Месть на возмездной основе - Константин Александрович Костин

Кто бы не навестил мою холостяцкую берлогу в отсутствие хозяина, можно не сомневаться в одном — это тот же самый человек, что сегодня ночью наведался в контору. И, в отличие от офиса, где прибралась секретарша, в квартире женщин у меня не водилось. Порядок навести некому. Пожалуй, впервые в жизни я пожалел, что развелся.

Сняв пиджак, я полюбовался на свою физиономию в зеркало. Красавец, что тут сказать. Щетина, мешки под глазами от хронического недосыпа, левая скула заплыла от пропущенного удара. Да и костюм пришел в полную негодность. Если брюки еще можно попытаться спасти, то пиджак проще пристрелить, чтобы не мучился. Впрочем, сегодня с ним уже пытались проделать такое, причем забыв предварительно снять с меня.

Порванный в нескольких местах, в засохших пятнах крови и грязи, обильно поперченный кирпичной пылью. Знал бы, что события примут такой оборот — покупал бы не костюм, а стальной нагрудник, как на полу кабинета Ковалева. А еще лучше — сидел бы дома перед телевизором. Пальба на экране вредит только глазам, но не шкуре.

Налив половину алюминиевой кружки кубинского рома, я добавил пару кубиков льда из морозильника и, раз уж все равно оказался рядом, заглянул в холодильник в поисках закуски. Чего ходить по десять раз, если можно сделать одновременно два дела — открыть и морозилку, и холодильник? Четверть бутылки подсолнечного масла, банка рижских шпрот и ломоть засохшего ржаного хлеба.

Я никогда не считал себя гурманом, разумно полагая, что закуска крадет градус, но в настолько поганый день хотелось бы перекусить по-человечески! Особенно, когда за целые сутки съел всего один бутерброд. Возможно, стоило жениться во второй раз. Чтобы было, кому дома ждать. Возвращаешься с работы — а на столе накрыт обед, жена радуется, тапки приносит, хвостиком машет, на мозги капает… нет, не стоит.

Иней показался мне не особенно аппетитным и я сосредоточился на других блюдах. С усилием отломив кусок хлеба, я размочил его в банке шпрот и захрустел сухарем, закусывая рыбкой и запивая ромом. Несмотря на все старания, я так и не придумал, как назвать этот прием пищи. Запоздалый ужин или преждевременный завтрак? Полуночник. Да, вот самое подходящее слово. Если есть полдник, то почему бы не быть полуночнику?

Установив на диск кинофона единственную уцелевшую после обыска пластинку — «Одиннадцать товарищей Клунёва», я устроился в кресле напротив экрана, закинув ноги на журнальный столик. Здесь я заметил несколько новых, свежих пятен на штанах. Жир, капнувший от шпрот, въевшийся в податливую ткань. Но сил осталось только на то, чтобы долить рома в кружку. Мои нервы вошли в стадию трупного окоченения, когда злиться или расстраиваться уже не хотелось. Сплошное равнодушие и безразличие. Все мое негодование ограничилось бычком, гневно утопленным в банке.

Я уже почти засыпал, когда меня вернул в реальность настойчивый звонок. Не скрою, первым порывом было — всадить весь магазин, положив гостя сквозь дверь, но я сдержался. Несмотря поздний час, меня мог посетить вполне приличный человек. Хотя… где я и где приличные люди? Я б, пожалуй, оскорбился, если б кому-то пришло в голову назвать меня приличным человеком.

Проверив наличие патрона в патроннике, я сунул пистоль в карман брюк и поплелся открывать. На пороге стоял Ковалев. Тоже не выспавшийся, взъерошенный, с красными, как у крысы, глазенками. Нет, неудачное сравнение. У крысы глаза не столь мерзкие. Его усы топорщились в стороны, как у дикого кота. На мундире не хватало второй сверху пуговицы.

— Ну и видок у тебя… — покачал головой майор. — Тебя кошки, что ли, драли?

Судя по ощущениям — не только драли, но еще и в рот немного какнули. Посчитав, что держать гостя на пороге не вполне соответствует правилам хорошего тона, я молча закрыл дверь, намекая, что тому пора убираться. Но дверь уперлась в подставленный бывшим коллегой башмак.

— Ты, Котов, зла на меня не держи… — произнес офицер, будто оправдываясь. — Работа такая…

— Ты извиниться зашел?

— Да тут понимаешь какая штука… тебя же в наручниках увели. А вещь эта казенная, подотчетная. С инвентарным номером. С меня спросят. Верни, будь человеком, а?

Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Срать хотел Ковалев на мои оскорбленные чувства и на мою побитую рожу. Его беспокоили наручники. Потеряет — с зарплаты вычтут. Еще и в троекратном размере.

Я ощупал карманы. Похлопал по пиджаку, висящему на крючке. И только теперь вспомнил, что оставил казенную вещь в конторе, в ящике стола. Отдать их прямо сейчас я не мог даже при желании. Замечу, что и желания особого не наблюдалось. Я ощутил единственное светлое чувство в своем нутре, погрязшем в бесконечном равнодушии — злорадство.

— Вальтер верни, — потребовал я.

— Не могу, — скривился офицер. — Нет, правда — не могу! Нет у меня твоего Вальтера! Я его на экспертизу отдал!

— А у меня нет дяди на пистолетной фабрике, — сострил я. — Смекаешь, Ковалев?

— Слушай, Котов… — протянул майор. — Мы с тобой не с того начали. Может, пора заключить мир?

— Мир, говоришь? — проговорил я, почесав щетину на подбородке. — Ковалев, ром будешь? Хороший, кубинский.

— Ром? — задумался милиционер. — Ром — буду.

Потеряв бдительность, он убрал ногу из проема, готовясь войти в квартиру, чем я тут же воспользовался, захлопнув дверь, постаравшись вложить в этот жест максимум презрения.

— Тогда иди в магазин, купи и будь! — хохотнул я.

— Какая же ты сука, гражданин бывший капитан Котов, — прокричал незваный гость сквозь дверь.

Я замер в пол-оборота, обдумывая ответ, но решил воздержаться. В голову не лезло ничего путного, способного затмить своим великолепием мою последнюю фразу.

Вернувшись в кресло, я выплеснул на пол алкоголь, сильно разбавленный растаявшим льдом и обновил питье. Игла кинофона миновала три четверти пластинки. Это сколько, получается, я проспал? И спал ли я вообще? Можно ли назвать то забытье, в которое я провалился, сном?

Вдохнув аромат рома, я опрокинул в себя кружку и занюхал кулаком. Затем закурил сигарету, утопив спичку в той же банке, в луже масла между дохлыми безголовыми рыбинами. Сделал две затяжки…

— Черт побери! — воскликнул я, хлопнув себя по лбу.

Пуговица! А если пуговицу в руке Каримова оставил убийца? Получается, убийца — сотрудник милиции! И на его форменном кителе должно не хватать пуговицы — прямо