Скиппи умирает - Пол Мюррей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— “Находка бесценной значимости”, — напоминает ему репортер.
Гвидо издает снисходительный, слегка игривый смешок. Возраст его только красит: он стал гораздо стройнее, отлично выглядит и говорит с несгибаемой уверенностью человека, который привык придавать миру нужную форму.
— Знаете, Киаран, дело в том, что в такой стране, как Ирландия, невозможно построить даже песочный замок, чтобы при этом не наткнуться на какую-нибудь находку бесценной значимости. Если бы мы решили окружать музейной оградой все без исключения исторические находки, обнаруженные подобным образом, то не осталось бы ни одного не огороженного клочка и нам просто негде было бы жить.
— Значит, вы считаете, что крепость нужно снести бульдозером, — говорит репортер.
— Я считаю, что мы должны прежде всего определиться с приоритетами. Потому что то, что мы строим здесь, — это не просто Научный парк. Это экономическое будущее нашей страны. Это новые рабочие места и безопасность наших детей и внуков. Неужели мы в самом деле должны поставить на первое место эти развалины, которым три тысячи лет, а не будущее наших детей?
— А как же быть с теми, кто утверждает, что эти “развалины” дают нам уникальную возможность прикоснуться к самым истокам нашей культуры?
— Что ж, давайте попробуем иначе поставить вопрос. Так сказать, вывернуть этот вопрос наизнанку: как вы полагаете, те люди, которые жили три тысячи лет назад, прекратили бы строительство своей крепости, чтобы только сохранить развалины нашего Научного парка? Разумеется, нет. Им хотелось двигаться вперед. Единственная причина, по которой у нас есть сегодняшняя цивилизация — единственная причина, по которой мы с вами находимся здесь, — заключается в том, что люди всегда двигались вперед, вместо того чтобы оглядываться назад. В прошлом все хотели попасть в будущее — точно так же, как сегодня все, кто живет в третьем мире, хотят попасть в первый. И будь у них выбор, они бы в два счета поменялись с нами местами!
— Двигаться дальше! — Говард хлопает в ладоши, как будто следит за скачками; но тут вырубается электричество, и он остается со своим пивом в кромешной темноте.
Двигаться дальше! После того рокового прыжка с банджи Гвидо перевели в частную школу на Барбадосе, и его с тех пор никто больше не видел. Но это мало что поменяло: по мнению всей школы, виноват во всем был Говард. Трусость — непростительный грех для сибрукского мальчишки. Большинство людей по своей доброте не говорили ему этого в лицо, но он сам понимал это каждую секунду и с тех пор жил с этим каждый день, каждую ночь.
А вот Гвидо не жил с этим. Гвидо двигался дальше. Он не позволил какому-то мимолетному эпизоду определить всю дальнейшую траекторию своей жизни. Для Гвидо прошлое, как какая-нибудь страна третьего мира, было всего лишь очередным ресурсом эксплуатации, которым можно воспользоваться, а когда придет время, можно спокойно бросить; вот потому-то цивилизацию создают люди вроде него и Автоматора, а не вроде Говарда, который так и не уразумел, от каких историй следует избавляться, а в какие нужно верить (если только вообще нужно).
Он все еще смеется (или плачет?), когда вдруг звонит телефон. Он не сразу находит его в хаосе воцарившегося мрака, но тот, кто звонит, настойчив. Говард слышит в трубке неприветливый мужской голос, владелец которого явно очень юн:
— Мистер Фаллон?
— Кто говорит?
Вслед за осторожной паузой невидимка отвечает:
— Это Рупрехт. Рупрехт Ван Дорен.
— Рупрехт? — Говарду вдруг кажется, что все сейчас закачается и разобьется на куски. — А откуда у тебя мой номер телефона?
Раздается какой-то скребущий звук, будто где-то в кустах дерутся грызуны, а потом Рупрехт произносит:
— Мне нужно поговорить с вами.
— Сейчас?
— Это важно. Можно я к вам заеду?
Говард окидывает взглядом свой окутанный полутьмой разоренный интерьер:
— Нет, нет… Здесь, пожалуй, неудобно.
— Хорошо, тогда давайте в пончиковой “У Эда” через полчаса.
— “У Эда”?
— Рядом со школой. Это важно. Через полчаса — хорошо?
И мальчик заканчивает разговор. Говард некоторое время озадаченно стоит на месте, и в ухо ему продолжает гудеть тональный сигнал. А потом до него вдруг доходит вся важность этой встречи, и он понимает, что у Рупрехта может быть одна-единственная причина для такой неотложной просьбы. Надо понимать, он прознал про тренера.
Он надевает куртку и быстро выбегает из дома. К вечеру сильно похолодало, и холод, в сочетании с леденящим предчувствием внутри, сводит на нет хмельной угар от дешевого пива. Что же выяснил Рупрехт и каким образом? Подслушал чей-то разговор? Или взломал школьные компьютерные сети? А может быть, Джастер оставил записку, которая нашлась только теперь? Говард садится в машину, и, по мере того как расстояние между ним и ответом на его вопросы сокращается, нарастает возбуждение — оно обдает его, будто ледяной воздух, врывающийся через клапаны. Вскоре он едва дыша уже влетает в двери пончиковой.
Зал почти пуст, Рупрехт в одиночестве сидит за столиком для двоих, перед ним коробка с пончиками и два пластиковых стакана.
— Я не знал, с какой начинкой вам нравятся… — Он показывает на коробку с пончиками. — Поэтому взял ассорти. И я не знал, какие вам напитки нравятся, так что взял спрайт.
— Спрайт вполне годится, — говорит Говард. — Спасибо. Он садится и осматривается по сторонам. Он не был здесь уже много лет. Здесь мало что поменялось: типичная американщина на стенах, гигантские матовые фотографии булочек и круассанов над стойкой, воздух, пропитанный каким-то безымянным запахом: совершенно невозможно понять, чем же это так пахнет — то ли флуоресцентными лампами, то ли пластиковыми стаканчиками, то ли этой таинственной обжигающей жидкостью, которую тут продают под видом кофе. Он вспоминает, как все радовались в школе, когда это заведение только открылось. Кафе международной сети — и надо же, у нас в Сибруке! В те годы, когда Ирландия была мировым захолустьем, такое событие казалось чем-то вроде чудесного благодеяния, как будто какая-то миссия открыла школу в джунглях. Собираясь в этом вкрадчивом интерьере, дизайн которого был разработан начальством и растиражирован по всему миру, Говард и его друзья с гордостью ощущали, что наконец-то оторвались от окружающего пространства города, где доминировали вкусы родителей, и очутились в каком-то почти мифическом месте, которое преодолевало границы времени и пространства и являлось местом как бы таким универсальным, таким “везде-не-важно-где”, которое принадлежит молодым.
— Очень жаль, что вас уволили, — говорит Рупрехт.
Говард вспыхивает:
— Да нет, это не увольнение, это скорее… академический отпуск…
— Это за то, что вы отвели нас в парк?
Сам не зная, отчего его это так смущает, Говард делает вид, будто не слышит.
— Как тут тихо, — замечает он.
— Люди перестали сюда приходить, — монотонно отвечает Рупрехт.
Говарду хочется спросить: а почему же ты продолжаешь сюда приходить; но вместо этого говорит:
— Рад видеть тебя, Рупрехт. Я и сам давно хотел с тобой поговорить.
Рупрехт ничего не отвечает, просто смотрит ему в глаза. Говард, почувствовав, что в горле у него пересохло, отхлебывает спрайта.
— По телефону ты сказал, что хочешь поговорить со мной о чем-то важном.
Рупрехт кивает.
— Я просто хотел кое-что узнать для своего проекта, над которым сейчас работаю, — говорит он, стараясь сохранять нейтральный тон.
— А что это за проект?
— Ну, это связано с проблемой коммуникации…
Говард замечает, как во взгляде Рупрехта быстро промелькнуло что-то живое, но потом снова исчезло в непроходимых дебрях его сознания.
— Что ж, это хорошо, — говорит Говард. — Хорошо, что ты работаешь над проектом. Потому что мне показалось, что ты последнее время как-то сдал. Ну, перестал так увлеченно заниматься, как раньше.
Рупрехт никак не реагирует на это, он продолжает рисовать кончиком соломинки невидимые идеограммы на столе.
— С тех пор как не стало Дэниела, — продолжает Говард. — Я хочу сказать — тебя, по-видимому, очень потрясло это.
Мальчик по-прежнему всецело погружен в созерцание своих невидимых картинок, только щеки у него багровеют.
Говард оглядывается через плечо. Единственные другие посетители — это иностранцы, супружеская пара, разглядывающая карту города; за кассой стоит усталый азиат и высыпает из полиэтиленовых пакетиков монеты.
— Иногда в подобных ситуациях, — говорит Говард, — необходимо все довести до конца. Разобраться в том, что произошло, уточнить все оставшиеся неясными подробности. Часто именно это — уточнение неясных подробностей — помогает сдвинуться с мертвой точки, чтобы как-то жить дальше. — Он прокашливается. — И пускай иногда это уточнение кажется сложным или даже опасным, не надо забывать о том, что всегда есть люди, готовые тебе помочь. Которые помогут тебе справиться с этой задачей. Ты меня понимаешь?