Хокку заката, хокку рассвета - Оксана Аболина

— Я тебя ненавижу! — орал мальчишка. — Вот вырасту! Стану экологом! Будешь знать! — и опять истошный визг.

Весь подобрался Черный Ягуар, рука сама положила ком в карман, он не заметил, как это случилось, а ноги несли его уже наперерез папаше с сыночком.

— Кем ты, говоришь, станешь? — ласково спросил Черный Ягуар и хищно улыбнулся мальчишке. Тот резко замолчал. — Экологом?

Черный Ягуар взял мужчину за шиворот куртки, сбил с ног, ткнул лицом в поребрик. Очки с того упали и разбились. Мальчишка застыл, как парализованный, лицо его сковал страх.

— Смотри, как ты будешь обращаться со своим отцом, когда вырастешь, — и носом того в асфальт, еще, еще и еще. Нос хрустнул, кровь хлынула на мостовую, на руку Черного Ягуара с содранными ногтями. — Так кем, ты говоришь, хочешь стать? — Черный Ягуар отпустил мужчину и, взяв мальчишку за шиворот, поднял его — так что глаза его были на уровне его собственных глаз. — и жестким холодным хищным взглядом полоснул пацана по испуганному лицу. Мужчина, схватившись одной рукой за разбитое лицо, другой шарил вокруг себя — искал очки. Он явно при этом старался что-то выговорить — только не мог: нос и рот были разбиты. Не найдя очков, он попытался встать — кажется, хотел защитить сыночка. Черный Ягуар оттолкнул его ногой и равнодушно изрек: — Успокойся, папаша, ты мне еще благодарен будешь за это. — и мальчишке, висящему в воздухе. — Смотри, как бы за тобой самим не пришел эколог… — отпустил его и пошел.

Сзади раздались судорожные всхлипывания:

— Папочка… папочка…

Не выдержал, оглянулся Черный Ягуар. Ухмыльнулся презрительно: отец с сыном, измазанные кровью, сидели на асфальте, обнимая друг друга, и плакали.

Кровь на губахот израненных словвылечит боль.

16

Истину видит

сердцем слепец.

Послушай его.

От двери до поворота тридцать семь шагов полумрака. Каждый раз, выходя из кабинета, я на несколько секунд останавливаюсь, чтобы привыкнуть. Иногда там, впереди — в освещенном коридоре — проходят люди. Некоторые останавливаются, заглядывая во тьму. Словно в глаза смерти.

Очередная тень мелькнула на свету, на секунду застыла возле поворота, а затем медленно двинулась ко мне. Полумрак принял ее, и я скользнул в сторону, притаился, замер у противоположной стены.

— Не прячься, — неожиданно произнесла тень. — Я тебя вижу. Я хорошо вижу в темноте. Как кот.

По коридору шел молодой человек лет двадцати. В первый момент мне показалось, что он как-то странно одет. Но нет, одежда на нем была недорогой, но вполне добротной. Просто он не умел ее носить. Ни этот пиджак, застегнутый на все пуговицы и смешно облегающий большой живот, ни узкую светлую рубашку, упиравшуюся накрахмаленным воротничком в полные щеки, ни тем более галстук.

— Здесь запрещено ходить, — осторожно произнес я, пытаясь понять, что за странного типа занесло в наш отсек Департамента.

— Почему? — удивился он. — Потому что тебе мама запретила?

Он стоял и смотрел на меня. Глаза у него были распахнутыми и наивными. Не из этого времени. Не из этой эпохи. И я растерялся…. Умственно неполноценные, люди с ограниченными интеллектуальными способностями, подлежали принудительной отправке в хоспис.

— Ты как сюда попал? — спросил я.

— Оттуда пришел, — толстяк обернулся и показал на главный коридор.

— А в Департамент… в это зда… тьфу, в этот дом как ты попал?

— Плеваться нельзя. Может прийти эколог и забрать тебя на кладбище. Меня мама привела. Мы часто сюда приходим…

Мама его привела… всё-таки гнилая у нас система. С любой стороны гнилая. Взяточникам даже экологи не страшны — откупятся. Нет, не от рядовых боевиков — от высокого начальства. Когда-то ведь я тоже верил в Экологический кодекс. Пока не понял, что времена борьбы за идею давно миновали и настали совсем иные времена. Борьбы за место под солнцем.

— Ну что ж, удачи тебе, парень, — я похлопал толстяка по плечу. Пора было спешить к Желтопузому.

— Постой! — неожиданно сказал он. — Хочешь конфету? У меня есть одна — я тебе ее всю отдам.

И принялся суетливо шарить по карманам. Ему хотелось поговорить — ведь, наверное, Департамент — единственное место, куда его привозят из дома. А так четыре стены… или восемь… или двенадцать, но все равно лишь стен. Неожиданно меня уколола в сердце иголка. Больно уколола. Как в юности, когда я еще не был циником… Три минуты. Они ведь ничего не решают.

— Давай свою конфету, — сказал я. — С тобой никто не разговаривает?

— Только мама. Мама и Друг.

— Твой друг? Ты с кем-то дружишь?

Толстяк оглянулся по сторонам, словно собирался сообщить мне большой секрет и действительно наклонился и тихо прошептал:

— Только никому не говори! Мы часто с ним беседуем.

— И о чем же?

— Ну… о жизни. О том, почему меня во двор не пускают. О людях, которых из окна видно. О кошках. У нас раньше была кошка, но потом мама ее куда-то отнесла. Хочу, чтобы мама ее обратно вернула.

— И что твой друг говорит?

— Говорит, что нужно терпеть. Он добрый! Только он не человек. Вот, держи конфету, она сладкая.

И толстяк протянул мне липкую ириску. Она лежала на его толстой потной ладошке — с прилипшими нитками и волосками, грязная, замусоленная… Но иголка снова зашевелилась в сердце, я взял эту ириску и принялся ее жевать.

— Если твой друг не человек, — спросил я, — то кто он? Бог?

— Он не Бог. Я не знаю, кто такой Бог. Мой друг просто приходит ко мне в гости. Вот сюда, — и толстяк показал на свою голову. — Он говорит, что если я буду правильно жить, то возьмет меня в хорошее место. А если буду поступать плохо, то выгонит меня из дома в темный лес.

— Тебе это мама сказала?

— Нет, не мама, — ответил мой странный собеседник и грустно вздохнул. — Мама не верит, что он есть. А как его нет, если когда я прошу его о чем-то, то почти всегда это сбывается. Только я редко его о чем-то прошу. Вдруг он подумает, что я слишком жадный? Ты как думаешь, Друг может обидеться, если я буду просить его чаще?

Я стоял и смотрел на человека, который не прошел бы ни один тест ай кью. На умственно отсталого, который самостоятельно додумался до идеи Бога.

— Скажи, а что будет с плохими людьми? — спросил я его. — Ты когда-нибудь спрашивал об этом?

Толстяк снова посмотрел по сторонам и тихим шепотом произнес:

— Ты что-то украл? Не бойся! Если ты понял, что это плохо — мой Друг тебе обязательно поможет. Я попрошу у него, хочешь? Сегодня, когда мы с мамой домой вернемся?

Я отвернулся. Глаза неожиданно защипало, но я пересилил минутную слабость. Вытащил ком, взглянул на часы — опаздываю.

— Гриша! — раздался испуганный женский голос. — Я же сказала тебе никуда не ходить!

— Это моя мама! — пояснил толстяк. — Нам пора домой. Ты придешь к нам в гости?

— Не знаю… — честно ответил я.

— Приходи. Обязательно. Ну, я пошел, — и, помахав на прощание рукой, он направился к своей маме.

На полпути я его окрикнул:

— Гриша!

— Что? — обернулся он.

— Попроси за меня у своего друга, ладно?

Истину видитсердцем слепец.Послушай его.

17

Тот, кто с тобою

смеется внутри.

Ветер души.

Руки Черного Ягуара были измараны в крови избитого им мужчины. Пальцы неприятно липли друг к другу. Он заскочил в уборную ближайшей кафешки, мыла там, как всегда, не было, но и просто ополоснуться не удалось — приложив кредитку к автомату, Черный Ягуар выяснил, что свой водяной минимум до конца недели уже использовал — ну да, забыл совершенно, вчера ведь в ванной в его отсутствие сорвало вентиль, пока он пришел да починил его, много воды утекло… Можно было, конечно, заскочить в Департамент, там вымыться, но и без того нелюбимое место сегодня отталкивало особенно сильно — есть вероятность, что придется объяснять по новой, что к чему с Нургалиевой. Да и насчет внучки ее хотелось бы, чтобы поскорее затихло. Если девочку не найдут, а ее, разумеется, не найдут, потому что ее нет ни у матери, ни у брата, то кого будут о ней спрашивать в первую очередь? Разумеется, Черного Ягуара. А завтра — бумаги уже как-нибудь да оформят — дело пойдет в архив. Никто и не вспомнит о девочке Гуле, если только не начнут искать компромат на самого Черного Ягуара.

«В магазине около дома куплю канистру питьевой», — решил Черный Ягуар и трусцой побежал в сторону дома. Но бежать было удивительно тяжело, ноги как будто залило свинцом, и серое небо, казалось, упало на плечи. Черный Ягуар вспомнил муху на стекле, встряхнул головой. Нет, это не про него говорил Сванидзе. А даже если про него — то ошибался старик — это не та тяжесть. Может быть, заболел?