Будни и праздники - Николай Бондаренко

Секретарь парткома Роза Ибрагимовна Муратова окинула поникшую фигуру Назара и сказала озабоченно:

— Что-то не нравишься ты мне сегодня. Температуры нет?

— Градусник дадите? — улыбнулся Назар.

— Дам. — Роза Ибрагимовна выдвинула ящик стола, показала градусник. — Что случилось? Рассказывай.

Муратова в свои сорок пять лет сохранила молодой задор; глаза ее всегда светились радостью общения, а задушевный тон располагал к откровенности. К тому же, когда-то она была классным руководителем Назара, и это позволяло ему быть с ней откровенным.

— Рано меня бригадиром поставили, Роза Ибрагимовна, — сказал Назар.

— Та-ак… — задумалась Муратова, сдвинув брови. — И как же ты пришел к такому выводу?

Назар пожал плечами.

— Не пришло мое время. Авторитета нет. Лет через десять, наверное… Институт закончу, поработаю. А сейчас, кто я для них? Мальчишка. Освобождать меня надо.

— Освободим и будем ждать, пока подрастешь? Завоюешь авторитет, станешь степенным? А мы еще на десять лет отложим создание безнарядной бригады. Только ведь авторитет завоевывается делами, а не годами, — покачала головой Муратова и стала строгой и деловой. — А ты ведь у нас не простой бригадир. И не просто работаешь, а выполняешь партийное поручение! Ты наш эксперимент, понимаешь или нет?! По вашему опыту будем создавать другие безнарядные бригады. Ну-ка, рассказывай, что произошло.

Назар онемел. Рассказывать про Джахангира — все равно, что самому облиться грязью и бежать из совхоза прочь. Нет, нельзя! Но как же с ним бороться? Да и только ли с ним? Вспомнился недавний случай, когда они получали солярку для тракторов. Кладовщик сунул ему подписать ведомость и ждал, что он подмахнет ее, как все, не читая. Назар прочел, сверил со своими записями и нашел расхождение всего-навсего в две тонны.

— Ну и что? — уставился на него кладовщик.

— Исправить надо, — сказал Назар с наивной непосредственностью.

Обычно спокойный, кладовщик словно взбесился, когда услышал об этом. Он вылил на Назара потоки грязных упреков в бесстыдной жадности, неуважении к старшим, говорил, что за сорок лет его работы ни один бригадир не проверял его записи, не опускался до такого крохоборства, чтобы лишать старика небольшого приработка. Назар попытался объяснить, что у них не такая бригада, где сорок лет можно воровать…

— Да провались ты со своей бригадой! — оборвал его разъяренный старик. — Кому она нужна, твоя бригада, если ты сам не живешь и другим не даешь жить! Иди вон отсюда. Из кишлака уходи!

Были и другие случаи, которые сейчас выстроились в ряд и показали Назару, что в совхозе не одному Джахангиру мешает их бригада. Но на это тоже не пожалуешься, понимал он. И вообще, получалось: напрасно приехал, оторвал секретаря от работы.

Муратова еще не знала точно, но чувствовала, что кто-то упорно создает вокруг Назара атмосферу недоброжелательности. Поначалу она думала, что все образуется само собой, когда бригада покажет свои преимущества и люди поймут принципы ее работы и такую непривычную для всех, но вынужденную непримиримость молодого бригадира. Теперь же, глядя на озабоченного и потерянного Назара, Муратова поняла, что пришло время активных действий.

— Вот что сделаем… Собирайся в дорогу, поедешь со мной в райцентр.

В райцентр поехали на другой день. Дожидаясь Муратову, заседавшую на семинаре секретарей парткомов, Назар обошел все магазины, сделал покупки, а потом сидел в машине на площади перед райкомом партии и, распахнув для прохлады дверцы, прислушивался к хохоту шоферов, собравшихся в конце ряда. Поглядывая на райкомовские двери, Назар заметил лежавшую на площади тень от пирамидального тополя, которая темной стрелой стремилась к машине. Если дойдет до машины, а они не выйдут, то женюсь на Зине, загадал он и теперь уже с интересом и беспокойством следил за стрелой, потому что тень хоть и двигалась в его сторону, но и поворачивалась влево, так что могла и пройти мимо. Неужели потеряю ее? Надо мне самому измениться. Надо быть совсем другим, говорил он себе и воображал, каким именно: прежде всего, наверное, выдержанным и рассудительным, как Шалдаев. Спокойствия внутреннего, уверенности в себе он не чувствовал. Еще надо обязательно быть душевным, как Муратова: она всегда открыто улыбается, говорит без хитрости, хотя совсем не проста и может строго спросить; с ней всегда легко. А еще бы хорошо быть красивым, как Джахангир или Бекташ. Он поправил тюбетейку, посмотрел в зеркальце над ветровым стеклом и признался себе, что нет в нем ничего привлекательного. Обычное заурядное лицо. И приближающаяся тень к тому же показывала, что надежд у него мало.

Настроение испортилось. И совсем не хотелось ему встречаться с бригадиром из чужого совхоза, знакомиться с которым привезла его Муратова.

Наконец из райкома стал выходить народ. Назар отыскал в толпе Муратову — она шла с молодым стройным мужчиной в светлом костюме — и вышел из машины.

— Устал ждать? — спросила Муратова и представила Назара своему спутнику. — Это и есть наш Назарджан Санаев. Знакомьтесь — Юлдаш Эргашев.

Юлдаш протянул руку. В светлом, тщательно отглаженном костюме он стоял перед Назаром, источая тонкое благоухание духов. Смуглое лицо его дружески улыбалось.

— Роза Ибрагимовна, я увезу его, а дня через два-три доставлю.

— Договорились, — согласилась Муратова.

Назар сидел в желтеньком, таком же, как и его хозяин, выхоленном «Жигуленке». Они выехали за город и понеслись по шоссе, обгоняя все машины. Разговорились как-то легко и сразу. Наверное потому, что тема была очень уж близка каждому.

— Сколько человек в бригаде? — спросил Юлдаш.

— Двенадцать. На сто семьдесят гектаров земли, — ответил Назар не без гордости. Пусть знает, с кем имеет дело. Более четырнадцати гектаров на человека, такого еще не было у них в совхозе. — А у вас сколько?

— Десять на двести земли.

— Десять? — переспросил Назар, обескураженный. Юлдаш кивнул, не отрывая взгляда от дороги, а Назар почувствовал, что покраснел от стыда за свое самодовольство. Десять на двести! Значит, все на технике. Четкость и слаженность. А я-то раздулся от гордости, как индюк.

— У Тюпко была нагрузка двадцать пять гектаров.

— Когда это было?

— В шестидесятые годы.

— Значит, аккорд был применен еще до Злобина?

— У-у… — протянул Юлдаш и рассмеялся. — Намного раньше. В доисторические времена. Работников нанимали не вообще работать, а на какое-то дело: построить дом, скосить сено, убрать урожай. Это и есть аккорд. А задаток, или теперь — аванс, — наше повременное авансирование. Сделал дело — получил расчет. А подряжались работать артелями, или, как сейчас называют, бригадами — отсюда и бригадный подряд, наша с тобой безнарядка.

— Но почему же мешают, если давно известно и выгодно?

Юлдаш словно обрадовался и закивал.

— Да, мешают. Упорно мешают.

— Я понимаю, некоторым она воровать не даст. Такие зубами будут грызться. Но и другие не хотят.

— Кто у тебя «некоторые», а кто — «другие»?

Вопрос был задан шутливо, вроде бы так, что если не хочешь — не говори, но был он, понял Назар, и своеобразным испытанием на доверие, а потому ответил он без заминки, только вздохнув при этом:

— Заведующий отделением… Но директор тоже не в восторге. Как приду к нему с чем-нибудь, он словно ежа глотает.

— У меня то же самое было. Год воевал. А потом Рузметов объяснил. Говорит, надо сначала отделить жулика от лентяя. А я удивился: жулик — понятно, а лентяи кто? Оказалось, и такие есть. Не хотят переучиваться, перестраиваться: мол, если создадим такие бригады, как у Эргашева, то сто человек будут хлопок выращивать, сто в животноводство пойдут, а куда остальных девать?

— А вообще-то правильно, — задумался Назар, представив многолюдный кишлак и вечную заботу о заработке.

— Правильно. Если ничего не делать. Но ведь надо делать! Что-то строить, придумывать, чем занять людей. Почему, скажи мне, мы возим хлопок на приемный пункт, а не обрабатываем у себя в совхозе? Думаешь, не сумеем очистить, просушить? Вот уже сто человек будут заняты. А вторые, третьи урожаи?! Почему во Франции по два урожая снимают? Вот еще сотни людей загружены. А колхозные и совхозные промыслы? Женщины издавна ковры ткали. Почему и сейчас не заняться? Да мало ли чем можно занять людей, если голова варит.

— А если не варит?

— В этом-то все и дело. Жулика можно разоблачить, а лентяя как привлечь к ответу? Думаю послать в ЦК предложение о смене парадигмы.

— В ЦК? — переспросил Назар, не веря, что речь идет о Центральном Комитете партии. До такого он и в мыслях не доходил, и потому не верилось ему, что можно это сделать. — А какой парадигмы? Что это такое?

— Парадигма — это господствующая в определенный период система взглядов, теорий и принципов, — спокойно объяснил Юлдаш, изредка поглядывая на Назара, чтобы проверить, понимает ли он, о чем речь. — Сейчас все построено на выполнении плана. Так? За это премируют, благодарят. Выполнил план — ты хороший. Но вот беда, план-то может быть заниженный. Многие стремятся, чтобы планы были заниженными, чтобы легче их было выполнять и чуть-чуть перевыполнять, чтобы получать премии. Представляешь, вот он… — кивнул Эргаш на шофера, проезжавшего мимо самосвала, — и другой, десятый, двадцатый работают ниже своих возможностей. Вот я и думаю, что нам надо создать такую систему, чтобы премировать и благодарить не за выполнение плана, который есть закон, а за максимальное использование всех имеющихся в хозяйстве резервов и ресурсов. За то, например, как используешь землю. Получаешь вторые урожаи? Растет урожайность? Получай премию, орден, славу, почет. И так по всем остальным показателям.