Дочь Волка - Виктория Витуорт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вода в ведре потемнела, но на руках все еще оставались пятна запекшейся крови.
Атульф отвел Бурю в стойло, и Ингельд слышал, как юноша что-то приговаривает, успокаивая ее.
Славный парень у него, а он уже почти забыл, что имеет сына. Его ребенок от женщины, которая умерла много лет назад, и тем не менее о ней он вспоминал гораздо чаще, чем об этом мальчике, который постоянно находился у него перед глазами.
Взяв протянутое Хихредом полотенце, Ингельд начал вытираться и высушивать волосы, размазывая по жесткой поверхности льняной ткани кровь Видиа, которая, хоть и была теперь разбавлена до цвета розового шиповника, все равно оставляла следы, к чему бы он ни прикоснулся.
Проклятый Радмер.
В случившемся не было его вины. Видиа егерь, и земли поместья – его угодья. Видиа должен был знать, где находится зверь, должен был как следует разобраться в его следах, отметить, где оставлен помет, примят подлесок.
Абархильд вместе с Радмером вытащили его из его нового дома, которым стало для него имение архиепископа. Они вернули его в этот провинциальный и безотрадный маленький Донмут, при этом мать обещала ему все, что он, по ее мнению, мог хотеть, а брат все твердил о долге перед Богом, королем, родственниками и родиной. Неужели они принимали его за осла, которого одновременно бьют палкой и приманивают охапкой вялой травы?
К тому же он спас Видиа. Разве его можно было в чем-то винить? Данстен, оруженосец, человек жестокий и убийца, просто спрятался за зарослями ежевики, в то время как он, человек Господа, с криками бросился вперед, тыча копьем в сторону громадного зверя, который стоял над распростертым телом егеря и рвал его ребра своими клыками. Он один прогнал его, и тот скрылся, фыркая и визжа.
Момент триумфа. Все обостряющееся редкое ощущение полноты жизни, когда в человеке звенит каждая жилка, каждый нерв.
Будь проклят этот Радмер, испортивший такой миг славы!
– Принеси мне еще ведро воды, Хихред. – Ему следует переодеться. Для его матери практически не было секретов в части выведения пятен, будь то свечной воск, топленый жир или кровь, но ему это знать необязательно.
Он стянул с себя тунику и нижнюю холщовую рубаху и бросил их на траву в одну грязную липкую кучу. Кровь пропитала одежду насквозь, до кожи.
Вода во втором ведре оказалась теплой, и на этот раз было истинным удовольствием окунуть в нее голову и держать там, пока хватило дыхания, а потом выдернуть ее оттуда в фонтане брызг и шумно втянуть воздух полной грудью.
Когда он открыл глаза, перед ним стояла девушка. Изображение было расплывчатым и сияющим, и он подождал, пока вернулась резкость зрения. Кожа ее – как сливки, застенчивый румянец – цвета спеющей земляники, светлые шелковые пряди волос, обрамляющие нежный овал лица. Какой-то миг ему даже казалось, что он грезит и что видение это вызвано недостатком воздуха. Quale rosae fulgent inter sua lilia mixtae…[20] Неужели он произнес это вслух?
– Что? – Она прерывисто дышала, как и он сам. – Что вы такое говорите? Мне нужно узнать, что случилось с Видиа. – С виду – действительно розы и лилии, однако в голосе – чертополох и крапива, увы.
Но, как бы Ингельд не был огорчен резкостью ее тона, отсутствие почтительности помогло ему осознать, что он очень быстро устал от людей Донмута, от их хождения на цыпочках и разговоров шепотом в присутствии их нового повелителя – аббата.
– Кто ты?
Она насмешливо взглянула на него:
– А вы не знаете? Я Сетрит.
Он непонимающе помотал головой.
– Дочь Луды.
Старшая дочка Луды? Он улыбнулся, чтобы скрыть удивление и смущение.
– Ну да, конечно. – Он присмотрелся к ней повнимательнее, пытаясь уловить сходство с седым и прихрамывающим стюардом его брата. Но ничего такого не заметил.
– И я планировала выйти за Видиа. А теперь сами видите.
– И в этом, надо полагать, моя вина. – Вода медленно стекала по его торсу, отчего появилась гусиная кожа.
Подошел Хихред со свежим полотенцем, и он с благодарностью протянул за ним руку.
– Ваша вина? – с удивлением переспросила она. – Нет. Охота – дело опасное. Я это знаю. Я же не дурочка какая-нибудь. Но я не выйду за того, кто с самого начала калека.
– Не выйдешь?
– Нет. Разве что меня заставят. Так что с ним случилось? Вы же видели. Расскажите мне.
– Да, я действительно видел это. – Ингельд закрыл глаза. Внезапный резкий бросок черной визжащей массы. Блеск клыков. Видиа падает. Хрип зверя и крики человека. – Его лицо. Ребра. Если он выживет, то, вероятно, будет хромым, и не думаю, что он будет столь же хорош собой, как до этого. Но передвигаться самостоятельно он сможет. Если, конечно, выживет. – Его вновь охватило горькое чувство, будто внезапно спустившаяся черная туча. – Если.
– А как насчет… – Она понизила голос и стыдливо опустила глаза, но жест ее был понятен и сомнений не вызывал.
– Ну… – Почему он так медлит с ответом? – Этого я не знаю.
Лицо Хихреда было бесстрастным, но смотрел он несколько неодобрительно. Он снова протянул полотенце, и Ингельд, взяв его, уткнулся в него лицом и стал промокать стекавшую все еще розоватую воду. Видиа принял на себя удар, предназначавшийся ему, и Ингельду до сих пор не очень верилось, что это не у него изуродовано лицо, сломаны ребра, не он истекал кровью. Но, как намекнула эта девушка, все могло быть еще хуже.
Внутренности. Пах.
Trux aper insequitur totosque sub inguine dentes…[21] Но этот aper только пропорол Видиа грудную клетку своими dentes, а не вонзил их ему в промежность, как это сделал кабан с несчастным Адонисом у Овидия. За это и сам егерь, и эта его «клубничка со сливками» должны быть благодарны судьбе.
Когда он снова поднял глаза, ее уже не было рядом.
12
Винн подождала, пока удары молота стихнут, и только после этого зашла под открытый навес, защищавший кузницу от непогоды, и громко задала свой вопрос.
– Что?
Похоже, звон молота, бьющего о наковальню, до сих пор звучал в ушах отца.
– Мама спрашивает, вы тут и на ночь останетесь? – Она поставила узелок с твердым черным хлебом и еще более твердым сыром у одного из столбов, подпиравших навес у входа в кузницу.
– Ну да, останемся. Нам нужно пересмотреть целую кучу серпов. Какой урожай без кузнеца? – Широкая улыбка разделила узкое бородатое лицо Кутреда почти пополам. Он опустил свой молот. – Ко мне уже дважды за последние дни заходил этот мрачный и занудливый Луда и твердил, что ячмень созрел, пора его жать, как будто я сам этого не вижу. – Он презрительно сплюнул на землю. – И это только половина работы, потому что есть еще и монастырь. Никуда не уходи. Мне нужно, чтобы ты поработала на мехах. Я предупреждал Кудду, и он уже давно должен быть здесь, но пока так и не появился.
Винн опустила голову, чтобы скрыть улыбку, которая, как она ни старалась, все равно коснулась уголков ее рта. Она очень любила все, что связано с кузнечным делом, но, когда здесь был Кудда, у отца не было времени на нее. Кутред кивнул ей, и она взялась за ручку верхней деревянной пластины кожаных мехов, которые были легкими кузницы и наполняли ее жизнью.
– Фартук.
Она бросила на него быстрый взгляд.
– Тут слишком жарко.
– А мне все равно, – сказал он, а когда она даже не шевельнулась, добавил: – Искры. Мне придется много чего наслушаться от твоей матери, если я снова отправлю тебя домой с прогоревшими дырками на платье.
В ответ она показала ему язык, и он рассмеялся.
– Тогда я лучше сниму платье.
– Нет. – Отец шутливо замахнулся на нее молотом. – Ты и так у нас красотой не блещешь, не хватало еще тебя припалить. Так что надевай фартук.
– А Кудде ты позволяешь работать голым по пояс, без всякого фартука.
– Кудда – парень. – Он снова поднял свой молот. – И чтобы я этого больше не слышал, Винн.
Она раздраженно фыркнула, но, хорошо зная, когда нужно перестать испытывать отцовское терпение, без дальнейших разговоров сняла с крючка кожаный фартук и просунула голову в лямку. Он был жестким, достаточно тяжелым, чтобы ее шея чувствовала его вес, и доходил ей почти до щиколоток.
– Хорошая девочка.
Она быстро подняла на него глаза и ухмыльнулась. Несмотря на камни, стоявшие вертикально между нею и горном, жар ударил ей в лицо так, словно был чем-то твердым. Вверх-вниз, вверх-вниз – тело напряглось, подбирая правильный ритм; постепенно мехи наполнились воздухом, и уголь в печи начал снова разгораться, став сначала красным, а потом оранжевым. Кутред взял молот и щипцами сунул выгнутую под серп заготовку в самый жар.
– Эй!
Кузнец даже не поднял головы, когда вбежал его сын, но Винн, выгнувшись, обернулась, умудрившись при этом не нарушить ритма движения мехов.
– Это моя работа! Давай, проваливай отсюда, малявка!
Ее брат тяжело дышал, влажное от пота лицо раскраснелось; его туника была выпачкана, а босые ноги забрызганы грязью. Но при этом он, похоже, нисколько не раскаивался в том, что опоздал. Аккуратно взяв щипцы, Кутред переложил заготовку на квадратный камень, служивший ему малой наковальней, и принялся отбивать ее быстрыми размеренными ударами молота.