Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Ликвидируя с середины 1951 года так называемый сионистский заговор в силовых ведомствах, новое руководство МГБ в лице Рюмина, который фактически подмял под себя слабовольного и болезненного министра Игнатьева, вольно или невольно нанесло ощутимый удар по креатуре Берии (Эйтингон, Райхман и др.) в этих структурах. Скорее всего, такие действия не были случайностью, ибо как раз в это время у Сталина возникли серьезные подозрения в отношении Берии. Существуют многочисленные свидетельства того, что инициированное вскоре Кремлем так называемое «мингрельское дело» было направлено отнюдь не только против коррупции и непотизма, исходящих от представителей соответствующей народности, изобиловавших в руководстве Грузии, но и в какой-то мере против их влиятельных покровителей в Москве, прежде всего против бывшего всесильного наркома внутренних дел СССР. И еще один нюанс. Хотя в принятом 9 ноября 1951 г. постановлении политбюро по «мингрельскому делу» Берия не упоминался и речь в нем шла главным образом о служебных злоупотреблениях и о снятии с постов его ставленников — второго секретаря ЦК КП(б) Грузии М.И. Барамии, министра юстиции А.Н. Рапавы и других, в тексте этого документа, явно сочиненного Сталиным, имелся пассаж о связях «мингрельско-националистической группы» с эмигрантской «шпионско-разведывательной организацией» Е.П. Гегечкори (бывший министр иностранных дел Грузии в 1918–1921 гг.) в Париже, которая, как подчеркивалось, «обслуживает своей шпионской информацией о положении в Грузии американскую разведку, получая за это доллары»[1059]. Очевидно, таким завуалированным образом Сталин выказывал определенное недоверие (или, точнее, делал серьезное предупреждение) Берии, который через свою жену был связан родственными узами с Гегечкори и, к тому же, продолжительное время после войны вел через своих доверенных лиц (П.А. Шарию и др.) переговоры во Франции с тем же Гегечкори и Н.Н. Жордания (руководитель социал-демократического правительства Грузии в 1918–1921 гг.) о возврате на родину ранее вывезенных культурных ценностей и репатриации грузинских эмигрантов. Примерно в то же время, следуя неписаному номенклатурно-аппаратному правилу «падающего — толкни», министр госбезопасности Грузии Н.М. Рухадзе проинформировал центр о том, что Берия скрывает свое еврейское происхождение. Этот выпад был, видимо, инспирирован Рюминым, который вместе с Л.Ф. Цанавой[1060], другим недоброжелателем Берии, не прочь был представить последнего в глазах Сталина еще одним сионистским заговорщиком.

Однако Берия, несмотря ни на что, сумел не только выстоять, а потом, возвратив благорасположение вождя, расправиться со своими врагами в МГБ[1061], но и продолжал даже в сложной для него ситуации покровительствовать своим бывшим выдвиженцам. Особенно наглядно такая забота о старых соратниках запечатлелась на судьбе С.Р. Мильштейна, которого еще в апреле 1937 года Берия назначил председателем Комитета по делам физкультуры и спорта Грузии. Потом, став наркомом внутренних дел СССР, Берия во вверенном ему наркомате резервирует для Мильштейна должность начальника Главного транспортного управления, проработав на которой в течение года тот в марте 1940-го становится благодаря своему патрону председателем Московского совета спортивного общества «Динамо». Нигде подолгу не задерживаясь на одном месте, Мильштейн в марте 1941 года уже первый заместитель наркома лесной промышленности СССР, а вскоре после начала войны вновь на руководящей работе в НКВД (начальник Главного управления охраны на железнодорожном и водном транспорте). Победу Мильштейн встретил в чине генерал-лейтенанта. Однако после того как Берия ушел из НКВД, Мильштейн почувствовал себя там неуютно. В начале 1948 года его переводят на работу в Татарию и назначают начальником Управления Казанской железной дороги. Оказавшись вдали от своего покровителя, он в 1950-м превратился в объект нападок: был обвинен татарским партийным руководством в «засорении» кадров управления евреями. Ему также напомнили, что почти вся его родня (отец, мать, брат, тетя) проживают в США и еще один брат расстрелян в 1937 году за шпионаж. И вот тогда Берия пришел на выручку другу. Благодаря его протекции изгнанного с работы Мильштейна назначили в марте 1951 года заместителем начальника строительства железных рудников МВД СССР. А став в начале 1953-го министром внутренних дел, Берия посылает Мильштейна на Украину в качестве заместителя министра внутренних дел республики. Символично, что последовавший вскоре арест Берии обернулся для Мильштейна не только крахом карьеры, но и стал прологом его казни в начале 1955 года[1062][1063].

НОВЫЙ ЭТАП СЛЕДСТВИЯ.

Произошедшая летом 1951 года радикальная перетряска в высшем кадровом составе центрального аппарата МГБ дала новый импульс «делу ЕАК», которое новое руководство «органов» решило возобновить, прежде всего преследуя цель карьерного самоутверждения. Уже 24 августа Рюмин, временно исполнявший тогда обязанности начальника следственной части по особо важным делам, направил Маленкову и Берии подписанную новоиспеченным министром Игнатьевым информацию о том, что арестованные по этому делу уже больше года не допрашиваются, хотя сообщенные ими ранее сведения «представляют значительный интерес с точки зрения… шпионской и националистической деятельности обвиняемых». Далее со ссылкой на необходимость полного раскрытия шпионских связей «еврейских националистов» с американцами делался вывод о важности срочного возобновления следствия[1064].

Добиться своего, получив соответствующую санкцию от Кремля, Рюмину удалось только 19 января 1952 г. С этого момента он, а также его заместитель и помощник в следственной части по особо важным делам Н.М. Коняхин и Н.Н. Месяцев стали срочно готовить возобновленное «дело ЕАК» к рассмотрению на закрытом судебном процессе. В рамках заданной свыше версии о якобы существовавшем на территории СССР шпионском заговоре американо-сионистской агентуры была предпринята дополнительная серия допросов арестованных, а также проведены различные экспертизы по определению степени секретности и идеологической направленности материалов служебного и литературного характера, в свое время подготовленных или изданных подследственными, а теперь фигурировавших в качестве доказательств их преступной деятельности. Все эти процедуры, которые непосредственно организовывал помощник начальника следственной части по особо важным делам П.И. Гришаев, осуществлялись с грубейшими нарушениями даже тех условных правовых норм, которых хотя бы формально и показушно придерживались в МГБ на первом этапе следствия в 1949–1950 годах.

СУДЬБА «ЧЕРНОЙ КНИГИ».

Только экспертизе по идентификации пропаганды национализма, в которой принимал участие такой высокопоставленный номенклатурный литературовед, как В.Р. Щербина, были подвергнуты 122 документальные улики. Наиболее объемной и значимой из них была рукопись знаменитой «Черной книги», состоявшая из 27 томов общим объемом в 6211 листов[1065] и вобравшая в себя многочисленные свидетельства (дневники, письма, рассказы, запротоколированные показания) жертв, очевидцев, а также устроителей (с нацистской стороны) гуманитарной катастрофы европейского еврейства в годы Второй мировой войны. Сбор этих материалов развернулся по предложению ЕАК начиная с лета 1943-го. Но как таковая идея создания «Черной книги» в рамках международного проекта родилась годом ранее в США, и исходила от Альберта Эйнштейна, журналиста Б.Ц. Гольдберга и писателя Шолома Аша (Асеха). В апреле 1943 года они ознакомили со своей инициативой руководство ЕАК, а то в свою очередь — А.С. Щербакова и другое партийное начальство, которое тогда одобрило в принципе это начинание, намереваясь использовать его в антинацистской пропаганде. В ходе начавшегося вскоре визита Михоэлса и Фефера в США был отработан совместный план создания международной «Черной книги». В то же время, пока руководители ЕАК вели переговоры за границей, замысел уникального издания принялся активно реализовывать Илья Эренбург. Будучи весьма популярным журналистом, часто выезжавшим на фронт, он активно общался с народом, а также получал от советских граждан и различных государственных и общественных организаций сотни документов, писем и обращений, во многих из которых речь шла о нацистских расправах над евреями. Поэтому по возвращении Михоэлса и Фефера из-за рубежа Эренбург был назначен одним из руководителей ее русского издания. Весной 1944 года под его началом была сформирована литературная комиссия, в которую вошли B.C. Гроссман (заместитель председателя) и другие писатели и журналисты, занявшиеся литературной обработкой документальных материалов, предназначенных для публикации в «Черной книге». Наряду с этой комиссией действовала и редакционная коллегия «Черной книги», в которую вошли в основном члены президиума ЕАК, в том числе Михоэлс и Фефер. Если Эренбург требовал, чтобы центральное место в будущем издании было отведено тематике нацистских злодеяний, совершенных на советской территории, и чтобы книга сначала вышла на русском языке и в максимально «читабельном», то есть литературно обработанном виде, то ЕАК, пропагандистская деятельность которого была ориентирована властью на заграницу, выступал за издание книги прежде всего на английском и других иностранных языках, причем в форме строгой документальной публикации. Тем самым соблюдалась негласная официальная позиция, согласно которой разговоры внутри страны о евреях только льют воду на мельницу геббельсовской пропаганды об «освободительной миссии» германской армии, воюющей не с русским народом, а с «жидо-большевизмом».