С чистого листа - Дженнифер Нивен

«Наша мама в больнице, и мы должны немедленно туда ехать».

«Что значит – в больнице, ехать?»

Ему пришлось трижды все это повторить, прежде чем я поняла, но даже тогда мне казалось, что это какая-то ужасная шутка, что все они по какой-то причине сговорились устроить совершенно жуткий розыгрыш.

– Либбс?

Я поднимаю взгляд, когда папа входит в кабинет.

– У тебя все нормально?

– Нормально.

Кто-то приносит ему стул, и затем директриса рассказывает о том, что произошло в столовой.

Мать парня пристально смотрит на сына таким взглядом, словно он – исчадие ада, и заявляет:

– Должно существовать хоть какое-то объяснение, с какой стати ты мог решиться на такое.

Мой отец обращается к ней:

– Мне бы хотелось услышать объяснение, которое помогло бы мне понять все происшедшее.

Их диалог перекрывает голос директора:

– Я хочу выслушать Джека и Либби.

Все смотрят на нас.

– Он в меня вцепился.

– Как он в тебя вцепился?

– Бросился на меня и сжал так, как будто я – спасательный круг, а он – последний, кому удалось спрыгнуть с «Титаника».

Этот парень, Джек, откашливается.

– Все случилось не совсем так.

Я удивленно приподнимаю брови.

– В самом деле?

Но он на меня не смотрит. Он слишком сосредоточен на том, чтобы обаять директрису Вассерман. Он наклоняется вперед, сидя на стуле, и говорит, понизив голос и нарочито растягивая слова, словно вступая с ней в сговор.

– Это было глупо. От начала до конца. И сейчас глупо. Я просто… – Он бросает взгляд на мать. – Последние два года выдались очень нелегкими. – Он смотрит на директрису таким напряженным и значительным взглядом, словно пытается ее загипнотизировать. – Я не говорю, что есть хоть какое-то оправдание тому, что я сделал, поскольку я вряд ли смог бы сказать хоть что-то, что объясняло бы случившееся…

Этот тип – прямо заклинатель змей, но, к счастью для меня, директриса вовсе не дура. Она обрывает его и поворачивается ко мне.

– Мне бы хотелось услышать, что послужило причиной удара по лицу.

– Ты ему врезала? – вставляет мой отец.

В качестве подтверждения Джек показывает на свое лицо.

– Он вцепился в меня, – отвечаю я.

– Строго говоря, я ее обнял.

– Вовсе не обнял, а вцепился.

Тут вмешивается директриса:

– Зачем ты в нее вцепился, Джек?

– Потому что вел себя как идиот. Я не хотел сделать ничего такого. Не пытался испугать ее. Не пытался запугать. Жаль, что у меня не было более достойной причины, поверьте.

Его взгляд говорит: «Ты меня простишь. Ты забудешь, что это вообще произошло. Ты полюбишь меня так же, как все остальные».

– Ты чувствовала угрозу, Либби?

– Я чувствовала себя не лучшим образом, если вы об этом спрашиваете.

– Но угрозу ты чувствовала? Сексуального характера?

О Господи Боже.

– Нет. Просто унижение.

Сейчас я чувствую еще большее унижение, спасибо.

– Потому что мы снисходительно к сексуальным домогательствам не относимся.

Мать Джека наклоняется к ней.

– Госпожа директор, я адвокат и в той же мере – если не больше – озабочена тем, что произошло сегодня, однако пока мы не…

Директриса снова повторяет:

– Я хочу выслушать Джека и Либби.

Я чувствую, как жизнь медленно вытекает из сидящего рядом со мной парня. Бросаю на него быстрый взгляд, и он кажется скорлупой, словно кто-то проходивший мимо высосал из него кровь. По какой бы идиотской причине он в меня ни вцепился, я знаю, что ничего такого у него и в мыслях не было.

– Не было ничего сексуального. Вообще ничего. Подобной угрозы я никогда в жизни не ощущала.

– Но ты же ударила его.

– Не потому, что чувствовала стремление к изнасилованию.

– Тогда почему же ты его ударила?

– Потому что он вцепился в меня без всякой сексуальной подоплеки, но в высшей степени раздражающе и унизительно.

Директриса кладет руки на стол и сцепляет их. Она смотрит так пристально, словно хочет обратить нас в камень.

– Драка на территории школы – серьезное обвинение. Как и вандализм.

И тут я впадаю в ступор. Она берет со стола фотографию, на которую мне не нужно смотреть, потому что я уже знаю, что на ней. Директриса обращается к Джеку:

– Тебе что-нибудь об этом известно?

Он наклоняется поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Снова откидывается на спинку стула и качает головой:

– Нет, мэм, не известно.

Мэм.

Отец наклоняется к столу директрисы.

– Позвольте взглянуть, пожалуйста.

Когда он берет в руки фото, директриса заявляет:

– Боюсь, что кто-то испортил один из наших школьных туалетов оскорбительными высказываниями в адрес вашей дочери. Заверяю вас, что с этим разберутся самым строгим образом. К подобным выходкам я тоже отношусь далеко не снисходительно.

Она снова смотрит на Джека. И его мать – тоже. И мой отец, челюсти у которого сжимаются так, что я боюсь, как бы они не хрустнули.

Мне очень хочется стать невидимкой. Я закрываю глаза, словно это поможет. Когда я снова их открываю, то по-прежнему сижу на стуле, и все на меня смотрят. Я лепечу:

– Простите?

Отец помахивает фотографией.

– Ты знаешь, кто это сделал?

Мне хочется сказать «нет». Совершенно не знаю.

– Либбс?

Передо мною три пути. Я могу соврать и сказать «нет». Могу сказать, что это сделал Джек. Или же могу сказать правду.

– Да.

– Да, ты знаешь, кто это сделал?

– Да.

Все напряженно ждут.

– Это сделала я.

Теперь они впадают в ступор.

Парень присвистывает.

– Джек! – осаживает его мать.

– Извините, но… – Он снова присвистывает.

На директрисе просто лица нет, я и воображаю, как она сегодня вечером сядет с мужем ужинать и начнет ему говорить, до чего же переменились дети, что мы разбиваем ей сердце и до чего же хорошо, что ей скоро на пенсию, потому что она не знает, сколько еще сможет все это выдерживать.

– Зачем, Либби? – спрашивает меня отец.

Может, оттого, что он называет меня Либби вместо Либбс, а может, по какой-то еще дурацкой причине мне хочется разреветься.

– Потому что кто-нибудь все равно бы написал это.

И вдруг я чувствую себя голой, как будто лежащей на секционном столе с выставленными напоказ всему миру внутренностями. Я никогда и никому, кроме отца, не смогу объяснить, как важно быть всегда подготовленной, всегда на шаг опережать всех и всё.

– Лучше быть охотником, чем добычей. Даже если охотишься на себя.

Наши с Джеком взгляды пересекаются.

– Вот как-то так.

– И тут появляюсь я, чтобы доказать твое утверждение.

Он несколько секунд не отпускает мой взгляд, а потом мы оба смотрим в разные стороны. Мы сидим впятером в самом неловком и затруднительном молчании, которое я испытывала за всю жизнь, пока директриса не заявляет:

– Существует несколько видов различных наказаний, которые я могу на вас наложить. Временное отстранение от занятий. Исключение из школы. В некоторых случаях школы в Рашвиле и Ньюкасле даже обращались в местную полицию для произведения арестов.

Тут вступает Джек:

– А как насчет такого наказания, чтобы она на глазах у всей школы врезала мне по заднице.

– Или же мы можем привлечь тебя за хулиганство, – говорит ему директриса.

Мать Джека, адвокат, едва не падает со стула:

– Прежде чем говорить о привлечении…

Ее тираду перекрывает голос директрисы:

– А тебя, Либби, за драку.

– Это была самозащита! – визгливо и громко взлетает мой голос. – В том смысле, когда я ему врезала.

Хотя в туалете действовала тоже своего рода самозащита.

Директриса кивает на Джека.

– Он тебя отпустил к тому моменту, когда ты его ударила?

– Только потому, что я его от себя отодрала.

Директриса качает головой и долго вздыхает:

– Я не стану принимать решение сию минуту. Прежде хочу поговорить со свидетелями. Мне нужно ознакомиться с вашими личными делами, взвесить все варианты. Однако я желаю без обиняков заявить, что моя толерантность равняется нулю, когда дело доходит до насилия, хулиганства или чего-то, даже отдаленно намекающего на сексуальные домогательства. – Она, прищурившись, смотрит на Джека, а потом на меня. – И я также ни в коей мере не потворствую вандализму.

Нам велят подождать за дверями директорского кабинета. Когда мы выходим, в кабинет одновременно заходят охранник, бородатый учитель и двое ребят – Бог знает кто, может, один из них – мой брат. Мы с Либби сидим рядом на скамейке. Я гляжу на дверь, ведущую отсюда в большой коридор, и в голове у меня вертится одна-единственная мысль: «Только бы здесь не появилась Моника Чапмен, пока мама у директрисы».

Либби смотрит на меня.

– Зачем ты это сделал?

Мне хочется сказать ей: «Прочти письмо», – но теперь мысль о письме кажется едва ли не самой дурацкой за всю жизнь.

– Ты никогда не делала ничего отвратительного или тупого, прежде чем подумать? Чего-то такого, о чем сразу же жалеешь, как только сделаешь? – Она не отвечает. Тогда я продолжаю: – Иногда люди вредные просто от природы. Иногда они вредные, потому что боятся. Иногда они решают сделать гадость другим, прежде чем те, другие, сделают гадость им. Это такая «вредность-самозащита».