Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Бывалые воины всячески пытались устрашить нас, зеленых юнцов, своими рассказами о бретонцах:

— Что, мальцы, — начинал один из них, — небось думаете, вас ждет веселая прогулка, да? Знать, вы понятия не имеете, кто такие бретонцы. А у них, милые ребятки, один рыцарь способен «отковать» с полсотни себе подобных. Спросите — почему? Да потому, что у каждого из них будет по десятку жен, а то и больше, — в точности, как у варваров. Они великие ратники и наездники, не чета многим, и живут лишь грабежами да разбоем. Высший по их меркам подвиг — повергнуть ниц своего противника в единоборстве, и в этом они преуспевают, как никто.

— Ночью, после битвы, — подхватил другой, — они откапывают убитых и рыщут в поисках трофеев. За любой зазубренный меч или хотя бы сломанный лук готовы перегрызть друг дружке глотки.

— Хорошенько запомните, мальчики, — нудно затягивал третий, — из всех французов неистовые бретонцы были единственными, кто оказал яростное сопротивление нашим предкам, людям с севера. Только они одни сумели отбросить норманнов в море, после чего потрепанные струги тех были вынуждены убраться подальше от бретонского берега.

— Да-да, — снова вступал в разговор первый воин, с рябым лицом и со шрамом через весь лоб, — уж в бирюльки с ними играть нам не придется. Видно, герцог забыл, что у них есть союзники — анжевенцы[30]. Или он и впрямь неустрашимый! Но мы и сами парни не промах!

От таких слов у меня на мгновение аж сердце замерло, зато Герара они привели в неописуемый восторг, хотя на самом деле правды в них не было ни на грош. Но что тогда было правдой? Что в действительности представляли собой бретонские рыцари? Во время этого похода я видел только их сверкающие пятки. Но потом, в битве при Гастингсе, они действительно стояли не на жизнь, а на смерть.

Переправляясь через бухту Мон-Сен-Мишель, мы остановились на крохотном островке с тем же названием. Там герцог наш выполнил святой обряд и снискал благословение настоятеля тамошнего аббатства. Гарольд заметил тогда:

— Ваш герцог — человек осторожный: прежде чем действовать от имени Господа, он берет его себе в союзники. Что ж, это мудро, но интересно бы знать, как Господь относится к его деяниям.

Герар, помнится, здорово отчитал меня за то, что я остался равнодушным к лукавым словам Гарольда, но мне-то какое было дело до того, что имел в виду англичанин! Я пожирал глазами аббатство, это чудо, застывшее скалою между небом и морем, устремив к облакам свои остроконечные башни, у подножия которых кипели волны. Воистину не видел я зрелища краше и милее сердцу за исключением, быть может, одного — Байейского вышитого полотна, зеркала былого!

Когда мы переходили вброд речку Куэнон, наши кони завязли в зыбучих песках. Многие из нас, шедшие впереди войска, едва не погибли, в том числе и неудержимый Герар, бахвалившийся, будто знает безопасный брод. Он первым угодил в страшную топь — прямо головой. Увидев, как он беспомощно размахивает руками, я тут же кинулся ему на выручку. Но Гарольд оказался проворнее меня. Он спас «своего» горе-оруженосца, а заодно и другого нормандца, которого тоже чуть было не поглотила трясина. Потом с улыбкой на лице англичанин вернулся к нам: одного бедолагу он тащил на спине, а второго, Герара — под мышкой, потому как он был малость полегче. В тот день Гарольд снискал всеобщее уважение. Мы восхищались и силой его, и отвагой. Вильгельм одним из первых поздравил Гарольда и похвалил за сноровку. Благородный поступок англичанина также запечатлен на полотне. Там есть и сцена, в которой еще несколько рыцарей приводили Герара в чувство; а вот он уже приходит в себя, на нем дивная красная туника, подаренная Гарольдом!

Однако и после этого злоключения горячности в моем друге ничуть не поубавилось. Не прошло и дня, как он, по всему видать, и думать позабыл про свое роскошное платье, теперь сплошь испачканное илом так, что и не отстирать… Но какие демоны принуждают меня переносить на бумагу все эти подробности с такой тщательностью?.. Бог знает… Во время похода, однако, я никак не мог избавиться от чудных мыслей и странных озарений, преследовавших меня. Я постоянно размышлял, был ли Вильгельм чистосердечен в ту минуту, когда поздравлял Гарольда с избавлением из плена? Мне хотелось взять в толк, когда им и Гарольдом руководило бескорыстие и взаимное расположение, а когда — корысть и подозрительность друг к другу. И в конце концов я пришел к заключению — на беду, довольно скоропалительному, — что в груди нашего герцога билось как бы два сердца: одно жило заботами о простом люде, а другое — делами сильных мира сего.

Когда мы с поднятыми вверх копьями выехали на бескрайние просторы, залитые золотистой дымкой, исходящей от косых лучей заходящего солнца, я подумал о тех, кто распахивал эти тучные земли, водил скотину на водопой и загонял лошадей в конюшни, а быков в стойла. Что значила для нас жизнь этих мирных тружеников и кем были для них мы, следующие мимо верхом, в доспехах, на боевых конях? О, я покривил бы душой, если бы побожился, будто не испытывал ни малейшей гордости оттого, что имел честь принадлежать к славному сословию рыцарей. И все же тихое очарование этого вечера проникло мне в душу и разлилось по всему телу сладким ядом. Я думал тогда: «Странно, однако, выходит — одни трудятся в поте лица и создают всевозможные блага, а другие эти самые блага разрушают! Откуда берет начало это противоречие? Ученые люди разделяют род человеческий на три части: тех, кто творит молитвы, тех, кто занят ратными делами, и тех, кто гнет спину, чтобы всех накормить, одеть, дать все необходимое, ибо так угодно Всевышнему. Но разве это справедливо?..» Теперь я уже не спрашиваю себя, справедливо такое разделение или нет. С годами мне стало ясно, что сомнения эти — не более чем прекраснодушное заблуждение, надуманное и противоречащее здравому смыслу, да и самой жизни.

Наш поход в Бретань был лишь прологом к событиям, которые ожидали нас впереди. И о нем я расскажу только самое главное. Герцог Вильгельм желал поразить Гарольда своим стратегическим искусством, англичанину же хотелось удивить того своей отвагой. И оба они угодили друг другу, чем каждый по-своему остался весьма доволен. Жители Доля, едва завидев нас, тут же пустились наутек: самые торопливые покидали город по веревкам, переброшенным через крепостные стены, потому что в городских воротах от потока беглецов образовались глухие заторы. Та же участь постигла и Ренн. Этот город мы взяли мощным приступом и без особых усилий — тамошние жители сопротивлялись только для видимости. Несчастному герцогу Конану ничего не оставалось, кроме как укрыться в Динане. Там бретонцы наконец спохватились и решили дать нам отпор. Они встретили нас дождем стрел, дротиков и копий. Гарольд, среди достоинств которого благоразумие было не самым главным, отчаянно, но тщетно бросался из атаки в атаку, он положил немало своих рыцарей и, в конце концов, был вынужден отступить. Вильгельм поблагодарил его за смелость, но попросил впредь не тратить зря силы.

— Ибо, любезный друг, — пояснил он ему, — ваша жизнь мне дороже всего на свете.

Бывалые рыцари в ответ на эти слова лишь усмехнулись. Все заметили, что Гарольд оказался совершенно никудышным полководцем. И сделали свои выводы — к сожалению, слишком поспешные. Динанскую крепость опоясывала деревянная стена. И Вильгельм, решив, что довольно проливать почем зря кровь своих воинов, повелел зажечь факелы. Так когда-то поступали наши предки, большие мастера по части применения в военных целях огня. Герцогу Конану следовало бы держать оборону в Ренне, где стены замка были сложены из тяжелого камня, а здесь, за деревянным частоколом, он сам себя загнал в ловушку. Вскоре над окружавшим город остроконечным частоколом взметнулись клубы черного дыма. Крепость была охвачена сплошным огненным кольцом. Лишь одна башня осталась не тронутой пламенем. Вокруг нас засвистели пущенные оттуда стрелы. Три из них, звеня, точно струны, вонзились мне в щит. О, что за чудо, я даже не дрогнул, а рванулся вперед вместе с ветеранами. Но тут из башни высунулось копье — на нем висели ключи от города. Вильгельм поймал их — и штурм закончился.

— Мы победили! — радостно закричал Герар. — Ты погляди-ка на рожу Конана — сущий кролик!

Вдруг его бойкий язык словно онемел — герцог метнул на него суровый взгляд. И вслед за тем мы услышали слова:

— Запомните, юноши, первейший долг всякого воина — уважать своего противника, неважно, победившего или поверженного.

Однако этот случай имел далеко не главное значение в битве. Центральным событием дня была не наша победа и взятие города, а посвящение Гарольда в рыцари. В порыве восторга, то ли искреннего, то ли имеющего под собой определенный расчет, герцог наш принес ему в дар рыцарские доспехи. Согласно нормандскому обычаю мы встали в строй, и сир Вильгельм на глазах у всех нас одобрительно потрепал англичанина по затылку! И вслед за тем произнес: