Катастрофа - Валентин Лавров

«Последние новости» сообщали:

«МАЙН КАМПФ» ДЛЯ СОЛДАТ

Вышло новое, карманное издание книги Гитлера, Оно предназначено для солдат. В нем выпущены все резкости, касавшиеся СССР и большевизма. Общий тираж книги теперь составляет 5 миллионов 950 тысяч экземпляров.

РУЗВЕЛЬТ О СОВЕТСКОЙ РОССИИ

20 лет тому назад я испытывал самую большую симпатию к русскому народу, а в первые дни — и к коммунизму. Я верил, что некоторые руководители СССР принесут просвещение и лучшую участь миллионам людей… Я верил, что Россия найдет решение собственных проблем без помощи извне, что ее правители станут любимыми народом…

Увы! Теперь СССР — такая же деспотическая диктатура, как и все диктатуры мира. Более того: Россия стала союзником другой диктатуры — германской и напала на Финляндию — соседа столь малого, что он никогда не мог причинить вреда СССР. Большевизм, как и фашизм, если и могут созидать, то только концлагеря.

РЕЧЬ ГИТЛЕРА

В пивной Штернберга, где было положено основание национал- социалистической партии, состоялось большое собрание, на котором выступил Гитлер.

Рассказав вкратце об истории движения, Гитлер продолжал:

— С Россией наши отношения изменились, и теперь она находится на нашей стороне. Я понимаю тех, кого это бесит. Но наши два народа слишком хорошего качества, чтобы проливать свою кровь за лондонских и парижских финансистов.

Надежда на то, что отношения между Германией и Россией могут измениться в худшую сторону, ошибочна. Когда я желаю чего-нибудь, я имею обыкновение идти до конца, и вот огромное государство— Германия после заключения с СССР пакта о ненападении не находится больше в окружении врагов рейха.

…Мы вооружились и сделали это, не говоря никому, чтобы не беспокоить других без всякой пользы.

Я работал и создал военную силу, вооруженную самым передовым образом. Доказательство этому мир уже видел…

Не будем бояться за мораль наших армий. Их мораль — это мораль их вождей. Экономически мы также приготовлены.

Я решил, — продолжал Гитлер, — вступить в бой. Этот бой неизбежен. Мы не хотим терпеть кровавого террора плутократий. Мы победили наших внутренних врагов и не позволим, чтобы иностранцы диктовали нам, что мы должны делать. Мы должны победить, и мы победим!

Бунин недоуменно покачал головой. Последние месяцы, находясь на юге, он газет почти не читал, полагая это пустой тратой времени. Он помнил слова, некогда написанные Львом Николаевичем, что «газеты читают лишь дураки». Устремляться надо к вечному, а не заниматься сиюминутными пустяками.

Теперь же, прочитав «Последние новости», он так погрустнел, что это заметила Вера Николаевна. Желая его развеять, она сказала:

— Ян, посмотри, какая смешная карикатура!

На рисунке были изображены Гитлер и Сталин, ведущие дружескую беседу: «Нас сравнивают с гангстерами. Какой абсурд! Гангстеры карьеру кончают в тюрьме, а мы ее там начали».

Бунин кисло улыбнулся.

Зазвенел телефон. Беспечным веселым голосом говорила Цетлин:

— Как я рада вашему приезду! Война? Чепуха, никакой войны не будет. Не поздно, если мы приедем с Марком Александровичем? И Бахрах тоже у меня… Спасибо, скоро будем!

Воспрянувший духом Бунин задорно ответил по-старомосковски:

— Бью усиленно челом, низменно касаясь честных стоп ваших.

— Я побегу в магазин? — вопросительно посмотрела на мужа Вера Николаевна. — Деньги дашь?

— Дай грош — так и будешь хорош! Как же не дать? Чай, в лавках теперь не задарма отпускают товар.

Вера Николаевна заспешила в магазин, а Бунин, приняв ванну, обзвонил друзей — звал в гости:

— «Глодать кости!»

2

Гости засиделись далеко за полночь. Опасность войны, встревоженность постепенно сменились куражной беззаботностью: «Авось обойдется!»

Цетлины привезли шампанское, да не сколько-нибудь: здоровяк шофер внес, натужливо посапывая, целый ящик.

Яков Полонский пришел с сыном Александром, Борис Зайцев с охапкой цветов — «милой хозяйке!», Бахрах привел Сосинского, которого все любили и вопреки сорокалетнему возрасту нежно звали Володенькой. Деликатный Алданов вел тихую беседу со своей сестрой — Любовью Александровной. Тэффи пикировалась с Дон-Аминадо, который, в свою очередь, сыпал анекдотами. Застенчиво молчал Терапиано.

Больше всех суетился Зуров, который еще прежде Бунина, но позже Веры Николаевны приехал в Париж, а теперь успел опрокинуть салат на Алданова.

Дон-Аминадо строгим голосом произнес:

— Ваше счастье, Леня, что Марк Александрович — не Сталин.

Зуров удивился:

— Почему? В этом случае, Леня, как враг народа вы получили бы десять лет лагерей!

— И правильно! — тряхнула головой Тэффи. — Если каждый станет салатом швырять…

Зуров, туго воспринимавший юмор, покраснел от досады.

Неожиданно вступил в разговор Ляля Полонский, которому только что исполнилось пятнадцать лет. Он с детским простодушием произнес:

— Как же тогда Леонид Федорович написал бы «Зимний дворец»?

Гости прыснули со смеху: мифический роман этот уже вызывал улыбку.

Зуров постоянно, много лет твердил о нем, даже напечатал какие-то главы, но самого романа никто никогда так и не увидел.

Дон-Аминадо с самым серьезным видом возразил:

— Сталин посоветовался бы с комендантом Зимнего, и тот сказал бы, что Зуров нужен на свободе — пока роман не закончит.

— А что, Аминад Петрович, Сталин советуется?..

— Обязательно! Пришел Ежов просить у Иосифа Виссарионовича разрешения на арест Бабеля. Тот говорит:

— Бабель все-таки писал про Первую Конную армию. Вдруг Буденный обидится? Надо спросить.

Вызвал Буденного. Спрашивает:

— Семен Михалыч, признайся, тебе Бабель нравится?

Тот лихо покрутил ус и отвечает:

— Смотря какая бабель!

Анекдот Дон-Аминадо рассказал смешно, но смеяться не хотелось: Бабель уж года три сидел в концлагере.

* * *

Выпили шампанского, расшевелились, развеселились, хором спели «Вот мчится тройка удалая…».

Алданов заговорил о мирном договоре Сталина с Германией, о том, что он компрометирует СССР в глазах всего мира.

Зуров возражал, что это — большая политическая победа Сталина, потому что ему предстоит война с Японией.

— Важно обезопасить себя на западной границе. Это Сталин и сделал!

— А почему так бесславно он воевал с финнами? — спросил Бахрах.

Зуров важно хмыкнул:

— Нарочно! Не хотел показывать свою силу, чтобы сбить с толку потенциальных врагов.

Леня мнил себя военным стратегом.

Бунин не выдержал:

— Столько тысяч русских загубить напрасно — «нарочно»! Это, Леня, вы зарапортовались.

— Вовсе нет, сами скоро убедитесь!

— Тогда, думаю, у этого полководца, как говорит Хаджи-Мурат, ума в голове столько, сколько волос на яйце.

Алданов вдруг поддержал Зурова:

— Леонид Федорович безусловно прав: для большевистских и фашистских вождей люди не являются объектом заботы. Ради своих политических претензий они спокойно ухлопают миллионы жизней. Подтверждение тому — все эти Беломорканалы и прочие, уложенные человеческими костями…

— И воспетые Горьким, — заключил Бунин.

— Как и другими представителями «самой передовой в мире литературы», — добавил Терапиано, — Шкловским, Никулиным, Катаевым, Зощенко и, конечно, Алексеем Толстым.

Высокий, с большими залысинами Юрий Терапиано, поэт и критик, рассказал, что получил письмо от Кисы Куприной. Она пишет о том, как восторженно приняли на родине Александра Ивановича, только пожить ему не удалось долго — болезнь, с которой он покинул Францию, была слишком тяжелой.

Потом переключились на другую тему — о судьбе Марины Цветаевой, спешно бежавшей в СССР за мужем — Сергеем Эфроном, оказавшимся сотрудником чекистов.

— С Сергеем Яковлевичем у меня связана одна очень странная история, — сказал Сосинский и в нерешительности умолк.

— Ну что же вы, Володя? — нетерпеливо произнесла Тэффи. — Мы хотим знать вашу тайну!

— Хорошо! — Сосинский тряхнул шевелюрой каштановых волос. — Как вы знаете, с Мариной Ивановной и Эфроном я был близко знаком. Еще с двадцать пятого года, когда они жили на квартире моей будущей тещи Колбасиной-Черновой…

— На рю Руве, в доме восемь? — блеснул памятью Бахрах. — Я бывал там у Цветаевой.

— Помню, ведь я тоже там занимал угол, — подтвердил Сосинский. — Однажды Сергей Яковлевич сказал мне: «Мы оба с вами, Володенька, бывшие белогвардейцы. Мы проливали русскую кровь, мы согрешили перед родиной. И теперь наша святая обязанность искупить вину…»