Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир - Фрэнсис Дик

— Жаль, — сказал я. — Это крайне необходимая вещь.

— Слишком мало просит. — Гордон поместил левую руку меж колен и зажал ее там. — Так пропадали изобретения и посерьезней.

Я согласился с ним и написал короткую записку с выражением сожаления.

Вскоре после этого Гордон оторвал взгляд от своих бумаг и спросил меня, что я делаю на Рождество.

— Ничего особенного, — сказал я.

— Не собираетесь к вашей матушке в Джерси?

— Она в круизе по Карибскому морю.

— Мы с Джудит были бы не прочь... — он прочистил горло, — если бы вы присоединились к нам. Приезжайте на сочельник, останетесь дня на три, четыре. Только если захотите, разумеется. Не могу сказать, что у нас будет много развлечений... но, во всяком случае, мы вас приглашаем.

Благоразумно ли, подумал я, провести рядом с Джудит три или четыре дня, когда три или четыре часа в Аскоте отозвались таким мучительным искушением? Благоразумно ли, когда один ее вид пробуждает такое физическое желание, оставаться столько ночей — так близко — под ее кровом? Глупее некуда.

— Благодарю вас, — сказал я, — с удовольствием. — И подумал: ты чертов дурак, Тим Эктрин, и если тебе будет больно, то лишь по твоей собственной дурацкой вине.

— Вот и хорошо, — сказал Гордон, и, похоже, он вправду так считал.

— Джудит обрадуется. Она боялась, что вы собираетесь праздновать с друзьями помоложе.

— Я ни с кем не договаривался.

Он удовлетворенно кивнул и вернулся к своим занятиям, а я стал думать про Джудит, которая хочет, чтоб я оставался с ней, потому что, если бы она не хотела, меня бы не пригласили. Будь я в здравом рассудке, я знал бы, что идти не должен, но я знал, что пойду.

Усадьба Кальдера Джексона в Ньюмаркете, куда я попал в следующее воскресенье, оказалась образцом рекламной продукции, в которой каждая мелочь была продумана, дабы угодить публике до тошноты. Сам двор, прямоугольник, с трех сторон огороженный зданиями, украшала декоративная зеленая лужайка, в центре которой росло причудливое дерево, а перед денниками с малыми интервалами расставлены были ярко раскрашенные вазоны, сейчас пустые, без цветов. Еще имелись разбросанные там и сям парковые скамьи, и узорные решетки ворот и оград в виде завитков черного железа, и заметная издали арка с выпуклой надписью наверху: «Приют Отдохновения — здесь».

Сбоку, за пределами главного двора, стояло маленькое отдельное строение, выкрашенное в ровный белый цвет. На двери был большой выступающий красный крест с единственным словом под ним: «Приемная».

Двор и приемная были первое, что попадалось на глаза посетителям; дальше, загороженный деревьями, стоял собственно дом Кальдера Джексона, более укрытый от любопытных глаз, чем его бизнес. Я припарковался рядом с другими машинами на полоске асфальта и пошел звонить в колокольчик. Парадную дверь открыл слуга в белой форме. Дворецкий или санитар?

— Прошу вас, сэр, — почтительно сказал он, когда я представился. Мистер Джексон вас ожидает.

Дворецкий.

Интересно было увидеть драматическую шевелюру в домашней обстановке, напоминавшей чрезвычайно разросшуюся хижину былых времен. Мне запомнился громадный зал, дубовые балки, пол, вымощенный плитняком, ковры, мебель темного дуба, огромный кирпичный очаг, в котором горели толстые колоды... и Кальдер, идущий навстречу с широкой улыбкой и распростертыми объятиями.

— Тим! — воскликнул он, оживленно пожимая мне руки. — Очень рад вас видеть, очень, очень рад.

— Приятно знать, что это так, — сказал я. — Пойдемте к огню. Идите, согрейтесь. Не хотите выпить глоточек? И... о... это мой друг... — он указал на другого человека, уже стоящего у камина, — ...Ян Паргеттер.

Друг и я обменялись кивками и прочими телодвижениями, обычными при встрече незнакомцев, но имя щелкнуло в моем мозгу, как будто где-то я уже что-то подобное слышал, но не мог точно вспомнить.

Кальдер Джексон зазвенел бутылками и стаканами и, справившись у меня, протянул мне щедрую порцию шотландского виски.

— А вам, Ян? — осведомился он. — Добавить настойки?

Ах, да, вспомнил я. Ветеринар. Ян Паргеттер, ветеринар, который не возражает против сотрудничества с нелицензированными коллегами.

Ян Паргеттер заколебался, но все же протянул свой стакан, словно не устояв перед приятным искушением.

— Только немного, Кальдер, — предупредил он. — Я должен идти.

По моим прикидкам, ему могло быть лет сорок; солидный, вызывающий доверие, светлые седеющие волосы, пышные усы и вид человека, который к жизни относится по-хозяйски. Кальдер объяснил, что именно я отвел нож, нацеленный на него в Аскоте, и Ян Паргеттер сделал ожидаемые замечания насчет удачи, быстрой реакции и — кто мог хотеть убить Кальдера?

— Вообще это был незабываемый день, — сказал Кальдер, и я согласился с ним.

— Мы все сорвали куш на Сэнд-Кастле, — сказал Кальдер. — Жаль, что его так скоро поставили в стойло.

Я усмехнулся.

— Может быть, мы еще сорвем куш на его сыновьях.

Насколько мне было известно, особенного секрета не составляло, откуда взялись средства на покупку жеребца, но раскрывать этот секрет было делом Оливера Нолеса, а не моим. Я понимал, что Кальдер мог заинтересоваться, но этика банкира, как обычно, заставила меня промолчать.

— Великий конь, — сказал Кальдер с тем же воодушевлением, что и тогда, в ложе Дисдэйла. — Один из величайших.

Ян Паргеттер согласно кивнул, потом одним глотком прикончил свою выпивку и сказал, что ему пора.

— Дайте мне знать, как там этот пони, Кальдер.

— Да, конечно. — Кальдер проводил отбывающего гостя до двери и похлопал его по плечу. — Спасибо, что навестили, Ян. Очень вам признателен.

Было слышно, как за Паргеттером закрылась парадная дверь. Потирая руки, вернулся Кальдер и сказал, что хотя на улице и холодно, мне, должно быть, интересно осмотреть усадьбу, пока не прибыли на ленч остальные гости.

И вот мы двинулись в обход квадрата с открытой стороной, и Кальдер, переходя от стойла к стойлу, давал мне короткую справку о болезни и видах на будущее каждого пациента.

— Этот пони поступил только вчера... предполагалось, что он возьмет приз, но посмотрите: мутные глаза тусклая шерсть, общий упадок сил. Мне сказали, что у него уже несколько недель не прекращается понос. Я их последняя надежда, так они сказали. — Он философски улыбнулся. — Не понимаю, почему больных лошадей не присылают ко мне как к первой надежде. Но что делать, обычно пытают счастья сначала у профессиональных ветеринаров. Нельзя их упрекать, наверное.

Мы двинулись вдоль ряда.

— Эта кобыла поступила три недели назад, кашляла кровью. Я был последней надеждой ее хозяина. — Он снова улыбнулся. — Уже идет на поправку.

Кашель почти прошел. Хорошо ест, прибавила в весе. — Кобыла лениво щурилась на нас, пока мы брели мимо.

— Вот кобылка-двухлетка, — сказал Кальдер, заглядывая поверх нижней дверцы. — Вся была в инфицированных язвах, чахла шесть недель, пока не попала сюда. Антибиотики оказались бесполезны. Теперь язвы подсыхают и затягиваются. Вполне удовлетворительно.

Мы прошли дальше.

— Здесь чей-то любимец, помню только, что из Глочестершира. Не знаю, смогу ли что сделать, хотя, конечно, попытаюсь. У него, по сути, одна беда — возраст.

И дальше:

— Вот звезда трехдневных соревнований. Попал сюда из-за периодической крови в моче; непереносимость к антибиотикам. Ему явно было очень больно, и он никого к себе не подпускал. Но теперь он в порядке. Он еще останется здесь на некоторое время, но я уверен, что болезнь излечима.

Трехлетний жеребец, выиграл скачки в прошлом июле, но потом начали лопаться кровеносные сосуды, и это продолжалось, несмотря на лечение. Он здесь две недели. Последняя надежда, естественно!

У следующего стойла он сказал:

Не смотрите на нее, если вы брезгливы. Бедная несчастная кобыленка, она так слаба, что не может держать голову, и все кости выпирают из-под кожи. Какое-то болезненное истощение. Анализ крови не показывает, что там такое. Не знаю, смогу ли вылечить ее. Дважды прикасался к ней руками — и ничего. Не... чувствую. Иногда это затягивается надолго. Но я не отступлюсь, надежда есть всегда!