Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма - Джордж Моссе

Подразделения СА пока занимают выжидательные позиции. Но вот однажды мы были собраны на митинг в зале заседаний в своей провинциальной столице.

Нам было запрещено направляться туда сомкнутыми колоннами. Стоило собраться группке из четырех-пяти человек, шедших к месту сбора, тут же на патрульной машине появлялась полиция, которая без предупреждения пускала в ход резиновые дубинки.

Пение было запрещено.

Несение знамен было запрещено.

Использование грузовиков, частных автомобилей, мотоциклов и других средств передвижения было запрещено.

Сбор подразделений СА около зала заседаний также был запрещен. На улицах стали собираться толпы людей. Однако в тот день они не осмеливались выкрикивать в наш адрес оскорбления или плеваться, зная, что могли быть за это биты.

Они решались нападать только на одиноких штурмовиков в подворотнях и на пустынных улицах. Патрульные машины полиции носились по булыжным мостовым, время от времени освещая фарами людей, шедших в сторону зала заседаний.

Полиция в случае столкновений не собиралась защищать нас от коммунистов, прятавшихся в засаде.

Зал заседаний, вмещавший до 7 тысяч человек, был разукрашен плакатами и флажками в пределах дозволенного полицией, не допускавшей никаких выпадов против республики.

В середине зала в довольно большом прямоугольнике оставались свободные места. Справа и слева от него задолго до начала митинга уселись родственники штурмовиков с женами и детьми, а также люди, видевшие в СА силу и надежду на установление лучшей жизни в отечестве.

В порядке исключения полиция разрешила, наконец, отрядам штурмовиков построиться около здания. Но как и обычно, в тот день начальник полицейского патруля, некий оберлейтенант Краут, проигнорировал это указание и попытался воспрепятствовать построению. Так что потребовались многочисленные звонки в полицейское управление, чтобы решить этот вопрос в нашу пользу.

Только после этого раздались приказы наших командиров. Тут же была выстроена колонна по четыре человека в ряд, над первыми шеренгами взвились знамена.

Строем штурмовики намеревались войти в зал и занять оставленные для них места под звуки «Баденвейлеровского марша». Боковые двери при этом, однако, открыты не были.

Знаменосец попытался урезонить оберлейтенанта полиции, но тот стоял на своем. Их разговор перешел на повышенные тона. Когда же полицейский офицер попытался было отдать распоряжение об аресте знаменосца, тот громко скомандовал: «Заходи!»

Стоявшая в ожидании колонна двинулась ритмичным твердым шагом, так что полицейским пришлось отступить. При входе штурмовиков в зал музыка замолкла, все сидевшие поднялись и стоя приветствовали вошедших. Глаза людей блестели, у многих навернулись слезы умиления. Это ведь маршировала новая Германия. Это Древняя Германия просыпалась, видя в нас людей, которые защитят народ и обеспечат ему лучшее будущее.

Раздались шутки, и раздражение в отношении полиции улетучилось. Какое нам было дело до этих людей, стоявших на своих местах со сконфуженными лицами, пытавшихся сохранить прогнившую государственную систему. Скоро мы и вообще забудем о них, поскольку им предстояла ликвидация. Германия проснется от долгого сна!

Послышались новые команды.

Знаменосец поднялся на широкую трибуну. Он пристально посмотрел на собравшихся. На мероприятиях подобного рода критика в адрес существующей системы не разрешалась. И все же лидер штурмовиков не смог удержаться от нанесения мгновенного укола, глядя на присутствовавших полицейских чинов. Он сказал, что мы, национал-социалисты, не можем представить себе, что люди, носящие ныне зеленую форму и призванные оберегать порядок и мир, называющие себя полицейскими и на деле защищающие только своих единомышленников, сохранят свое положение в будущем рейхе. Как только свастика украсит фронтоны домов, эти зеленые фантомы и их террор исчезнут.

Прежде чем полицейские поняли смысл сказанного и публика разразилась аплодисментами, знаменосец обратился к штурмовикам с такими словами:

«Вы состоите в рядах СА не только в эти годы борьбы и несения своих обязанностей, но и останетесь штурмовиками на всю жизнь. Вся духовная и физическая энергия, которой вы располагаете, все ваше время и силы, даже сама жизнь принадлежат народу, отечеству и фюреру. Дадим же в этом клятву! Внимание!»

Все присутствовавшие в зале встали. А штурмовики произнесли слова клятвы в верности и лояльности громко и отчетливо. Затем знаменосец развернул знамя, и штурмовики, дотронувшись до него руками, скандировали: «Даю торжественное обещание фюреру!»

Незабываемое мероприятие закончилось пением «Хорст Вессель» и «Германия».

Всю ночь на улицах рычали двигатели патрульных машин. Полицейские подразделения были приведены в состояние повышенной готовности.

Штурмовики стали расходиться по домам. Горячих голов хватало и не только среди нас, но всем было ясно: нападение хотя бы на одного штурмовика не останется безнаказанным.

После этого митинга наш лидер покинул отряд, уехав по другим делам, но каждому из нас было ясно: отдельная личность — ничто, идея же — все.

(Фридрих Иоахим Клен, командир 138-й штурмроты. Серьезное и веселое из жизни штурмовиков. Лейпциг, 1934.)

Курт Масман

Свалка в зале заседаний

Однажды мы проводили митинг в рабочем предместье. Мы — это студенты-национал-социалисты.

Зал заседаний был небольшой. Одно из подразделений СА было выделено для его охраны. В девять тридцать ожидался подход еще одного подразделения СА для предупреждения нападок со стороны коммунистов.

В восемь часов гигант Ширмер, который должен был выступать, засучил рукава рубашки и с довольным видом поплевал на ладони размером с добрую сковородку. Он три года прожил в России и был знаком с тамошними порядками. Возвратившись в Германию, стал национал-социалистом, как говорится, до мозга костей, из тех, кто вгонял буржуазию в дрожь словом «социализм» в разговоре о национал-социализме. Он был отличным парнем! Человеком, которому можно было доверить все свои деньги и который скорее умер бы от голода, чем истратил из них хотя бы пфенниг.

Рассказывали, что он был даже представлен фюреру. Рослый, неуклюжий малый, никогда обычно не лезший в карман за словом, стоял перед ним в оцепенении, тер кулачищем глаза, а потом промямлил: «Добро… Адольф Гитлер…» — и пожал ему руку. И тут же, придя в себя, густо покраснел, выпрямился во весь свой рост, отсалютовал и отошел строевым шагом с широкой улыбкой на лице…

Но вот он прошел сквозь гомонящую толпу и уселся напротив трибуны.

Сложилась удивительная ситуация. В течение получаса не стихали шум и гвалт. Однако никаких явных взаимных оскорблений не было. Тогда Ширмер, этот медведь, вышел к трибуне, скрестил ручищи и с улыбкой взглянул в зал, обстановка в котором была довольно накаленной.

И улыбка его возымела действие. Гвалт постепенно стих, уступив место ожиданию.

В девять тридцать Ширмер ухватил графин с водой, приложил его ко рту и сделал большой глоток, выплюнув затем воду в стакан, стоявший рядом с графином. Взяв стакан, он искусно выплеснул его содержимое на голову мужчины, сидевшего в первом ряду и все время что-нибудь выкрикивавшего, провоцируя собравшихся в зале. После этого Ширмер решительно и громко провозгласил: «Тихо! Я буду говорить!» В зале тут же установилась тишина.

Говорил он простыми, ясными словами на языке, на котором собравшиеся рабочие изъяснялись ежедневно. И они стали внимательно его слушать.

Вдруг посреди зала, где стоял нестихающий шум, на стул вскочил небольшого роста еврей с толстыми очками в роговой оправе на мясистом носу и высоким фальцетом евнуха стал возра жать Ширмеру.

«Медведь» только махнул рукой и продолжил свою речь, возвысив голос, эхо которого, отражаясь от стен, заглушило вяканье еврейчика.

Но тот не отступал от своей цели сорвать митинг, снова и снова что-то выкрикивал, ожесточенно жестикулируя руками.

Ширмер, говоривший о народной судьбе, сделал паузу, во время которой стали слышны выкрики маленького еврея: «Рабочие! Пролетарии! Ваш фронт — международный пролетариат! Ваше…» Дальнейшие его слова были неслышны. Ширмер, спустившийся в зал, прошел сквозь плотное кольцо штурмовиков и направился к оратору, лидеру коммунистов. Еврей прервал свое выступление на полуслове, спрыгнул по-обезьяньи со стула и, хотя находился в окружении 350 своих товарищей, отошел назад. Ширмер пожал плечами, но на лице его появилось зловещее выражение. И он прорычал, обращаясь к залу:

— Рабочие, посмотрите на эту гадину, приведшую вас сюда, и посмотрите на меня. Я такой же рабочий, как и вы! Я тружусь руками, как и вы. Разве вы с ним, а не со мной?