Ещё вчера… - Николай Мельниченко

Все кончается, даже удачная практика. Прощаемся, уезжаем. У Попова в Москве высокопоставленный дядя, планируем задержаться на несколько дней в столице нашей Родины.

В Москве договариваемся о встрече через день у Киевского вокзала и расходимся по родственникам и знакомым. Я – с Юркой Поповым. Дядя нас принимает, наскоро объясняет, где что, и убегает. Из обрывков фраз и ранее увиденных афиш узнаем, что в Большом театре сегодня должна состояться премьера оперы Шапорина "Декабристы", на которой будет все правительство и ЦК, в том числе и Юркин высокопоставленный дядя.

Выходим в город, катаемся на метро, осматривая роскошные подземные станции, бродим пешком по центру, по Красной площади. На мавзолее надписи "ЛЕНИН – СТАЛИН". В мавзолее мы не были, кажется, он был закрыт. Собственно, я впервые рассматриваю Москву вблизи. Поражают громады высотных зданий. Среди людской толчеи чем-то неуловимым выделяются "ворошиловские демобилизованные": из лагерей и тюрем выпущено огромное количество народа. Особенно много их возле железнодорожных вокзалов. Стоит показать свою "нездешность", засмотревшись на что-нибудь, как немедленно чувствуешь на себе оценивающий хищный взгляд нескольких праздных мужиков, стоящих вблизи. На тебя надвигается верзила в видавшей виды одежде и угрожающим тоном произносит короткую просьбу: "Дай рупь!!!". Если другой проситель заходит сзади, – молча отдаешь рубль, совсем не лишний. Несколько рублей затрачиваем на просмотр чуда техники – стереокино. На входе посетителям выдавались поляризованные очки, сидеть надо строго по оси стула, но впечатление от объемности картинки сильные.

Пересаживаемся с одного вида транспорта на другой, ходим, глазеем. Изредка перехватываем по пирожку, запивая газировкой. Москва просто мгновенно высасывает наши скромные сбережения.

К вечеру мы так устали, что еле добрались к роскошной, по нашим понятиям, дядиной квартире. С премьерой что-то не заладилось, дядя был чем-то встревожен. Во всем воздухе разлита некая тревога и напряженность, которой мы тогда по глупости и по крайней усталости не придали значения. Только теперь из разных источников узнаешь подробно, какие важные для судеб Родины события происходили тогда в Москве…

Утром собираемся возле Киевского вокзала. Встретили еще одного нашего из мехфака. Недалеко от вокзала усаживаемся на высокую асфальтовую завалинку: до посадки на поезд еще несколько часов. Вскоре напротив нас усаживается пять "демобилизованных" в возрасте от двадцати до сорока лет. Сначала сверлят нас глазами, затем начинают разговор "за жизнь". Первый разговор ведется с Поповым. На его ногах шикарные туфли.

– Слышь, пацан, ты какой размер носишь? – хищно поглядывая на туфли, произносит самый наглый. На его ногах подобие кожаных галош, подвязанных шпагатом. – Тебя мозоли не мучают случаем? Давай махнемся: мои во какие просторные! – крутит он ногой. Его компания скалится гнилозубыми улыбочками и пододвигается к Попову.

– Не хочу я с вами связываться, – произносит Юра, поднимается и быстро уходит. Бегство Попова для компании было неожиданным, они с некоторым опозданием переключаются на остальных: одному нравится шерстяной свитер Вахнина, другому – мои многострадальные наручные часы. Компания окружает нас поплотнее, один заходит с тыла. Теперь нас четверо против пяти. В руках у нас ничего, кроме кулаков нет, у них, скорее всего, – есть ножи. Я разворачиваюсь так, чтобы не стоять спиной к зашедшему в тыл, напряженно соображая, кто нападет на нас первым. Силу своего удара я знаю, и должен им сразу "выключить" этого первого. С завалинки мы поднялись и стоим спиной друг к другу, заняв круговую оборону. Улыбочки у шпаны исчезли, теперь они ощупывают наш строй колючими глазами.

– Атас!!! Он ведет легавых! – вдруг завопил любитель шикарной обуви. Вся компания мгновенно сникла, быстро отступила и рассосалась в людской толчее привокзальной площади.

Мы перевели дух и начали глазами искать Попова и милиционеров (тогда они еще были не "ментами" а "легавыми"), которых он вел. Никого не было. Грабителей подвела их воровская мораль: они и представить себе не могли, что можно оставить товарищей просто так, спасая только одного себя…

Попов нас встретил уже возле вагона, с аппетитом потребляя мороженое.

– Я не хотел с ними связываться, – начал он оправдываться, глядя на нас невинными глазами, хотя ему никто ничего не говорил.

– М-мы это п-поняли, – пряча почему-то свои глаза, ответил ему вежливый Юра Вахнин…

Возвращаемся в Киев, сдаем отчеты по практике, решаем всякие дела по институту и общежитию. Тамила после своей практики уже дома, вместе с мамой ждут меня. Убываю в Деребчин, где родной завод тоже ждет – не дождется своего "летнего" сварщика. "Сварной" возвращается с радостью: "в дорогах, знаете ли, – поиздержался".

Деребчинские встречи конца лета 1953 года я уже успел описать в предыдущей главе: конечно, чтобы запутать противника.

Ты слышишь – радио поет,

большие рупора…

Ностальгические охи, с головой, повернутой на 180 градусов. Лег – встал, лег – встал, – с Новым годом! Короток день у стариков. Ничего путного не успеваешь сделать: не хватает времени… С удивлением оглядываешься назад: какие длинные были дни раньше, как много в них помещалось!

Фотографию я начал осваивать еще в школе, когда Славка Яковлев добыл где-то ободранный старинный "Фотокор". Негативы на стеклянных пластинках сначала получались просто размазанными. Потом стало понятно, что надо пластину ставить эмульсией вперед, и наши картинки улучшились. Увеличителей и электричества не было. Мы приладились печатать фото тем же "Фотокором", который вставлялся в плотную штору окна. Рассеянный свет белого дня работал не хуже лампочки в увеличителе.

К началу института я уже кое-что понимал в диафрагмах, выдержках и номерах фотобумаги. Фотоаппараты ФЭД, Рефлекта и увеличители были чужими, все остальное – мое. Фото тех времен много, увы – не самого лучшего качества: не было ни условий, ни нормальных фотоматериалов, ни особого опыта. Обычно, из-за отсутствия фотокомнаты, работать приходилось ночью, когда все спали, и было темно. Вместо глянцевателя многочисленные отпечатки (для всех друзей!) наклеивались на стекла окон, где сохли полдня; затем – отваливались, уже с глянцем… После жестокого краха парашютных съемок, я почти забросил фотографию, но и раньше сделанные неумелые дилетантские фото напоминают о многом…

А еще были велосипед и мотоцикл, конечно, – не мои собственные. На велосипед я впервые сел в 14 лет. К маме на уроки математики приезжал наш деребчинский хулиган Женя Андропченко. В состав платы за учебу мама, по моему настоянию, включила прокат велосипеда в течение двух часов учения великовозрастного болвана. Езде на велосипеде учился я самостоятельно, падал – тоже. Сбоку от учебной дороги находился глубокий ров, заросший крапивой. Меня туда просто затягивало, причем, – независимо от направления движения. Садиться на велосипед я почему-то научился справа, хотя все садятся слева, где нет цепи…