Имперский маг - Оксана Ветловская

Проект «Штральканоне» закрыли, когда погиб профессор Хельвиг. Долгое расследование ничего не дало: судя по всему, это действительно был просто несчастный случай на испытаниях новой установки.

«Пока с этим оружием могут управляться только сильнейшие экстрасенсы рейха, а их можно по пальцам одной руки пересчитать, — сказал Хельвиг Штернбергу при последней встрече. — Мы должны создать оружие, которое будет обслуживать обычный расчёт немецких солдат». Вместо энергии Тонкого мира, которую концентрировали кристаллы ясновидцев, профессор решил задействовать электричество. Первое же включение аппарата убило не только крыс, на которых проводились испытания, но и тех, кто находился в хорошо защищённой будке контрольно-наблюдательного пункта.

«Мы должны создать оружие для обычных немецких солдат», — такие слова часто повторял про себя Штернберг в эти дни; порою казалось, что вечно всем недовольный Хельвиг не погиб, а просто дал ему отставку, выставил за дверь за ненадобностью, притом что Штернберг лично обследовал зал с испытательным стендом после трагедии, писал психометрическое заключение и присутствовал на похоронах. Хельвига хоронили как героя. Все его наработки решено было передать группе физиков из Людвигсхафена, которые тоже сотрудничали с оккультным отделом «Аненэрбе», причём уже давно, — с большим подотделом штурмбанфюрера Мёльдерса.

«Апогей дьявольской бессмыслицы», — говорил Штернберг об этом решении, не скрывая того, что считает свой крохотный подотдел полноправным наследником бюро Хельвига. Но Штернберг был слишком молод для того, чтобы возглавить проект уровня «Штральканоне». И тогда он взялся за создание собственного проекта. Ему не давала покоя мысль о британских близнецах-агентах (одного из которых арестовали в августе прошлого года на мюнхенском вокзале) — о людях, мгновенно передающих друг другу информацию из любой части света.

Время было не самым удачным для новых начинаний. В обход обтекаемых заголовков газет и бравурных радиоречей ползли разговоры о невиданных потерях под Сталинградом, который ещё несколько месяцев назад должен был пасть, но имя этого злополучного города упорно возникало вновь и вновь, выплывая из тумана слухов подобно кораблю-призраку, чьё появление, как известно, не сулит удач. Приход нового года ознаменовался расстрелом нескольких астрологов — не из «Аненэрбе», — опрометчиво пообещавших немецким войскам скорую победу, зато был выпущен из-под домашнего ареста начальник подотдела оккультной прогностики, ещё в конце лета предупреждавший об очень тяжёлой фронтовой зиме.

Тем не менее Штернберг был уверен, что его проект будет одобрен. Он ещё раз просмотрел бумаги. Сегодня он представит проект самому рейхсфюреру.

Мюнхен

Январь — февраль 1943 года

Позже Штернбергу казалось, что всё в те дни предвещало нечто значительное. Впрочем, работа шла как обычно. Он был одержим идеей телепатической передачи разведданных и искал способ пробудить скрытые сверхчувственные способности обычных людей. Его не ограничивали в средствах, что вызывало зависть не только работников других подразделений «Аненэрбе», но и коллег из оккультного отдела, никогда, собственно, не страдавших от материальных затруднений. Но Штернберг пока не желал этого замечать. Склизкая темнота человеческих мыслей была привычной и единственно возможной атмосферой. Настоящая жизнь проходила не в этой мгле, а в золотистой дымке на горизонтах нескончаемого внутреннего поиска, там, где проступали очертания чего-то удивительного и необыкновенного.

Это было состояние того непрерывного внутреннего подъёма, той стеклянно-дрожащей чистоты восприятия, когда всякий случайный предмет, на который падал рассеянный взгляд, представал с мучающей глаз бессмертной отчётливостью, словно бы перед тем, как запечатлеться в вечности, явив через себя суть всех вещей. В такие минуты чудилось, что душа добирается до высшей своей октавы и звенит там, требуя нового, более высокого, невообразимого регистра, какого-то четвёртого измерения. Все краски вокруг были как никогда насыщены полутонами, и все звуки казались как никогда объёмными, дробными, многоплановыми. Сидя в своём кабинете за столом, заставленным старыми книгами, с веером выписок под правой рукой, Штернберг слышал, как в соседнем помещении, за толстыми стенами, легко ходят, деликатно опускаются на едва заскрипевший стул, глухо хлопают дверцей тумбочки, — и всё это сквозь грохот и гомон рабочих, прямо под окном разбирающих брусчатку; слышал цокот дамских каблучков в арке через дорогу — который нисколько не заглушался остервенелым рёвом проехавшего грузовика, битком набитого запакованным в серое сукно человеческим грузом, в унисон думающим о тепле и о пиве, — и это он слышал тоже, уже, правда, другим слухом, тоже обострившимся до предела. И где-то высоко над всем миром, оставшимся в холодной глубине, мысль скользила, как конькобежец по льду.

Лихорадка очередного изыскания захватила его целиком, не оставляя времени ни для еды, ни для сна. Часто он оставался на ночь в институте (да и не хотелось идти в недавно приобретённую мюнхенскую квартиру, огромную, прекрасно обставленную, но совершенно нежилую; прислугу он, едва наняв, прогнал сразу, как выяснилось, что любопытные женщины, невзирая на все запреты, повадились трогать различные амулеты, идолы и загадочного вида устройства, которыми были заставлены почти все комнаты, да к тому же интересоваться его перепиской). Глаза саднило от хронического недосыпания, но его это мало беспокоило; так и не удосужился он поинтересоваться и тем, кто каждое утро доставлял ему на письменный стол кофе и бутерброды. Никто и ничто не тревожило: сотрудники не нарушали его сосредоточенное уединение, учёба в университете на тот момент не представляла для него уже никакой проблемы, временно он мог позволить себе забыть о ней, так как по личному распоряжению Вальтера Вюста, куратора «Аненэрбе» и, с июля сорок первого, ректора Мюнхенского Университета, изыскания Штернберга зачитывались за университетскую научную работу.

Он ещё не знал, к чему приведут поиски, но уже смутно представлял себе некий прибор — не курения, не ядовитые порошки по забытым рецептам — а нечто современное, некое техническое устройство, и хитроумное, и обескураживающе простое, предназначенное из любого человека сделать на время настоящего мага. Существовало ли у древних что-то подобное? Посмотрим: зеркала прорицателей. Зеркала для святочных гаданий у русских. Индийские священнослужители пользуются вогнутыми зеркалами с позолоченной поверхностью. Так называемое «Зеркало Соломона», из полированной стали — и ныне довольно распространённое магическое приспособление. Вогнутое зеркало собирает в своём фокусе астральный свет, и человек, находящийся перед таким зеркалом, приобретает способность к ясновидению — очень интересно, надо будет проверить на практике. Золотые и серебряные зеркала, найденные в захоронениях перуанских племён. Бронзовые, с полированным дном, священные котлы древнегреческих жрецов. Кстати, о котлах: если вспомнить истории про чудесные котлы из кельтских мифов — тот же котёл Брана, возрождающий павших воинов, — имеет ли всё это какое-то отношение к… — впрочем, не будем пока отвлекаться. Таинственное зеркало учёного-монаха Роджера Бэкона — уж не являлся ли необычайно прозорливый францисканец, знаменитый своими мистическими озарениями, ясновидящим, заглядывавшим в далёкое будущее? Зеркала флорентийских академиков семнадцатого века, способные отражать и концентрировать холод ледяных глыб. Любопытно: в сущности, вогнутое зеркало — своеобразный приёмник и передатчик, причём далеко не только видимого света — любых излучений, в том числе и излучений Тонкого мира? Интересная мысль, но что дальше?..