Профессия: театральный критик - Андрей Якубовский

Сейчас со всем этим покончено. Пожалуй, сохраняется еще некото­рый, но ограниченный интерес театров к молодежи, к школьникам, но с предприятиями и заводами покончено. Потому-то и рабочие мало инте­ресуются искусством театра и изменился характер публики, теперь от­правляющейся в театр небольшими группами, семьями, а еще чаще — парами.

Сегодняшнее поколение молодых режиссеров немногим обязано Вилару и в художественном плане. И вовсе не потому, что Жан-Пьер Венсан, Патрис Шеро или Ариана Мнушкина не видели его лучших спектаклей, чего, кстати, нельзя сказать, например, о Роже Планшоне, который прекрасно знает творчество Вилара. Дело в том, что у них нет той силы и строгости, которыми обладало его искусство. Если Вилар основное свое внимание уделял интерпретации текста, то они более все­го заботятся о красоте спектакля, его выразительности и эффектности. Эстетика Вилара далека от художественных исканий сегодняшнего французского театра, мастера которого пользуются драматургическим текстом для того только, чтобы оттенить собственную виртуозность.

Однако понятие "ответственность" вовсе не исчезло из практики мастеров сцены. Ариана Мнушкина работает совершенно иначе, нежели Вилар, однако, как и он, ощущает чувство моральной ответственности перед своей труппой, перед своими зрителями. Очень любопытно, что именно в работе Театра Солнца, руководимого Мнушкиной, ярко про­явилась совершенно новая черта, еще недавно не свойственная нашему театру. Над спектаклем "Ужасная, но неоконченная история принца Камбоджи Нородома Сианука" по пьесе Эллен Ксиу Мнушкина работа­ла чуть ли не десять месяцев. До этого она столь же тщательно осуще­ствляла цикл шекспировских спектаклей. Не означает ли это, что меня­ется отношение современной режиссуры, во-первых, к тексту пьесы и, во-вторых, к современной драматургии? Здесь необходимы некоторые пояснения.

Начало 50-х годов дало очень сильных драматургов— Ионеско, Беккета, Жене, Адамова, Вотье, Одиберти и других. Как ни сложно об­стояло дело с современной драматургией в то время, авторитет этих ав­торов был высок. Но со временем положение изменилось. В 70-е годы, а точнее после 1968 года, в театр, можно сказать, ворвалась плеяда блестя­щих режиссеров, которые "взяли власть" в свои руки. Это им облегчил кризис драматической литературы. Режиссеры предпочитали классику современным пьесам. Они, что называется, "сдували с нее пыль", стави­ли Корнеля в современных костюмах, проделывали всяческие экспери­менты и более рискованного характера. Современные драматурги редко познавали сладость удачной сценической реализации, чувствовали себя притесненными, говорили, что режиссура их "раздавливает". Ивотв са­мое последнее время наметились существенные перемены в этих отно­шениях. Не они ли — новая драматургия, идущая рука об руку с поис­ками современной режиссуры,— помогут в конце концов театральному искусству Франции найти выход из кризиса? Не об этом ли говорило, например, творческое содружество талантливого Патриса Шеро и моло­дого, безвременно ушедшего из жизни драматурга Бернара-Мари Кольте-са, давшее не один интереснейший спектакль в Театре дез Амандье?

Главное — не останавливаться на месте, искать, все время уточняя свои позиции по отношению к театральному искусству, по отношению к зрителю, по отношению к реальной жизни, в конце концов...

Жан-Луи Мартен-Барбас:

То, что я собираюсь сказать, сегодня совершенно немодно. Но меня побуждает к этому сознание чувства ответственности — не преходящей и одномоментной, но длительной и постоянной, — которая ложится сегодня на художника-творца.

Я работаю на Севере Франции, далеко от столицы и других круп­ных городов, в районе, где нет ни интеллектуальной публики, интере­сующейся экспериментальным театром, ни публики, которая создается усилиями "mass media" и с удовольствием проводит вечер в бульварном театре. Думаю, что и в самом Париже и тех, и других зрителей наберет­ся — тысяч пятьдесят, не больше. Но ведь есть тысячи и сотни тысяч других, потенциальных зрителей, публика, которую еще нужно создать. Именно с помощью этой публики, составленной из людей разных воз­растных категорий, мы, художники, сознающие свою гражданскую от­ветственность за судьбу театра и его место в жизни общества, будем способны защитить театр перед лицом общественной системы, все бо­лее погружающейся в безумие и технократию.

Борьба, которую мы пытаемся вести, напоминает мне борьбу за со­хранение растительности, которую надо культивировать, подрезать, поливать, холить и лелеять до тех пор, пока ее судьба не перестанет внушать опасения. Ситуацию в театре решает та публика, которая в не­го ходит, и если о ней не заботиться — театр погибнет. Но для того что­бы завоевать публику, театр, очевидно, должен изменить свой "курс", обрести "смысл". Что я имею в виду?

Театр — это не только интеллектуальная игра, не только эстетика и не просто часть культуры. Он способен живо заинтересовать зрителей своим искусством, если оно приобретает политический или моральный смысл, философское или гражданское значение, если оно помогает по­нять, какие нравственные ценности стоит защищать, какое место чело­век занимает в обществе, в котором живет, если оно отвечает на вопро­сы, волнующие сегодня людей.

Я думаю, что театр должен возродить чувство святости своего ис­кусства, в противном случае его смерть неминуема. Сейчас театр сплошь и рядом забывает о двух весьма важных вещах: о том, что сценическое творчество — искусство коллективное, а не индивидуаль­ное, что оно является результатом многих творческих усилий, и о том, что это тот род искусства, которое совершается "здесь и сейчас", и, будучи предназначено для многих, должно быть ими понято, услыша­но, пережито.

Сегодня я подчас испытываю чувство отчаяния, но не хочу жить только чувством прошлого, ностальгией по вещам — прекрасным ве­щам! — которые сегодня трудно или почти невозможно осуществить. Да, наш театр пережил великолепный период своей истории в 50—60-е годы, эпоху Жана Вилара, эпоху Бертольта Брехта. Тогда казалось, что театр может стать своего рода "мотором" надежды и новой морали, по­мочь людям изменить мир и самих себя. Потом случилось так, что одни пресытились, другие утомились, третьи потеряли доверие друг к другу, и все вместе — веру в духовность театрального искусства. Парадокс сегодняшней ситуации состоит в том, что сегодня, как никогда, в театр трудно верить. И в то же самое время, как никогда прежде, верить в не­го необходимо...

(Богатые тоже плачут // Театр. 1992. №8).

Апрель 1995 г.

Книга Арто впервые была опубликована в издательстве "Галлимар" еще в 1938 году (и включала в себя немало статей, написанных значи­тельно раньше). Работы сюрреалистов (манифесты, стихи, эссе, пьесы) датированы 1920—1930 годами. Стало быть, нам пришлось дожидаться более полувека...

Что за странная судьба— все узнавать последними! Наша отъеди-ненность от мирового театрального процесса подтверждается сегодня конкретными примерами. Той неразборчивой жадностью, с какой мас­тера нашей сцены буквально набросились на пьесы драматургов-"абсур-дистов", с которыми они познакомились с опозданием в четыре десяти­летия. Тем зачастую дилетантским увлечением всевозможными "игро­выми театральными моделями", не подтвержденным зрелой театраль­ной культурой и эстетической разборчивостью. С. Исаев, составитель и автор послесловия, подобрал точные, на наш взгляд, слова для опреде­ления отношений, которые сложились у нашего театра с театром "аб­сурда" в связи с его "запоздалым открытием". Мы "обживали невидаль", мы "рисковали опоздать вновь". Опоздать в который-то раз и в принци­пиально изменившихся общественно-культурных обстоятельствах! Ведь "опоздать — значит вовремя не опознать накатившееся будущее"...

Чтобы этого не случилось на сей раз— точнее, чтобы этого не слу­чалось впредь,— нас призывают почувствовать художественный кон­текст европейской литературно-театральной ситуации первых десятиле­тий завершающегося столетия, предлагают понять и "сюрреалистическую среду", и одного из самых ярких художников, этой средой порожденных, "внутри движения Культуры".

Автор послесловия к книге Арто с известной настороженностью замечает: "Туманными пока что видятся пути, по которым могут раз­виться идеи театра жестокости в русской культуре"... Отчего же туман­ными? Не впервой: в правую руку— пьесу, в левую книжку— Арто (или наоборот), и полный вперед! Лекарство от подобных "неприятно­стей", от пустой траты сил, темперамента, энергии и предлагают нам переводчики и комментаторы книг, призванных внести свою лепту в выстраивание единого и непрерывного контекста европейской культуры XX века, в решение труднейшей задачи включения в этот контекст или, что то же самое, в "движение Культуры", художественного опыта про­шлой и сегодняшней России.