Англия: колониальный империализм. Германия: юнкерский капитализм. Франция: ростовщический империализм. Особенности империализма США и Японии. Развитие капитализма в России - Коллектив авторов -- История

Здесь пародируется проникновение экономической фразеологии в официально-политическую сферу, тривиальность догм об «оплодотворении» труда капиталом и кредитные иллюзии послереформенной эпохи, а заодно задеваются безобразовские обеды, к которым демократ Салтыков испытывал, естественно, сильнейшую антипатию.

Роман «Господа Головлевы» – вероятно, самое читаемое произведение Салтыкова. Главный герой романа – богатый помещик и отставной чиновник высокого ранга Порфирий Владимирович Головлев, с детства прозванный Иудушкой за лживость, лицемерие, коварство и склонность к предательству. Другие его черты – скопидомство, бессмысленная жадность – роднят его с гоголевским Плюшкиным из «Мертвых душ». Иудушку отличают чудовищное словоблудие и пустословие, что позволяет Салтыкову использовать весь набор сатирических средств изображения, которыми он мастерски владел. Иудушка Головлев – один из самых полнокровных отрицательных образов мировой литературы.

Первые главы романа, рисующие дворянское гнездо крепостных времен, в значительной степени автобиографичны. В матери Порфирия (Иудушки) и его братьев угадывается властная и хозяйственная барыня – мать самого писателя, которую он через несколько лет изобразил в своем последнем большом произведении «Пошехонская старина». В последние десятилетия крепостного права она с большой энергией и умением умножает семейную собственность. При этом она использует в своих интересах оскудение многих помещиков и действует, в сущности, уже не столько старыми, феодально-крепостническими методами, сколько новыми – капиталистическими: скупает по дешевке имения и крепостные души разорившихся, залезших в долги помещиков. Но Головлева-мать – плоть от плоти крепостной эпохи. Когда настала «эмансипация», она, уже пожилая женщина, не смогла приспособиться к новым условиям. С этого начался упадок семьи и семейного хозяйства. Сыновья, которым она передала хозяйство, каждый по-своему способствовали дальнейшему его распаду.

Иудушка, уже при жизни матери и других родственников ограбивший всех и унаследовавший все головлевское имение после их смерти, оказывается еще худшим хозяином. Он не способен понять ни время, ни жизнь, ни людей. Его агрономические и финансовые занятия, которым он отдается со страстью, оборачиваются совершенной фикцией. Выжимая из крестьянина или наемного работника копейку, он теряет по причине своей бесхозяйственности рубль.

Увлеченный магией сложных процентов, он часами просиживает над фантастическим расчетом: сколько было бы теперь у него денег, если бы мать не забрала себе подаренные ему при рождении дедушкой сто рублей, а положила бы деньги на его имя в ломбард. Другой день его занимает расчет: сколько деревьев на десятине принадлежащего ему соснового леса, да сколько их всего, да почем можно продать каждое дерево (ствол отдельно, сучья и верхушки отдельно), да какая это будет куча денег… Потом он принимается высчитывать, сколько денег можно получить от штрафов, если поставить в лесу и в поле охрану и ловить крестьян – порубщиков и потравщиков. «Все растущее и прозябающее на его земле, сеяное и несеяное, обращается в деньги, и притом со штрафами… Громадные колонны цифр испещряют бумагу, сперва рубли, потом десятки, сотни, тысячи… Иудушка до того устает за работой, и главное, так волнуется ею, что весь в поту встает из-за стола и ложится отдохнуть на диван. Но взбунтовавшееся воображение и тут не укрощает своей деятельности, а только избирает другую, более легкую тему».

Подлинная стихия Иудушки – ростовщичество. «Он знает, что мужик всегда нуждается, всегда ищет занять и всегда отдает без обмана, с лихвой». Но, разоряя мужика ростовщическими ссудами, Головлев нищает сам, потому что в его хозяйстве все разворовывается, гниет, пропадает. Он постепенно теряет человеческий облик, спивается, впадает в полусумасшествие.

В другом месте Салтыков писал прямо, что русское дворянство пришло «к сознанию жизненной пустоты и невозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль». Вспомнив скандальную фразу Мальтуса, так полюбившуюся русским писателям, Салтыков замечает, что для дворянства «уже нет места на жизненном пире».

Тема упадка дворянства занимала многих русских писателей конца XIX и начала XX в. Но, пожалуй, «Господа Головлевы» остаются самым замечательным художественным произведением, изображающим этот процесс. Это в немалой мере обусловлено глубиной социально-экономического анализа, свойственной Салтыкову-Щедрину.

19.13. Его смоленский корреспондент[373]

Бывают такие совпадения: когда я начал работу над этим фрагментом о друге, родственнике и единомышленнике Салтыкова, в последнем тогда номере журнала «Новый мир» появился блестящий очерк Юрия Черниченко, обозревающий нашу «деревенскую» литературу[374]. Автор начинает с Энгельгардта и кончает им. Но какое отношение может иметь писатель, экономист и агроном, живший столетие тому назад, к советскому сельскому хозяйству, продовольственной проблеме и литературе, трактующей эти острейшие проблемы?

Александр Николаевич Энгельгардт – в некотором роде родоначальник того жанра, который получил распространение в последние десятилетия и в котором работают современные талантливые публицисты, в числе которых и Ю. Черниченко. Речь идет об очерке-исследовании о социально-экономических проблемах деревни и сельского хозяйства, нередко критическом и полемическом. «Деревенщиком» Энгельгардт оказался не совсем по своей воле. Сосланный в начале 70-х гг. за неблагонадежность из Петербурга в свою деревню в Смоленской губернии, профессор-химик углубился в изучение агрономии и сельского хозяйства, а заодно и жизни крестьян. По просьбе Салтыкова он начал с 1872 г. писать в «Отечественные записки» статьи-письма, которые имели большой успех. Редактор не мог нарадоваться своей счастливой находке, хлопотал «в сферах» о том, чтобы вытащить Энгельгардта из глуши. Энгельгардт безвыездно прожил в ссылке свыше десяти лет, потом получил разрешение бывать в Петербурге, но постоянно жил в деревне до самой смерти в 1893 г.

Ю. Черниченко справедливо пишет о безукоризненной честности и гражданской смелости Энгельгардта, его огромном профессионализме и писательском мастерстве. Это был выдающийся человек, русский интеллигент в лучшем смысле слова.

Маркс читал и конспектировал Энгельгардта, а Ленин многократно использовал его сочинения при анализе социальных проблем русского сельского хозяйства и в полемике с народниками.

Сам Энгельгардт был близок к народническим взглядам. Но его практический опыт и честность не позволяли ему идеализировать мужика и общину. Он знал о мирской взаимопомощи, об артельном начале в крестьянской жизни, но он же с суровой прямотой написал горькие слова: «У крестьян крайне развиты индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, поклонение богатству – все это сильно развито в крестьянской среде, каждый гордится быть щукой и пожрать карася»[375]. Кстати, это щедринский образ. Подобные вольные и невольные отсылки к произведениям Салтыкова-Щедрина мы встречаем у Энгельгардта не раз.

Прочитав первое письмо Энгельгардта, строгий заказчик и редактор сообщает автору: «Давно я не читал ничего с таким наслаждением», а через несколько