Бизнес-приключения. 12 классических историй Уолл-cтрит - Джон Брукс

В пятницу, в день нервозного ожидания, Лондонский рынок был закрыт, как и многие другие валютные рынки. Но золото начало отлично уходить на парижском рынке — на черном рынке, с точки зрения американцев, — а в Нью-Йорке фунт стерлингов без поддержки наглухо закрытого Английского банка быстро начал падать ниже минимального курса 2,38 долл. Нужна была помощь. В выходные дни банкиры центральных банков стран золотого пула (Соединенные Штаты, Британия, Западная Германия, Швейцария, Италия, Нидерланды и Бельгия, при отсутствии Франции, которую на этот раз не стали приглашать) встретились в Вашингтоне. Федеральный резерв США представляли Кумбс и председатель правления Мартин. Два дня шли абсолютно секретные дискуссии. Мир ждал, затаив дыхание. Вечером в воскресенье руководители золотого пула объявили решение. Официальный курс — 35 долларов за унцию золота — будет сохранен в расчетах между центральными банками. Золотой пул распускается, и центральные банки перестанут поставлять золото на лондонский рынок, на котором частные торговцы будут сами устанавливать цену. Против любого центрального банка, пытающегося извлечь выгоду из разницы между ценой центрального банка и ценой свободного рынка, вводятся жесткие санкции. Лондонский золотой рынок закрывается на две недели, пока не уляжется пыль.

В первые дни торгов по условиям нового соглашения фунт укрепился, а рыночная цена золота установилась на уровне между двумя и пятью долларами выше цены центральных банков. Разница оказалась меньше, чем ожидали многие.

Кризис миновал. Этот кризис. Доллар избежал девальвации, уцелели международные валютные механизмы. Принятое и выполненное решение нельзя назвать радикальным; в конце концов, золото имело две шкалы цен до 1960 года, до учреждения золотого пула. Кроме того, решение было временным, драма еще не окончилась и занавес не опустился. Как тень отца Гамлета, фунт, с которого заварилась каша, маячил где-то за кулисами. С приближением лета на сцене остались основные действующие лица — Федеральный резерв и Казначейство Соединенных Штатов, делавшие все, что в их силах, чтобы удержать на плаву валютный корабль. Конгресс, довольный процветанием, был занят предстоявшими выборами и поэтому очень неохотно выслушивал советы относительно более высоких налогов и других мер жесткой экономии (в день, когда в Лондоне разразилась паника, сенатская комиссия по налогам провалила законопроект о повышении подоходного налога). Наконец, президент, ратовавший за «программу национальной экономии» ради защиты доллара, одновременно тратил все больше денег на Вьетнамскую войну, угрожавшую здоровью не только американских финансов, но и американской души. Стало ясно, что у страны есть три возможных экономических курса: каким-то образом закончить войну, причину платежного дефицита и корень всех экономических зол; перевести экономику на военные рельсы — поднять налоги, заморозить зарплаты и цены и ввести рационирование отдельных товаров; провести вынужденную девальвацию доллара и вызвать во всем мире экономическую депрессию.

Не в силах повлиять на ход Вьетнамской войны и проконтролировать ее воздействие на состояние мировых финансов, руководители центральных банков продолжали лихорадочно искать иной выход. Через две недели после временного разрешения долларового кризиса представители десяти промышленно развитых стран мира собрались в Стокгольме и согласились (за исключением Франции) поэтапно создать новую денежную единицу в дополнение к золоту: она должна стать основанием, опорой всех валют. Новую валюту можно будет заимствовать в Международном валютном фонде в размерах, пропорциональных золотым резервам стран-заемщиков. На жаргоне банкиров эти права будут названы SDR; в народе — бумажным золотом. Достичь цели — значит предотвратить девальвацию доллара, преодолеть мировую нехватку монетарного золота и оттянуть на неопределенный срок угрожающий хаос. Все зависит от того, смогут ли наконец когда-нибудь страны и люди, подчинившись доводам разума, понять то, чего за четыре столетия существования бумажных денег так и не сумели. Речь идет о преодолении одной из самых древних и необъяснимых человеческих черт — о жажде золота и о способности проявить доверие к поручительству и подписи на листе бумаги. Ответ на этот вопрос мы получим в последнем акте драмы, и не факт, что он будет положительным.

Когда начал развертываться заключительный акт — после девальвации фунта, но до начала золотой лихорадки и паники, — я побывал на Либерти-стрит и повидался с Кумбсом и Хэйсом. Кумбс выглядел смертельно уставшим, но было заметно, что он не впал в отчаяние после трехлетней, временами казавшейся безнадежной борьбы. «Я не думаю, что битва за фунт напрасна, — сказал он. — Мы выиграли три года, а Британия смогла укрепить свою экономику. Если бы девальвация состоялась в 1964 году, то, скорее всего, инфляция, рост зарплат и цен съели бы все выгоды и отбросили бы ее на исходные позиции. За эти три года, кроме того, мы много выиграли от международного валютного сотрудничества. Один бог знает, что случилось бы, если бы в 1964 году произошла девальвация. Без трех лет международных усилий, этих арьергардных боев, фунт упал бы еще глубже, что привело бы к куда более тяжким последствиям, чем те, с которыми мы имеем дело сейчас. Надо помнить: в конечном счете, наши усилия, как и усилия других центральных банков, направлены не на спасение фунта ради него самого. Надо было удержать его, чтобы спасти систему, и она спасена».

Хэйс выглядел так же, как и в нашу предыдущую встречу полтора года назад — спокойным и невозмутимым, как будто все это время только и делал, что читал книги о Корфу. Я спросил, придерживается ли он до сих пор своего принципа не задерживаться на работе в сверхурочное время. Едва заметно улыбнувшись, он ответил: принцип этот давно подчинен целесообразности, так как кризис фунта в 1967 году, по сравнению с которым кризис 1964 года показался детской игрой, заставил забыть о продолжительности рабочего дня. А потом последовал еще и кризис доллара!.. Но были у этих событий и благоприятные последствия: нагромождения драматических сюжетов пробудили у миссис Хэйс интерес к банковскому делу и даже поколебали место бизнеса в шкале ценностей Тома.

Когда Хэйс заговорил о девальвации, я понял, что его безмятежность — всего лишь маска. «О да, я и в самом деле разочарован, — тихо произнес он. — В конце концов, мы работали как черти, чтобы это предотвратить. И мы почти сумели. На мой взгляд, Британия могла получить из-за рубежа достаточную помощь, чтобы удержать цену фунта. Это можно было сделать и без Франции. Британия выбрала девальвацию. Конечно, есть шанс, что девальвация, в конечном счете, обернется успехом. То, что все эти события пошли на пользу международному сотрудничеству, не вызывает ни малейшего сомнения. Мы с Чарли Кумбсом чувствовали, что тогда, в ноябре, во Франкфурте, у всех, как и у нас, было ощущение, что настало время взяться за руки. Но пока… — Хэйс сделал паузу, и, когда заговорил снова, голос его был исполнен такой силы, что я явственно понял: для него девальвация — не тяжелая профессиональная неудача, а поверженный кумир и утраченный идеал. — В тот ноябрьский день, когда курьер принес мне секретный британский документ с информацией о решении девальвировать фунт, я почувствовал себя физически плохо. Фунт никогда не станет прежним, никогда не завоюет прежнего доверия в мире».