Книга тайн - Том Харпер

Впервые Невадо выглядел рассерженным. Его лицо, прежде не имевшее признаков возраста, внезапно постарело.

— Это древняя борьба добра со злом. Нельзя идти на компромиссы с Сатаной. Папа Пий ошибался. Церковь никогда не была так сильна, как в те времена, когда книг было мало, стоили они дорого и писались на языке, доступном только ученому братству. Хранить эти книги здесь было все равно что лелеять змею у себя на груди. Оставалось их уничтожить.

— Я и не подозревала, что церковь в вопросах сжигания книг столь разборчива.

Кардинал рассвирепел еще больше. Налившиеся кровью губы искривились в жестокую ухмылку.

— Всему свое время. Почему, вы думаете, я допустил вас сюда?

Адреналин был на исходе. Ник чувствовал, что скоро не выдержит.

— Мы сами добрались сюда.

— По-вашему, почему вам удалось найти спрятанную карту, лестницу, ведущую в башню? Неужели вы думаете, мы так погрязли в Средневековье, что даже не умеем запирать двери?

— Меня бы это ничуть не удивило, — сказал Ник.

— Теперь, когда мы выполнили поручение Папы Пия, самое подходящее время покончить с этой глупостью. Библиотека сгорит, и вы сгорите вместе с нею. Среди пепла будут найдены ваши кости, и вину за пожар возложат на вас.

— А почему вы не можете взять эту вину на себя?

Невадо поднял руки. Кожа у него была тонкая, как пергамент, а вены — как реки в половодье под ее поверхностью, но руки его не дрожали.

— Вы думаете, я стар и слаб? Я достиг многого, но еще не закончил свой путь. У меня остаются амбиции.

— Неужели уничтожение бесценной коллекции книг поможет вам стать Папой?

— Лишь немногим кардиналам из конклава станет известно о случившемся. А те, кто узнает, в большинстве своем порадуются. Им станет известно, что шайка международных преступников проникла в библиотеку с целью похитить рукописи, сопротивление охранников и монахов было подавлено, и остановить мерзавцев не удалось. Но они в своей жадности утратили осторожность — уронили сигарету. Бумага занялась — библиотека сгорела. Преступники не сумели выбраться из помещения, их тела обгорели почти до неузнаваемости.

— И мы и есть эта банда международных преступников?

— А почему нет? Человек, разыскиваемый за убийство в Нью-Йорке, компьютерный специалист, сумевший взломать нашу систему безопасности. Ученый-медиевист, известная своим неприязненным отношением к церкви. И бесчестная аукционистка, воровавшая те ценности, которые должна была оценивать. Вы пришли сюда по собственной воле, разнюхали дорогу.

— Если вы хотели, чтобы мы здесь оказались, то зачем прикладывали столько усилий, пытаясь нас убить?

— Я был опрометчив. Вы были бы убиты в Нью-Йорке, если бы моим помощникам удалось это сделать. Или в Париже, или в Брюсселе, или в Страсбурге. Но вам все время удавалось уйти. Я спрашивал себя, как у вас получалось побеждать силы, во много раз превосходящие ваши собственные. Я молил Бога, чтобы Он доставил вас в мои руки. Наконец я понял. Он привел вас сюда, чтобы вы принесли мне книгу и послужили моим целям. Его целям. Воистину, неисповедимы пути Господни.

Он достал сигарету и закурил. Когда он затянулся, его лицо расплылось в ностальгическом наслаждении.

— Я бросил курить пятнадцать лет назад. Мой доктор тогда сказал, что сигареты убьют меня.

— Но остается еще одна маленькая проблема, — произнесла Эмили. — У вас не та книга.

— Где остальные книги?

Всегда один и тот же голос. Всегда одни и те же вопросы. Я бы и хотел дать ответ, но не мог. Сокрушительный груз давил меня. Он терзал мое несчастное тело, не позволял дышать моим легким, сгибал кости так, что они ломались.

— Не знаю.

Я не знал ничего. Ни где я. Ни сколько времени я там находился. Ни кто удерживал меня в заточении. Ни как им стало известно про книгу. Я в своем мешке на голове ощущал только звон цепей, запах влажного камня и горящей смолы, бесконечные вопросы, на которые я не мог дать ответ.

Я был раздет донага — это я знал — и привязан к какой-то раме, словно пергамент, натянутый для просушки. На животе у меня лежала доска, прижатая все увеличивающимся числом камней. Это была изощренно уместная пытка: я, посвятивший себя прессованию бумаги, чернил и свинца, должен был на себе испытать, каково это — находиться под прессом. Уж не Фуст ли на меня донес, спрашивал я себя.

— Люди говорят о новом ремесле, что ты изобрел. Ты его так и задумывал — как инструмент для еретиков?

— Я хотел усовершенствовать мир.

Мне это казалось таким важным прежде, тем, ради чего стоило жить. Теперь мои слова звучали неубедительно.

— Ты хочешь уничтожить церковь?

— Укрепить ее.

— Вызвать силы тьмы?

— Распространять истину.

Инквизитор склонился надо мной. Я знал это — потому что почуял запах лука в его дыхании. Я почувствовал движение воздуха у себя на шее — он помахал чем-то (книгой?) передо мной.

— Вот это ты называешь истиной? Самая дьявольская ложь и грязная клевета, какую когда-либо насаждал дьявол. Да только глядя на эту книгу, человек уже впадает в смертный грех.

Грудь у меня горела.

— Я не делал этой книги, — пробулькал я.

Он, как и всегда, проигнорировал мои слова. Боль пытки может сломать тело человека, но душу его уничтожает тщетность любых усилий. Вопросы никогда не менялись. Ответам никогда не верили.

— Сколько таких книг ты написал?

— Тридцать, — охотно проговорил я, чуть ли не радуясь тому, что могу дать ответ на вопрос. — Он сказал, что их тридцать.

— Одна с непристойной запиской была отправлена архиепископу. Другая найдена на ступенях церкви Святого Квинтина — точная копия первой. Это работа дьявола?

— Это мое ремесло.

— Значит, ты сознаешься?

Паника охватила меня. Неужели я сознался? Я попытался объяснить и для этого набрать воздуха в грудь под доской, но сумел издать лишь сдавленный стон. Потом я понял, как нелепы эти попытки, и оставил их. Я не мог осудить себя строже, чем это делали они. Я умру здесь.

Я услыхал мрачный смешок.

— Ты умрешь не здесь.

Видимо, я высказал свои мысли вслух.

— Когда мы узнаем то, что нам нужно, мы сожжем тебя на площади как еретика.

Из моей груди вырвался слабый вздох — видимо, последние остатки воздуха внутри меня. Я всегда знал, что меня ждет такой конец — урок, который мой отец пытался вколотить мне в голову во Франкфурте. Я умру еретиком. Фальшивомонетчик, обесценивший собственные деньги.

И вдруг я понял, что смеюсь: безумное клохтанье исторгалось из моей погубленной души. Полжизни я провел в страхе быть сожженным за смертный грех против тела и природы. А теперь меня собирались сжечь за книгу, которой я не делал. Наверное, в этом была какая-то справедливость.