Красный сфинкс - Александр Дюма

— Что это значит? — спросил кардинал.

— Я ухожу. У вас есть капитан телохранителей, у вас есть дегустатор; в качестве кого останусь я при вашем высокопреосвященстве?

— В качестве друга. Этьенн Латиль, такое сердце, как у вас, — редкость; я нашел его и не хочу потерять.

И, обернувшись к г-же де Комбале, кардинал сказал:

— Милая Мария, поручаю целиком вашим заботам моего друга Латиля. Если я не найду сейчас для него занятия соответствующего его заслугам, то, возможно, такой случай представится позже. Ступайте; если предположить что литературные друзья окажутся так же верны мне, как мой капитан телохранителей и мой лейтенант, то мне надо завалить их работой на завтра.

Тут раздался голос Гийемо, докладывающего о посетителе:

— Господин Жан де Ротру.

— Вот видите, — сказал кардинал Латилю, — один уже не заставил себя ждать.

— Черт возьми! — произнес Этьенн Латиль. — И почему отец не заставил меня заниматься поэзией!

XVIII

«МИРАМ»

Ротру был не один.

Кардинал с любопытством взглянул на его неизвестного спутника; тот стоял со шляпой в руке, и его склоненная поза выражала преклонение, но не раболепство.

— Вот и вы, де Ротру, — сказал кардинал, протягивая ему руку. — Не скрою, что я прежде всего рассчитывал на верность моих собратьев-поэтов. Счастлив видеть, что вы оказались вернейшим из верных.

— Если бы я мог предвидеть то, что с вами произойдет, монсеньер, вы нашли бы меня здесь, и я сам отворил бы прославленному изгнаннику двери его убежища. Ах, — продолжал Ротру, потирая руки, — мы будем работать! Как это хорошо — сочинять стихи!

— И молодой человек тоже так думает? — спросил Ришелье, глядя на спутника Ротру.

— Он настолько разделяет это мнение, монсеньер, что сам прибежал сообщить мне новость о вашей отставке, только что услышанную им у госпожи де Рамбуйе, и умолял, чтобы теперь, когда вы больше не министр, я немедленно представил его вам. Он надеется, что теперь, когда государственные дела не занимают вашего времени, вы найдете возможность посмотреть его комедию, которую сыграют в Бургундском отеле.

Предложение это, сделанное кардиналу, в наши дни могло бы показаться достаточно странным; но в ту эпоху оно не имело ничего необычного и ничуть не скандализировало Ришелье.

— И какую же пьесу вы нам покажете, господа актеры? — спросил кардинал.

— Ответь сам, — сказал Ротру своему спутнику.

— «Мелиту», монсеньер, — скромно ответил молодой человек, одетый в черное.

— А-а! — произнес Ришелье. — Если память меня не обманывает, вы тот господин Корнель, кому, по словам вашего друга Ротру, предстоит затмить нас всех, и его в том числе.

— Дружба снисходительна, монсеньер, а мой земляк Ротру для меня больше чем друг, это мой брат.

— Мне нравится видеть такой союз поэтов; античность воспевала подобные союзы между воинами, но никогда — между поэтами.

И, повернувшись к Корнелю, кардинал спросил:

— Вы честолюбивы, молодой человек?

— Да, монсеньер. У меня есть одно стремление; если оно осуществится, я буду полон радости.

— Какое же?

— Спросите у моего друга Ротру.

— О-о! Робкий честолюбец, — заметил кардинал.

— Лучше сказать скромный, монсеньер.

— И это стремление, — спросил кардинал, — я могу осуществить?

— Да, монсеньер, одним словом, — ответил Корнель.

— Ну так скажите. Я никогда не был так расположен осуществлять чужие стремления, как теперь, когда вижу ничтожность собственных.

— Монсеньер, мой друг Корнель мечтает о чести быть принятым в число ваших сотрудников. Если бы ваше высокопреосвященство остались министром, он подождал бы успеха своей комедии, чтобы быть представленным вам; но как только вы стали просто великим человеком, располагающим своим временем, он сказал: «Жан, друг мой, господин кардинал примется за работу; поспешим, или место окажется занятым».

— Место не занято, господин Корнель, — сказал кардинал, — и оно ваше. Вы ужинаете со мной, господа, и, если тем временем прибудут наши товарищи, я сегодня же вечером распределю между вами план новой трагедии: несколько сцен ее я уже набросал.

Кардинал не ошибся в своих предположениях; вечером за накрытым столом собрались те, кого потом стали называть «Пятью авторами», то есть Буаробер, Кольте, л’Этуаль, Ротру и Корнель.

Ришелье угощал их с радушием и сердечностью собрата. После ужина перешли в рабочий кабинет, где Ришелье, сгоравший от нетерпения воодушевить своих сотрудников сюжетом, который будет дан им для разработки, поспешил вынуть из бюро тетрадь; на обложке его почерком были выведены крупные буквы:

«МИРАМ».

— Господа, — сказал кардинал, — изо всего, чем мы занимались до сих пор, это мое любимое детище. Имя, что вы все прочли — Мирам, — не скажет вам ничего, оно, как и сама пьеса, плод чистой фантазии. Однако, поскольку человеку дано не придумывать, а лишь воспроизводить общие идеи и свершившиеся факты, изменяя в меру поэтического воображения форму, в какой он их показывает, вы, весьма вероятно, угадаете за вымышленными именами истинные и за воображаемыми местами действительные. Я ничуть не возражаю против того, чтобы вы давали, даже громко, комментарии, какие вам угодно будет высказать.

Слушатели поклонились. Лишь Корнель посмотрел на Ротру, как бы говоря:

«Я решительно ничего не понимаю, но полагаюсь на тебя: ты объяснишь мне, что это значит».

Ротру жестом заверил его, что тот получит все желаемые объяснения.

Ришелье дал молодым людям время закончить свой немой разговор и продолжал:

— Я предполагаю, что некий король Билинии — неважно, как его зовут, — является соперником короля страны Колкос. У короля Билинии есть дочь по имени Мирам, а у нее — наперсница Альмира и служанка Альцина.

У короля Колкоса, воюющего с королем Билинии, также есть фаворит, весьма соблазнительный, весьма приятный, весьма элегантный. При желании мы можем найти в одной из стран, соседних с Францией, тип, соответствующий тому, кого я назвал Ариманом.

— Герцог Бекингем, — сказал Буаробер.

— Именно, — ответил Ришелье.

Ротру прикоснулся коленом к колену Корнеля; тот раскрыл глаза от удивления, но понимал не больше, чем до сих пор, несмотря на то что было названо имя Бекингема, все же прояснившее вопрос.

— Азамор, король Фригии, союзник короля Билинии, не только влюблен в Мирам, но к тому же ее жених.

— Которого она не любит, — сказал Буаробер, — потому что любит Аримана.