Ящерица (Сборник рассказов) - Банана Ёсимото

Я довольно быстро вписалась в рабочий коллектив, без всяких недоразумений и несуразностей. Во-первых, за счет присущего мне здравого смысла, а во-вторых, я не забывала о специфических особенностях своего детства. Кроме того, я сама предпочла город деревне — никто не заставлял меня переезжать. И, взвесив все достоинства и недостатки своего существования, я пришла к выводу, что моя жизнь прекрасна.

Однако стоило мне перед сном подумать о своих родителях, как я начинала плакать и ночь напролет рыдала в подушку. Не от того, что чувствовала себя одинокой и хотела снова увидеться с ними, и не из чувства благодарности к ним. Но потому, что я прекрасно знала, с какой теплотой, свойственной не совсем обычным людям (а именно к этому типу относились мои родители и другие члены общины), с каким светлым выражением лица (которое я считала лживым, пока не привыкла) встретят они меня — все еще нежно любимую, пусть и странной любовью — в своей деревеньке, где живут, как и жили, ничего не меняя. И я в который раз решала, что, как только наступит утро, сяду в поезд и поеду к ним, вернусь в родительский дом. Я искренне желала этого. Мысль о возвращении была так соблазнительна. Ведь человек не в состоянии вернуться к прошлому, и именно поэтому волей-неволей ему приходится двигаться вперед. Но я — я могла совершить этот невозможный скачок, вернуться в затерянную посреди буйной зелени деревеньку, где время прекратило свой ход.

Но в то же время я прекрасно сознавала, что никуда не поеду. Несмотря на одиночество. Несмотря на то что сама толком не знаю, что я здесь делаю. Это было интуитивное чувство. Чувство невозможности возвращения. Как будто мне кто-то не позволяет вернуться, хотя я желаю этого от чистого сердца. Мне оставалось только закутаться поплотнее в одеяло и терпеть, стиснув зубы.

На следующее утро я вставала, умывалась и отправлялась на работу с абсолютно пустой головой. Настолько пустой, что даже не могла припомнить, отчего же вчера вечером мне было так тоскливо. За то время, что я ехала в электричке на работу, мои припухшие от слез веки постепенно принимали свой обычный вид. Случалось, в разговоре я употребляла смешные для городского уха слова, вызывая у собеседников улыбки: «деревенская простушка». Но у себя на работе я пользовалась популярностью. Мне признавались в любви, из-за меня ссорились. Соперницы ругали меня, а подруги приходили за советом. На дни рождения я исправно получала подарки.

Так прошло два года.

И прошло бы еще десять, если бы я не встретила Акиру.

После нашей встречи я наконец-то поняла, зачем приехала в Токио.

Теперь я живу с Акирой.

Он нигде не работает. Сидит целыми днями дома и изготавливает непонятные вещицы. Вещицы эти бывают деревянные или металлические. Бесформенные, но небольшие по величине, они легко умещаются в ладони. Могу с уверенностью сказать, что к бижутерии они не имеют никакого отношения. Я не знаю точно, какие инструменты использует Акира во время работы, но подозреваю, что кроме щипцов и ножа для резьбы он активно прибегает к помощи неких сил, сродни тем, что помогают гнуть чайные ложки на расстоянии.

Таким образом, у меня теперь появилась подработка — по дороге в свой офис я пересекаюсь с «клиентами» (так я называю людей, которые, услышав про эти вещицы, захотели их купить) и продаю им Акирины творения. Сам Акира предпочитает не встречаться с людьми.

Сегодняшним моим «клиентом» была, судя по голосу в телефонной трубке и общему впечатлению от разговора, молодая женщина лет двадцати пяти — тридцати.

— Ну, я пошла, — с этими словами я направилась к дверям.

Акира проводил меня до порога

Мы договорились встретиться с ней в кафе, расположенном в одном из высотных зданий делового района Синдзюку. Она сразу узнала меня по ярко-красной юбке (заранее обговоренная деталь). Красивая женщина с ясным взором, одетая в деловой костюм. Она приветливо улыбнулась, когда наши глаза встретились, и слегка поклонилась в качестве приветствия.

— Приятно познакомиться, — сказала я, не представляясь. Визитку тоже не дала, хотя повсеместно принято обмениваться визитными карточками при первой встрече. Акира считает, что излишняя известность — вред, а не благо.

— Мне тоже, — ответила она и назвала свою фамилию: — Окубо. — Затем снова улыбнулась.

Я, со словами: «Секундочку… Вот, пожалуйста», достала из сумки завернутый в тонкую коричневую бумагу предмет и положила его на стол. Сверток глухо стукнулся о столешницу. Она протянула руку, на лице ее неожиданно появилось детское выражение любопытства:

— Можно я посмотрю?

Наши покупатели в большинстве своем порядочные люди, поэтому нет смысла им не доверять.

— Конечно-конечно.

Она, шурша бумагой, развернула сверток. Достала его содержимое.

— Так это… — протянула она и замолчала, зажав вещицу в руке.

По лицу ее было видно, что ей не хватает слов, чтобы закончить фразу. Она выглядела беспомощной и счастливой одновременно.

Мне были понятны чувства этой женщины.

Я познакомилась с Акирой — приятелем приятеля — еще в бытность его студентом. При знакомстве я посмотрела ему в глаза и сразу поняла, c кем имею дело, — от него так и веяло духовностью и религиозностью. Невысокий рост, блеск в глазах, манера поведения — все выдавало в нем этот своеобразный тип верующих людей. На меня как будто пахнуло с детства знакомым воздухом родительского дома. Я возненавидела Акиру. Но чем больше была ненависть, тем сильнее становилась моя любовь.

В общине, еще ребенком, я прочла пару книжек по психологии и в результате уяснила для себя, что, даже если я сбегу из деревни, когда-нибудь, неизвестно в каком обличий — но я-то сразу пойму, в чем дело, — мое прошлое бумерангом вернется ко мне. Это естественный и необратимый процесс, подобный замыканию круга. Поэтому единственное, что мне останется сделать, когда прошлое нанесет свой удар, — это принять вещи такими, как они есть. Но ведь слово «УДАР», на удивление похоже на слово «ДАР». Значит, все будет замечательно.

По большому счету я не ошиблась. «Ударом прошлого» оказался человек, мужчина. И хотя мне было с ним непросто, лучшего я не могла себе представить. По крайней мере, мне было понятно, как противостоять трудностям, знакомым по прошлой жизни. Уж лучше так, чем, ничего не подозревая, жить обычной жизнью, удачно выйти замуж за коллегу по работе, а потом вдруг, в нервном припадке, ни с того ни с сего попытаться задушить собственных детей — об этом случае даже в газетах писали.

Физически ощущая тяжесть своего прошлого, я примерно представляла себе, что меня ждет, и была готова к этому. Чувство готовности было похоже на неизбежную тяжесть собственной крови, тяжесть ее движения по сосудам. Фатальное чувство, которое испытывают больные раком или малокровием. Оно также свойственно людям из семей с наследственными болезнями, чувство обреченности: «Ничего не поделаешь. Я — это я. Мне уже не родиться у других родителей».

Бизнес Акиры начался с амулета, который он изготовил для меня, — мы тогда только начали жить вместе, и я вся была на нервах. Своего рода этюд. Набросок.

Я искренне желаю, чтобы и у вас когда-нибудь появился такой амулет!

Его главная особенность заключалась в том, что он — единственная в этом мире вещь, существовавшая только для меня. Но (как выяснилось в дальнейшем) Акира придал ему форму «вещи-которую-хотят-иметь-все». Этот амулет вызвал во мне редкое чувство, сродни тому, которое, должно быть, испытывает молодая мать, когда младенец впервые берет ее грудь. Мягкий толчок, всецело оправдывающий твое существование. Исчерпывающий ответ на вопрос «Зачем я живу?». Вот какая сила была сокрыта в «вещицах» Акиры.

— Держи, — сказал он.

Я протянула ладонь и ощутила знакомую сладкую тяжесть (внутри все оборвалось, где-то в сердце хлынули горячие слезы), давнее воспоминание из детства, словно я держу в затекшей руке птенца.

Я заплакала:

— Зачем ты мне это дал? Зачем делать чудо материальным? Ведь осязаемые вещи рано или поздно ломаются.

— Не волнуйся. Если ты его потеряешь или сломаешь — я тебе сделаю другой. Я таких могу сколько угодно сделать.

Именно в этот момент я как будто пробудилась после долгого-долгого сна. Пришло осознание того, что всю свою жизнь я ждала этих слов. Даже если я заблуждаюсь, все равно! Для меня, бездомной, безродной, одинокой — хоть и не замечавшей своего одиночества. Для меня, запуганной и не ждущей от ежесекундно меняющейся жизни ничего хорошего. Для меня, которая не в силах больше сдерживать бешеное биение сердца, эти слова были волшебным заклинанием. Я подумала, что, наверное, много лет назад отец услышал от основателя общины не меньшие по своей значимости слова. Впервые в жизни мне показалось, что я начала понимать своего отца.