Журнал «Вокруг Света» №03 за 1986 год - Вокруг Света

Иоханнес в смущении прятал глаза. Он перевернул рукавицы и, кажется, только было открыл рот, как в квадрате люка показалось лицо Энделя:

— Пусть он говорит, как жену из Таллина привез.

— Пожалуйста, про это, — ласково сказала Хели. Иоханнес посмотрел снизу вверхна Энделя, потом вдруг откинул голову назад, на борт, прикрыл веки и, сложив руки на широком ремне, заговорил:

— Это случилось очень давно...

— Только не так серьезно, как нам говорил, — опять встрял Эндель. — И товарищ послушает. — Он кивнул в мою сторону.

Белесые брови Иоханнеса в удивлении взлетели высоко на лоб и застыли.

— Это случилось очень давно, — упрямо повторил старый рыбак. — Ее дом сожгла война. Я познакомился с ней уже после освобождения. Но не так скоро... Мы поехали в Хаапсалу, потом на барже пришли сюда, на Хийумаа, в порт Хельтермаа...

Иоханнес говорил медленно. То ли оттого, что он подолгу подбирал русские слова, то ли ему мешало присутствие Энделя, голос его звучал монотонно. Но лицо его светилось добродушием. И то, что до сих пор я принимал в нем за замкнутость души, скорее было озабоченностью.

— Сошли на берег. А она вдруг стала грустная. Тогда я посадил ее в коляску мотоцикла и раньше, чем ехать в наш хутор, повез показать ей остров.

— Откуда же взялся мотоцикл? — спросил я, призывая его к последовательности.

Старый рыбак открыл глаза, словно хотел убедиться, я ли его прервал, и, снова прикрыв веки, ответил:

— Его я оставлял в порту, у бывшей хельтермааской корчмы... Тогда хороших, как теперь, дорог не было. — Он замолчал и, видимо, не найдя нужное слово, скосил полуприкрытые глаза в сторону Энделя. Но тут же, кажется, сам нашел:— Да, да, дорога для лошади...

— Гужевая? — подсказал я, будто переспросил.

— Вот-вот... Она. Мы ехали целый день по этой гужевой дороге. С восточной стороны острова на западное побережье, оттуда на север, на полуостров Тахкуна — снова к морю...

Не знаю. Может, во мне говорило пристрастие к островам, но сейчас, слушая рыбака, я думал о том, что нигде земля так не защищена морем, как на островах. Может, потому-то нигде человек так хорошо не помнит другие острова, как на острове.

Иоханнес снова загрузил печурку аккуратно заготовленными поленьями... Затрещала березовая кора, заметались тени, и запах дыма вплелся в запах старой деревянной обшивки. Все смешалось. И я сижу не в тесноте носовой выгородки, а в рыбацкой усадьбе с открытыми настежь окнами. Вдыхаю запахи копчений, горьковатых можжевеловых дымов. Со всех сторон на остров обрушиваются волны. Слушаю их гулкий рокот, сливающийся с шумом ветра в верхушках сосен.

И печурка трещит, и мотоцикл несется мимо песчаных дюн к мачтовым лесам, которые вдруг сменяют поля высоких трав и можжевельника... дальше — к озерам и уютным, утопающим в садах хуторам со скотными дворами, собачьим лаем... к дворцам и могилам шведских, немецких дворян и баронов с надгробными плитами, саркофагами в древних часовнях...

— Я показал ей даже могилу шведского адмирала, шотландца Лоренса Клейтона, — продолжал свой рассказ хийумааский рыбак Иоханнес. — Его хоронили в пюхалепаской церкви в 1603 году... Да, да. Приехали мы с ней наконец в город Кярдла. И вот, когда она упрекала меня, почему это я не сразу сказал, что остров Хийумаа такой большой и красивый, я понял: пора вести ее в свой дом.

— Ты теперь говори про кяйнаского хозяина, — не унимался Эндель.

Иоханнес улыбнулся. Он видел, как рыбаку хотелось рассмешить девушек.

— Это совсем другая и очень старая история. Очень. — Иоханнес обвел нас взглядом. — Если он сам расскажет, это будет немного смешно.

Эндель уже всем телом налег на кромку переборки, почти закрыл доступ света в нашу уютную каморку. Просунув голову глубоко в выгородку, расплывшись в заговорщической улыбке, повторил слова бригадира:

— Да... а это будет немного смешно. — И принялся рассказывать эту, действительно давнюю, но до сих пор, как он говорил, неувядающую на всем острове историю. — Одна тысяча восемьсот семидесятом году, — со старомодной обстоятельностью начал он, — между Хийумаа и городом Хаапсалу на Большой земле ходил маленький пароход. Его купили, чтобы было сообщение... Назвали «Прогресс». Капитаном сделали одного с нашего острова — Пеэт Кимберг. Тогда один с хутора Кяйна всегда, когда «Прогресс» приходил на остров, приводил в порт Хельтермаа козу и показывал ей пароход и капитана Кимберга, который всегда стоял в кремовом сюртуке на мостике. Капитану это не нравилось, и тогда он подал в волостной суд жалобу на кяйнаского хозяина и на его козу тоже...

Эндель так развеселил девушек, что не сразу мы обнаружили наступившую тишину, и только Иоханнес, сидевший с тенью озабоченности на лице, взяв с печи рукавицы, вернул нас к действительности.

— Надо работать, — сказал он и встал.

Мы выскочили за ним на палубу. Дизель был вырублен, и бот дрейфовал к ставнику.

Иоханнес взял багор, зацепил угол сети, поднял и закрепил его на кормовом кнехте. То же самое сделал Эндель, только на носу бота, и, тут же возвращаясь к Иоханнесу, поднял и закрепил на борту свисающую кромку с поплавками. Рыбаки с нашего бота перешли на малый. Он дрейфовал уже к противоположной кромке «мешка», когда рыбаки в оранжевых штормовках, на ходу подобрав кромку, начали медленно перебирать сеть. Лодка, кренясь, пошла лагом к нашему борту. Какое-то время сеть выбиралась легко, потом труднее, и вдруг она стала рваться. Иоханнес достал иглу с ниткой, и, пока на ходу он наращивал ячеи, остальные смотрели на его быстрые пальцы, тихо переговаривались. Как только пошла работа, малая лодка так накренилась, что казалось, вот-вот черпнет бортом воду. А люди все выбирают и смотрят в ожидании в черную глубину моря. И вдруг тихий рокот прокуренных голосов умолк: заколыхалось в воде что-то похожее на буйные, сносимые сильным течением водоросли. Закипела вода, и стала проступать живая рыба. Иоханнес с Энделём снова перебрались на свой бот... Наступило радостное мгновение — салака с шипением посыпалась на палубу. Трое — Роланд тоже спустился со своего мостика — встали у борта. Иоханнес — посередине, каждому поочередно он помогает поднять черпак и вывалить рыбу на палубу. Только успевает поворачиваться то к одному, то к другому. Рыба пошла. И вроде бы при таком обилии радость притупляет остальные чувства. Но нет. Иоханнес успевал выкинуть обратно в море то форель, то сига или камбалу, приговаривая: «Пусть живет, ее время не настало...»

Первым на голоса со стороны берега среагировал Иоханнес. Он выпрямил спину, повел головой и застыл. В двух милях от нас шла лодка, и мы вдруг услышали гребцов. Я никогда не подозревал, что на таком расстоянии можно слышать людей. Но мое недоумение тут же было рассеяно. Иоханнес, провожая лодку взглядом, что-то тихо проговорил.

— Он сказал, — шепнул мне Эндель, — ветер заходит. Надо вернуться туда, где мы были утром... Немного дальше.

— А куда эти люди гребут? — спросил я.

— Они большие оригиналы. Идут в гости морем. В Кярдла идут.

Линия берега снова сужалась, мы удалялись в море. Постепенно все становилось на свои места. Вроде и рыба пошла, пусть небольшая, но пошла. И солнце выглянуло из-за туч, осветило море, палубу, уже покрытую шелестящей рыбой. А остров не менялся, оставался в моем сознании таким, каким я видел его с самолета: вытянувшимся на все четыре стороны, а вокруг — множество зеленых островков и желтеющих отмелей — банок, будто освещенных из глубины моря. Теперь я был твердо уверен, что видел и запомнил сверху именно эти отмели, на которых стояли сети бригадира Иоханнеса.

Иоханнес по-прежнему был неразговорчив.

Мы уже подходили к следующему ставнику, по нашим с Хели предположениям, к тому, на который он возлагал большие надежды.

— Раз чайки, значит, рыбы здесь много, — сказала Хели. Она видела и чувствовала скрытое волнение Иоханнеса и сейчас, говоря это, сама заволновалась.

— Будем смотреть, — глядя на приближающиеся поплавки, отозвался Иоханнес и взялся за багор...

Приятно было возвращаться на остров на судне, под завязку наполненном рыбой. Теперь, к концу дня, у Иоханнеса были все основания сойти на берег с улыбкой на устах. К нему вернулось прежнее расположение духа, точнее, та уверенность, с какой он сегодня утром собирался в море. И эта посудина тогда казалась ему океанским кораблем, а Суурсадам — самой большой гаванью. Не просто большой по названию или по числу судов, стоящих у причалов, нет, а потому, что именно отсюда уходила основная флотилия колхоза «Хийу калур» на промысел в Атлантику.

— Иоханнес! — крикнул я бригадиру встречь ветру...

— Знаю, знаю, когда вы были на Рухну, кушали жареную салаку с вареньем.

— Нет, я хотел просить вас показать на мотоцикле свой остров.