Пламя зимы - Роберта Джеллис

Меня бы уже не было среди живых, так как мой щит упал, но Стефан успел выхватить свой меч и разрубить голову врага пополам. И все же я получил ушиб плеча, несмотря на то, что удар был нанесен рукой уже мертвого человека. Король убил и другого, протолкнув его мимо меня, так что я смог перевести дух, и в этот момент я услышал торжествующие крики и оглянулся на запад вопреки всему надеясь, что увижу возвращающегося Ипрса. Но это был не Ипрс, а Честер и его люди, которые снова напали на наш строй. Строй был уже сломан, но это не имело ничего общего с паникой – я всегда был уверен в храбрости горожан, – просто в такой рубке с вражеской пехотой сохранить сплошную линию было невозможно. Поэтому нас оттеснили назад, снова на небольшой холм, где мы стояли с самого начала битвы с надеждами на успех, и каждая пядь земли вокруг нашего отряда была покрыта мертвыми и умирающими. Король еще сражался и до тех пор, пока сражался он, можно было быть уверенными, что будут сражаться насмерть и наши люди. Кэмвилла и Лейси оттащило прочь от нас. Позади меня был теперь Гильберт де Гант. Бедный парень! Он был простым оруженосцем и слишком молод, чтобы попадать в такую безнадежную группу. Он с трудом стоял на ногах, но его храбрость была не сломлена и он своим щитом оттолкнул нападавшего так, что мне удалось перерезать тому горло. Человек упал, и Гильберт споткнулся о него. Я отступил назад, давая ему место подняться, но получил сильный удар сзади и повалился вперед. Гильберт ухватился за мои ноги; я полуобернулся в падении и увидел, что причиной удара был король. Его шлем свалился, а лицо было все в крови. Он тоже падал. Я, действуя машинально, оттолкнул мертвеца и отвел свой щит как можно дальше, стремясь вплотную прижаться к Стефану. Он навалился на меня затруднив мне дыхание и мир померк в глазах, так как я ударился со всего маха головой о землю. И все же мне удалось прикрыть короля своим щитом поперек тела.

– Здесь!

Это был тоненький голосок где-то далеко в кружащейся темноте.

– Здесь! Я взял короля.

ГЛАВА 22

Мелюзина

В Солсбери в церкви я увидела Бруно раньше, чем он меня, и было достаточно времени, пока длились эти нескончаемые похороны, чтобы подумать, как его встретить. Не то, чтобы я не думала об этом с тех пор, как мы расстались, но теперь, когда его сильная спина и темные вьющиеся волосы то и дело попадали в поле моего зрения, эти мысли все больше волновали меня. Когда он предпочел участие в сражении, моим проводам к королеве, хотя требовалось всего несколько дней, то, естественно, возникал вопрос, а так ли уж сильно мое влияние. Бели я не могу заставить его подчиниться в таком малом деле, как же смогу сделать это в большом?

Но увидев Бруно, вдруг поняла, что и не пыталась подчинить его. Я налетела на него в гневе, грубо браня, будто трактирщица. Подобная тактика оправдывает себя, когда имеешь дело со слугой. Помню, еще мама бивала меня, если я начинала злиться, и приговаривала, что делает это для моей же пользы. За подобную провинность от папы меня ждало бы наказание посильнее. Но Бруно не ударил меня. И тут мне открылось: муж не презирал меня и не сердился только потому, что настоял на своем. Он мог бы побить меня, если бы тогда остался. И все же он был несправедлив и эгоистичен, а значит мне не следует сейчас говорить, что сожалею и прошу прощения.

Впрочем, в этом не было нужды. Лицо Бруно, когда он увидел меня в группе женщин, двигавшихся вместе в королевой навстречу королю, заставило забыть всю обиду и гнев, которые терзали прежде. Страдание, читаемое на его лице, подсказало: мои страхи необоснованны. Попроси я у него луну с неба, он бы достал и ее. Ничего не спросив, я просто подала ему руку, когда мы сблизились, и была вознаграждена многократно за этот жест повиновения радостью, омолодившей его лет на десять. Теперь он выглядел как мальчишка, сокровенное желание которого исполнилось. Мы никогда больше не упоминали о ссоре, но у меня была возможность отчитать его, и я позволила себе несколько вспышек раздражения. Этот дурачок ходил на сломанной ноге и даже без палки, способной снизить нагрузку и облегчить страдание. Несомненно, мука на его лице была в большей степени вызвана именно болью, но отступать уже было поздно: что сделано, то сделано. Кроме того, сломанная нога позволила мне выхлопотать отпуск для него у короля и для себя у королевы, и у нас было восемь приятных, тихих дней так необходимых Бруно.

Его тревожило что-то еще, помимо нашей ссоры. Ради меня он старался придать лицу беззаботное выражение. Мне же хотелось понять причину его опасений и помочь, но мои старания дали прямо противоположный результат. Было жаль что муж не хочет разделить со мной свое бремя, покрайней мере, он не делал из меня дуру, которую только гладят по головке, как это практиковал папа. Сначала я сильно беспокоилась, потому что он рассказал мне откровенно о подрыве веры в королевстве, вызванном свержением Солсбери, а тот был самым большим страхом королевы. Я понимала, что если это так сильно тревожит Бруно, то действительно могло быть опасным. Однако, когда минула неделя, которую он провел не выходя из комнаты и стал выглядеть значительно бодрее, подумалось, не имела ли его тревога больше отношения к нашей ссоре, чем к проблемам короля.

Это заставило меня задаться вопросом: какой смысл усмотрел Бруно в нашей ссоре, и чего не заметила я? Позднее мне открылась его тревога, его искаженное, по моему мнению, чувство долга, которое я никогда не могла понять, как прежде не понимала страстную привязанность папы к земле, покинутой им едва он возмужал. Еще меня волновало: не были ли это плохие известия об Улле, которые он боялся мне сообщить, чтобы мы не поссорились снова, например, не передан ли Улль во владение другому человеку, или не изменил ли он свое мнение о нем, предпочитая более богатое поместье. Но виноват был не Улль. Меня поразило то воодушевление, с которым Бруно говорил об Улле, и немного забавляли его частые описания красоты тех мест. Обычно, такого рода красоту замечают женщины; мужчины видят лишь то, что хорошо для оборонительного сооружения, для пастбища, пахоты либо охоты. Я уже не сомневалась в его решимости получить это место. Значит, Улль тут непричем.

Когда Бруно приободрился, его недавняя мука почти позабылась, но смущали странные взгляды, которые он иногда бросал на меня. А в остальном он был так добр ко мне, так старался сделать мне приятное, ублажить и телом и ласковым словом. Тогда подумала: а может он ревнует, опасаясь, что я присмотрела кого-нибудь, шжа мы были в разлуке. Это могло соответствовать истине и даже польстило бы мне, но я не стала бы его обманывать, доведись мне встретить мужчину интереснее Бруно. Я замечала интересных мужчин, которые, по моему мнению, были красивее Бруно, – просто красавцы, – но стоило мне лишь подумать, что они касаются меня губами и языком, как это делал муж, и чувствовала подступающие холод и тошноту, по коже пробегали мурашки и меня буквально выворачивало. Потом мне в голову пришла другая мысль и она была не слишком приятной. Что если Бруно был мне неверен, после того как я рассердила его? Это придавало больше смысла его несчастью. Несомненно, мой радушный прием заставил его почувствовать свою вину, и эти странные, уклончивые взгляды были из-за того, что он задавался вопросом, не догадалась ли я. Когда впервые подумала об этом, то была готова была выцарапать ему глаза и показать, что мои ругательства в Солсбери это только маленькая часть того, на что я способна. Но эта мысль, к счастью, пришла, когда мы с Бруно уже приступили к выполнению своих обязанностей при дворе, и я успела прийти в норму прежде, чем освободилась в тот день. Поступки мегеры – это не способ сохранить мужчину, поэтому я постаралась быть слаще меда. Не могу сказать, заставило ли это Бруно еще больше почувствовать вину, но он был едва любезен со всякой другой женщиной, хотя многие из дам королевы намекнули бы ему на свое расположение, обрати он на них внимание.