Вечный шах - Мария Владимировна Воронова

Такое высокомерие объяснялось тем, что Евгений Степанович в свое время крайне удачно женился. Супруга его приходилась внучкой знаменитому старому большевику, причем не единственной. Потомки великого сановника делали великие карьеры, так что у Петровского везде были свои люди, а второй секретарь обкома Зубков приходился его жене двоюродным братом, и, по слухам, их связывали не только родственные узы, но и крепкая дружба.

Петровский и без всякого блата был великолепным специалистом в судебной психиатрии, но поддержка сильных мира сего позволяла ему свободно высказывать дерзкие гипотезы про маньяков и рисовать их психологические портреты, не рискуя получить по голове от руководства.

— Зачем ты свет включила, комары же налетят! — услышала Ирина мамин голос и очнулась от раздумий.

— Не долетят, Мария Васильевна, — Гортензия Андреевна появилась на пороге с вязаньем в руках, — какие полеты, когда вода с неба льется.

— Потом не жалуйтесь, если всю ночь не уснете.

— Да что жаловаться, — Гортензия Андреевна вздохнула, — бессонница дело наше, стариковское.

Она села в кресло с другой стороны от лампы и заработала спицами.

— Что это у вас? — спросила мама.

— На всякий случай вяжу шапочку на девочку, хотя мне кажется, что снова будет мальчик.

— Нет, девочка будет! Я так внучку хочу!

— Говорят, что девочки забирают у матери красоту, а в нашем случае этого не происходит, как вы легко можете убедиться, взглянув на Ирочку.

— Не думала, что вы верите в приметы, — процедила мама.

— Они не перестают сбываться оттого, что я в них не верю.

— А ты, Ира, что думаешь?

— Не знаю, — беспечно откликнулась Ирина. — Кто будет, тот и будет. Тот и хорошо.

— И все-таки девочка бы… К матери ближе, — сказала мама.

«Ну да, ну да», — Ирина потупилась, пряча усмешку.

— Ничего, если даже теперь и мальчик, почему бы еще раз за девочкой не сходить? — Гортензия Андреевна подмигнула маме. — Почему не рожать, когда такая дружная семья, где все друг другу помогают?

— Вам легко теоретизировать, — огрызнулась мама.

— Это да, Мария Васильевна, это да…

Ирина не уставала изумляться спокойствию, с каким Гортензия Андреевна отражала все мамины атаки. Ядовитые стрелы падали к ее ногам, не причиняя ни малейшего вреда, и даже как будто рикошетили… А весь секрет в том, чтобы не спорить и не отвечать колкостью на колкость. Но, наверное, подобную стойкость духа можно приобрести только через полвека педагогической деятельности, не раньше.

— Ах, как жаль, что теперь совсем не носят шляпки, — Гортензия Андреевна на вытянутой руке разглядывала только что связанный сложный узор, — только малышкам доступна роскошь рюшек и оборочек, а между тем интересная шляпка прибавляет красоты и взрослой женщине. Я еще помню времена, когда шляпки были в моде, даже у меня на антресолях есть несколько штук. Это, доложу вам, настоящие произведения искусства, но, увы, время их безвозвратно прошло. Разве что пойдут на новогодние костюмы для нашей будущей девочки. Даже летом мало кто отваживается надеть красивую соломенную шляпку, чтобы не показаться сумасшедшей, а зимой носят эти ужасные меховые тазы… Так жаль, так жаль… У вас, Мария Васильевна, идеальная форма головы, вам бы пошла любая шляпа.

— И форма соответствует содержанию, — улыбнулась Ирина.

— Безусловно.

— Ой, бросьте вы! — мама сделала вид, будто смутилась. — Я с юности как привыкла к беретам, так до сих пор ношу, только в последнее время трудно достать такой, как надо. Или безвкусица с цветочками, или несуразные шлюпаки, лежит на прилавках всякая гадость, а днем с огнем не сыщешь нормального классического берета!

— Я вам свяжу, Мария Васильевна.

— Ну что вы, не затрудняйтесь.

— Свяжу-свяжу. Без малейшего цветочка.

Ирина с тоской покосилась на записи Дубова, прикидывая, под каким предлогом удалиться в свою комнату, ибо здесь ей поработать не дадут. Впрочем, наверху тоже никаких гарантий, да и вообще, скоро проснется Володя, и Егор изнывает от скуки, что из-за дождя не может пойти гонять с друзьями, надо чем-то его занять. Похоже, только в электричке она выяснит, как вычислили и осудили Иннокентия Кольцова, врача-убийцу не совсем в том смысле, который принято вкладывать в это слово.

— Что это, Ирина? — вдруг спросила мама за спиной, и сердце привычно сжалось в ожидании нагоняя.

Но, обернувшись, Ирина увидела, что мама держит в руках шахматную доску, и немного отлегло.

— Шахматы.

— Я вижу, что не карты, — мама потрясла доской, прислушиваясь, как внутри грохочут фигуры, — и такие дорогие, надо же… Я не знала, что Кирилл играет.

— Это ему от отца досталось.

— А сам?

— Мам, какой из него шахматист, он же гуманитарий! Знает только, что «всех главнее королева, ходит взад-вперед и вправо-влево». Даже не смог Егору показать, как играть.

— А он просил?

— Еще как! Вроде бы Кирилл договорился с соседями, чтобы научили Егора, но, видишь, уехал в санаторий, а мне неудобно напоминать. Я с ними не очень как-то…

Мама приосанилась:

— И вовсе незачем никого просить, когда я сама прекрасно могу научить своего внука.

— Ты? Вы? — хором спросили Гортензия Андреевна с Ириной.

— А что вас, собственно, удивляет? В наше время, знаете ли, к развитию детей подходили серьезно, и шахматный кружок был буквально в каждой подворотне.

— Но ты никогда не рассказывала…

— А ты интересовалась? Для тебя мать всегда была принеси-подай! Егорушка, иди сюда, мой дорогой, сейчас бабушка научит тебя играть в шахматы.

Сын пулей прилетел на зов, а Ирина собрала свои бумаги и поднялась в спальню, чтобы не мешать. Чем меньше присутствует на уроке посторонних, тем лучше усваивается материал.

Надо же… Шахматы всегда представлялись ей чем-то заоблачным, к чему даже и подступаться было невозможно, а теперь оказывается, что в них умеет играть родная мама, которую Ирина любила, но всегда считала весьма недалекой женщиной. Уж точно глупее себя самой.

С другой стороны, ей ли удивляться, что жизнь вечно не то, чем кажется на первый взгляд хотя бы потому, что вторых взглядов просто не бывает. Неподвижны только камни, а живое все меняется, и сегодня ты смотришь уже не на то, что было вчера…

Володя спал, сосредоточенно сдвинув бровки, Ирина поправила ему одеяло и, устроившись в старом кресле, продавленном, со стопкой книг вместо одной ножки и торчащими нитками обивки, но таком удобном, что выбросить его не поднималась рука, вернулась к записям Дубова.

Итак, был составлен психологический портрет, то есть дело пополнилось еще одной бесполезной бумажкой и, возможно, снова забуксовало бы на годы, но вскоре в городе произошла