохо сложенная печь.— Дубьем огородиться надо. Городом жить, не селом.

— Батюшка мой! — вопила женщина.— Угас ты, кормилец наш ненаглядный! Горе мне, горюшко...

— За тобой пойду, Мстиша, зароюсь в землю-то...— вторила ей другая,— детки-то малые остались... Мирко и Константин... Костя наш голопузенький.

— Смерды! Сядем на коней и достанем печенегов! В поле их достанем! Загоним в лес, всех перебьем до единого! — перекрывая общий шум, призывал высокий, подпоясанный вервием мужчина.— Вызволим своих из беды, достанем награбленное!

Люди разбирали жерди, подпиравшие стога сена.

— К богу! К богу обратитесь! — увещевал староста.

— Глядите! — показал кто-то рукой на приближающегося И лейку.— Боги послали нам витязя.

— Какой же он витязь? Обличье у него мужицкое,— подхватил босой смерд.— Эй, отрок, куда путь держишь?

— Вашим промыслом, по вашей дороге,— отвечал Илейка.

— Нужда до тебя есть! Ограбили нас печенеги, положили пустоту на землю, и мы решили догнать их. Поскачешь ли впереди?

— Да, да! Головным! Сноп без перевясла — солома.

— Они далеко не ушли со скарбом-то...

— Поскачу!

— Собирайтесь, люди! — замахал шапкой приземистый старик.— Якушка, Матюшка, Игошка, Любимка, берите коней, и пусть каждый прихватит топор, косу или рогатину. Выезжайте на околицу.