Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи - Б Соколов

Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам".

В конце второй недели обучения наш взвод был представлен на смотр ротному командиру - штабс-капитану Володину. Говорили, что он сильно пил и, когда бывал пьян, лучше было не попадаться ему на глаза. Внешне наш ротный ничем особенно, не отличался от других офицеров, но было заметно, что он без всякого интереса проверяет нашу боевую подготовку. В заключение смотра он сказал, чтобы мы больше старались, так как "за Богом молитва, а за царем служба не пропадут".

До отправления в 5-й запасной кавалерийский полк мы видели нашего ротного командира еще пару раз, и, кажется, он оба раза был навеселе. Что касается командира 189-го запасного батальона, то мы его за все время нашего обучения так и не увидели".

Тут сказалась общая болезнь русской армии, в которой между офицерами и солдатами лежала сословная пропасть. Офицеры редко появлялись в своих ротах, всю заботу об обучении солдат передоверив унтер-офицерам и фельдфебелям. А те, в свою очередь, измывались над солдатами, как хотели. Да и офицер вроде Володина, если появлялся в роте, раздавал зуботычины направо и налево и рядовым, и унтерам. Для затяжной войны, с большими потерями и без видимых успехов русского оружия, такая армия не годилась. Это и доказала вскоре Февральская революция, во время которой роль "горючего материала" сыграли именно запасные батальоны.

В сентябре 1915 года Жукова и его товарищей отправили в 5-й запасной кавалерийский полк, располагавшийся в городе Балаклее Харьковской губернии. Новоприбывших разместили на близлежащей станции Савинцы, где готовились маршевые пополнения для 10-й кавалерийской дивизии. Жукова и других призывников из Калужской губернии определили в драгунский эскадрон. Они огорчились, что не попали в гусары: там и форма красивее, и унтера, говорили, человечнее. Правда, на фронте все равно всем предстояло облачиться в защитного цвета гимнастерки. Яркие гусарские ментики и драгунские кивера остались только для парадов.

Жуков постигал умение ходить строем и сражаться в пешем строю. Драгуны ведь предназначались для действий как в конном, так и в пешем строю, были своего рода "ездящей пехотой". Впрочем, пулеметы, скорострельные орудия и сплошные линии окопов, прикрытые многими рядами колючей проволоки, давно уже заставили кавалерию всех воюющих сторон спешиться. Конные атаки стали большой редкостью. Но драгун, в первую очередь, учили кавалерийским премудростям. Это было сложнее, но и интереснее, чем обучение бойца-пехотинца. Георгий Константинович вспоминал: "Кроме общих занятий, прибавились обучение конному делу, владению холодным оружием и трехкратная уборка лошадей. Вставать приходилось уже не в 6 часов, как в пехоте, - а в 5, ложиться также на час позже.

Труднее всего давалась конная подготовка, то есть езда, вольтижировка и владение холодным оружием - пикой и шаткой. Во время езды многие до крови растирали ноги, но жаловаться было нельзя. Нам говорили лишь одно: "Терпи, казак (правильнее было бы - драгун. - Я. С.), атаманом будешь". И мы терпели до тех пор, пока уселись крепко в седла".

Крепко сидели в седле новобранцы уже весной 1916 года. Тогда, по словам Жукова: "Из числа наиболее подготовленных солдат отобрали 30 человек, чтобы учить их на унтер-офицеров. В их число попал и я. Мне не хотелось идти в учебную команду, но взводный, которого я искренне уважал за его ум, порядочность и любовь к солдату, уговорил меня пойти учиться.

- На фронте ты еще, друг, будешь, - сказал он, - а сейчас изучи-ка лучше глубже военное дело, оно тебе пригодится. Я убежден, что ты будешь хорошим унтер-офицером.

Потом, подумав немного, добавил:

- Я вот не тороплюсь снова идти на фронт. За год на передовой я хорошо узнал, что это такое, и многое понял... Жаль, очень жаль, что так глупо гибнет наш народ, и за что, спрашивается?

Больше он мне ничего не сказал. Но чувствовалось, что в душе этого человека возникло и уже выбивалось наружу противоречие между долгом солдата и человека-гражданина, который не хотел мириться с произволом царского режима. Я поблагодарил его за совет и согласился пойти в учебную команду, которая располагалась в городе Изюме Харьковской губернии".

Так в "Воспоминаниях и размышлениях", вышедших в свет в 1969 году, маршал рассказал о том, как он попал в учебную команду. Но писателю Константину Симонову в середине 60-х он излагал этот эпизод совершенно иначе: "Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь на войне и вообще в жизни. В сущности, я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском (бывшем Газетном) переулке четырехклассное училище, которое по тем временам давало достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков.

Когда я, девятнадцатилетним парнем, пошел на войну солдатом, я с таким же успехом мог пойти и в школу прапорщиков. Но мне этого не захотелось. Я не написал о своем образовании, сообщил только, что кончил два класса церковно-приходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел.

На мое решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом, и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко.

Я пошел солдатом. Потом кончил унтер-офицерскую школу - учебную команду. Эта команда, я бы сказал, была очень серьезным учебным заведением и готовила унтер-офицеров поосновательнее, чем ныне готовят наши полковые школы.

Прошел на войне солдатскую и унтер-офицерскую науку и после Февральской революции был выбран председателем эскадронного комитета, потом членом полкового.

Нельзя сказать, что я был в те годы политически сознательным человеком. Тот или иной берущий за живое лозунг, брошенный в то время в солдатскую среду не только большевиками, но и меньшевиками, и эсерами, много значил и многими подхватывался. Конечно, в душе было общее ощущение, чутье, куда идти. Но в тот момент, в те молодые годы можно было и свернуть с верного пути. Это тоже не, было исключено. И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, получил бы уже другие офицерские чины, и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? Может быть, доживал бы где-нибудь свой век в эмиграции? Конечно, потом, через год-другой, я был уже сознательным человеком, уже определил свой путь, уже знал, куда идти и за что воевать, но тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время у таких же людей из народа, как я...".