Песня цветов аконита - Светлана Дильдина

Найли выделялся среди остальных мальчишеской порывистостью и непосредственностью. Он прямо наизнанку выворачивался, чтобы показать себя достойным оказанной чести. И в свите скоро заметили, что он развлекает господина, который относится к Найли снисходительно и все чаще обращается к нему. До этого Высокий так не выделял никого из местных.

Записки Юхимэ

— Скажи, сестра, — голос нарочито небрежный; даже не скрывает фальшивого тона. — Он хотел взять тебя к себе в дом?

— Если бы знать, — я вздохнула. — Отец говорил с ним… зря.

— Ты жалеешь? Ты этого хотела?

— Не знаю, — сказала я искренне. — Я не понимаю его. Загадка прекрасна, когда тебя отделяет от нее расстояние. Вблизи она пугает.

— Женщины, — с легким презрением отозвался Найли. — Сами не знаете, что вам нужно.

— А ты, как я понимаю, знаешь?

— Да!

Я теребила прядку волос.

— У меня нет ревности. Жаль, что я перестала быть ему интересной.

— Говоришь так спокойно? Где же твоя гордость? — мне показалось, что брат насмехается надо мной. Нет. В нашей семье раздора не будет.

— Я струсила дважды, если не больше. Все справедливо.

— Знаешь цветок, который растет в горах? — резко спросил Найли. — Только сильные и отважные могут преодолеть снега и ущелья, чтобы хоть раз увидеть его.

— И сколько их гибнет в дороге?

— Я не боюсь смерти, — усмешка легла на его губы. — Тот, кто дрожит, никогда не достигнет цели. Только лучшие достойны стоять рядом с ним — ну, так я буду лучшим. Я всегда этого хотел — теперь знаю, ради чего.

—Ты отважный охотник, великолепный лучник, дерзкий огонь. Думаешь, этого хватит?

— Не хватит — я стану большим.

— Не станешь выше себя, — я только вздохнула. Как изменилось все. Словно я не на год была теперь старше — на десять. — Он — цветок изо льда, который не тает. Любоваться — можно, тронуть — нет. Замерзнешь и руки поранишь.

Брат лишь скривился презрительно и повторил:

— Женщины…

Белые птицы летели над озером. Не меньше десятка. Сюда нечасто залетают лебеди — и теперь свита Высокого и гости любовались ими.

— Позвольте мне выстрелить! — воскликнул Найли.

— Хочется показать свое мастерство? Ценой жизни птицы? — непонятно, пришлись слова Найли по душе господину или нет. — Если тебе нужен этот выстрел…

Найли просиял, вскинул лук — целился недолго, но птицы далеко улетели. Потом натянул тетиву, и сразу двое лебедей начали падать.

— Жаль птиц. Но мне нужны хорошие стрелки, — сказал господин Алайя и позволил Найли отныне сопровождать себя вместе с другими избранными.

Юхимэ радовалась за брата. О Йири Алайя она думала с грустью, считая, что сама виновата в совершенных ошибках и в чем-то, чего не способна понять. Но, видимо, судьбе так было угодно.

А Найли двигался вверх медленно и упорно, выполнял различные поручения — сестра и подумать не могла, что он способен настолько гордиться службой, в сущности, службой пустячной — ему не доверяли серьезных дел.

Одно не слишком нравилось Найли — слишком частые вопросы Высокого о сестре. И внимание, с каким он слушал ответы.

Проезжая по улице, услышали громкую пьяную песню. Человек не старше сорока, судя по одежде, из мастеровых, привалился к стене и орал бесконечный куплет, перемежая его ругательствами в адрес Йири.

Двое горожан помоложе пытались привести пьяного в чувство — заметили всадников, и лица их стали оттенка молодой зелени. Едва уловимым жестом Йири дал понять охране — прогоните. Горожан словно ветром сдуло.

Йири спрыгнул наземь и подошел к пьяному, остановился, разглядывая. Тот дружелюбно указал на него рукой:

— А ты на него похож. Только он во… — непослушными пальцами изобразил подобие вскинутых звериных лап с когтями и скроил страшную рожу. — А так похож… Глазищи жуть, прямо как у тебя. А по ночам кровью питается! Только я его не боюсь! — и захохотал во все горло.

Охрана взялась было за него, но Йири качнул головой:

— Пусть… Он ведь сейчас совершенно счастлив. Посмотрите… этого так не хватает. Пусть. Только с улицы его уберите.

Взлетел в седло, сказал, поворачивая коня:

— Когда протрезвеет — в копи. Я не могу позволить говорить подобные вещи.

И умчался, сопровождаемый остальной свитой.

…Скользит ладонь, то раскроется, то сожмется, играет со светом, играет с тенями. Скользят по ладам пальцы музыкантов. Переливается голос — не то речь, не то песня. Медного цвета кожа, упругая, как звук барабана, свежая, словно роса. Смеются глаза — вскинуты руки, причудливый танец. И, словно оттенки на шелке, перетекают друг в друга движения.

Айхо Инорэ, Алый цветок Окаэры.

Ему еще не сравнялось пятнадцати. Талантлив — но более, чем игрой, знаменит он своей красотой, и дарит ее щедро, как воду — родник, и собирает, как дань, восхищение.

Легко прийти к нему в дом. и остаться легко. Алый цветок, весенняя птица — он часто смеется.

И важные бывают у него гости — Айхо все принимает, как должное.

Он, игрушка, играет с поклонниками своими.

В театре онна актеры не носили масок, и, хоть пользовались гримом, не при всяких ролях он скрывал лица. В отличие от театра гротеска аэмара и женского театра киири, говорящего о мире привычных вещей, актеры онна воплощали на сцене легенды и мифы. Актеры обязаны были уметь многое — в совершенстве владеть телом и голосом, перевоплощаться и в зверя и в птицу — лишь одним движением рук. Если же они умели играть и петь, да еще обладали красотой, перед ними преклонялись, как перед чудом. Что не мешало видеть в них лишь забаву. В театре онна не было женщин — разве что помощницы за кулисами. Очень редко это правило нарушалось — но даже тогда женщины старались скрыть свой пол.

В театре Рэита таких не было. У Рэита был Айхо, который мог становиться кем угодно, хоть полуслепым стариком — однако лишь безумец стал бы использовать подобное существо на таких ролях.

Он играл не людей — героев легенд, посланников неба, персонажей мифов и сказок. Но сам был человеком.

Наверное, похвал ему доставалось несколько больше, чем он мог заслужить игрой — ему достаточно было взглянуть, качнуть головой, сделать пару шагов — и персонаж сливался с ним воедино, прекрасный до головокружения. Но был все тот же Айхо, не больше, не меньше. У него была счастливая внешность — но именно благодаря ей он не столько играл, сколько использовал собственное очарование.

— Он хорош, — сказал как-то Йири. — Но я видел лучше. Будь у него длинный нос, мальчишка не заставил бы зрителей плакать. Я видел таких, что могли — хотя были весьма некрасивы.